в этом фильме. Может, архивные записи в начале, где он порывистый и неловкий поёт на студвесне? Или запись с фестиваля, где он поёт на Горе для трёх тысяч человек? А потом через склейку женщина с блаженной улыбкой говорит, что Саша Даль – новый Высоцкий, удивительно, почему он ещё не знаменит. А потом через склейку – наши дни – и группа «Зёрна» в подмосковном ДК собирает всего 40 человек. Или сцена, где в кадре его пьяный отец размышляет над тем, что такое авторская песня и путанными логическими заключениями приходит к тому, что Саша не вписывается в этот жанр? Или сцена, где Саша с группой приезжает выступить на этнофестивале, а в итоге им нужно выступать в шатре? На 5 человек, двое из которых молодая пара, которая не уходит только потому, что перед сценой танцует их пятилетний мальчик, а музыка с главной сцены всё заглушает? Или как Саша на кухне в Москве долго и откровенно говорит про своего отца? Или как Саша перед концертом в Москве долго разговаривает с этой дредастой сукой Ритой, и улыбается ей, и другим зрителям, а потом в гримёрке признаётся Максу, что его достали поклонники? Или как на записи альбома они с Максом орут друг на друга через стекло в студии, и группа чуть не распадается прямо в фильме? Или как перед концертом в Питере Саша замечает камеру и просит не снимать – склейка – просит вообще не делать фильм, слышишь – склейка – выходит на сцену и улыбается зрителям и поёт – может, это? Может, дело было вообще не в фильме, и всё это было предлогом, чтобы уехать от меня в Индию?
Когда она появилась? На каком-то этнофестивале – сам рассказал. Потом начала мелькать в зале. Я уже особо не ходила тогда на концерты. Цветастые штаны, дреды, маленькая, остролицая. Малая. Так её ребята называли. Всё тёрлась вокруг них. Не особо, кстати, нравилась всем. Саша постоянно к ней ездил за травой. Уезжал на метро, возвращался на такси. Иногда задерживался, но недолго – только курил там. Я же не любила, когда Саша курил дома. Не то, чтобы я тогда ревновала. У меня уже началась какая-то своя жизнь. Хочешь курить – пожалуйста, гробь свою жизнь. Я выключила эту ситуацию, как уведомления на айфоне. Ну шатается с ним эта оборванка. Я даже не думала, что он на неё посмотрит. Она, конечно, говорила ему всё время, что он гений, что играет такую музыку, которую другим не понять, и конечно, она его понимает, как никто не другая. Но Саша же не совсем глупенький, его на такую чушь не купишь, с ним тоньше надо. Он сам со мной над ней подсмеивался. Мол, какая глупая Малая. Говорит ему, что в нём поёт сама Земля. Говорила, что у Саши открыта особая чакра. Дружила только с тем, кто подходил по Хьюман дизайну. В своих бедах, естественно, винила ретроградный Меркурий. Он обычно таких не выносил. Ему от неё трава нужна была. Ей – греться рядом. Она на него всегда смотрела, разинув рот. Как на московскую реинкарнацию Кришны. Не влюблённость – идолопоклонничество. Подносила ему священные джоинты. Только что благовония не жгла вокруг него. Да и деньги ей были нужны. Не всегда ж бесплатно подносила.
Потом всё поменялось. Сначала он над ней смеялся. Потом стал про неё болтать – Малая то, Малая сё. Вставляет её к месту и не к месту. Потом наоборот – замолк. Ничего не говорил. И когда у нас вся эта грязь началась, ещё, наверное, даже до фильма – она уже была в нём. Не факт, что у них что-то было, может – рука в такси там, взгляды-разговоры, поцелуев даже не было. Саша ведь хоть скрытный, но, когда живёшь под одной крышей не один год – сложно такое спрятать. Поцелуй, например. Как поцелуй спрячешь? Ты этот поцелуй домой притащишь – а он как красный воздушный шар из метро, заполнит всю квартиру. Всем домашним станет тесно. Я потому Дэна тогда в машине и остановила, когда он попытался. Ну, не только поэтому.
Саша с ней сблизился, но с такого всё и начинается. В деталях это было видно. Как задерживается перед сном в ленте смартфона на три минуты дольше. Как отворачивает экран на пару градусов в сторону. Как спит на десять сантиметров дальше. Как на секунду дольше думает над ответом о планах на день. Нет, не было у них ещё ничего, но они сблизились. И я всё это видела. О чём я думала тогда? А мне было как-то всё равно. У нас всё рушилось, я просто сохраняла приличия. Мыла посуду в горящей квартире. Руководила оркестром на Титанике. Заигралась в равнодушие.
Так что дело было не в фильме. Если бы ему некуда было падать от меня, он бы держался крепче. А ему уже было, куда падать. Так что я знала, куда он ушёл в тот вечер, где ночевал. Я у друзей спросила для проформы. Макс его, конечно, защищал ещё потом, когда Саша исчез на несколько дней перед своим легендарным отлётом («У нас бард сбежал!»). А потом всё. Я как узнала? Алина мне вроде сказала? Или я раньше у этой суки сториз увидела? Уже не вспомнить.
Вот тогда-то меня и.
Играла-играла в равнодушие, да заигралась. У нас было столько грязи и боли уже, это отравляло всё, но это всё никуда не делось и не умерло бы так быстро. Я поняла, что и он заигрался. И что скоро его накроет почище моего. Это было единственным утешением в те дни.
10. Саша. Песня. Интервью
Писал её по всей квартире. Подоконники, стулья, кухня, туалет. Строчку здесь, аккорд там. Находил себя с гитарой тут, там, бродил как привязанный. Впервые отпустило, по-настоящему. Обещал не писать о. Но отпускало. Обещал не писать, но писал. Какая теперь-то. И какая разница, как. Эта была из тех, что – сама, из которых не выкинуть и звука, чтобы написать такую, надо делать самое сложное – не делать ничего. Не мешать ей петься, пусть в ней будет неприятная правда, горькая правда, пусть не имеет право петь про, но песня не спросила, и отпускает впервые, да, напоминала Wonderwall, потому и вставил строчки про братьев Галахер, главное не мешать.
Очнулся через час от звенящего телефона, с хвостом текста, на
