какой… мысля, а не парень. От ить разумник!..» Непривереда в еде и к удобствам, сам сельский, он оглядел жилье, которого образованец в Базанове, по правде-то говоря, стеснялся, сказал: «Да у нас такая ж хата была, очеретом только крыта; ну, побольше малость, одних детей пятеро, да бабка… Отец на войне две медали заработал и бутылку деревянную вместо ноги; так и запрыгивал на подножку сеялки: упрется — и скок!.. Эх, на горе совхоз, под горой колхоз!..» Мать поначалу, кажется, даже и не вполне верила, что он в Москве живет, уж очень свойский: что дровишки пилить-рубить, что уж вовсе непредставимое: навоз вычищать… Сам вызвался, настоял, а в сараюшке у коровы его накопилось за зиму едва не на полметра; и за часа три-четыре с перекурами вычистил, доволен остался: «Тетке Тане дня два бы тут ковыряться, а мне — семечки, поразмялся. А я его перечистил…» Руки не дошли еще, оправдывался Базанов: приедешь — а тут они все срочные, дела… Пособрали оставшиеся после Василия донки, на ночь к пруду отправились и у костерка о стольком переговорили, сколько ни до этого, ни после не пришлось.
Встретились на проходной аэропорта их провинциального, что-то вроде калитки с летного поля, тиснулись. Невысокий, но пряменький, в ладном сером костюме, Черных умел, если требовалось, произвести неуловимо чем впечатление солидности, нерядовой значимости своей. А сейчас кинул саквояж на заднее сиденье машины, дернул пальцем, распустил затяжку галстука, оглядел далеко видную, приветно зеленеющую степь и вдохнул глубоко:
— Осто… все! Запарки вечные, дерганья… бомонд-новодел этот подлый, разлюли-малина воровская, интриги — вони до неба! Хоть отдышусь. Поехали!
— Ну, тут не намного чище…
— Чище! Тут хоть ветром продувается. Хоть людьми нормальными разбавлено, без гнилья… поверишь ли — скучаю по нормальным! Как у матери?
— Спасибо, держится.
— И слава богу. Попроще бы нам быть, по-людски — а как в этой шизе всеобщей, накрученной? Разврат современный, продвинутый требует, знаешь, известных интеллектуальных усилий, он весь на чрезмерностях интеллекта стоит, разврат…
— По вашему шефу не скажешь, — усмехнулся недобро Базанов. — Все лютует?
— Невыразимо, — быстро согласился Константин; серые глаза его, впрочем, и сейчас были бесстрастны — природное или, скорее, выработанное в служебных коридорах хладнокровье не покидало его, кажется, никогда. — Трудновыразимый — но то ведь дурак и шутки у него дурацкие. Куда хуже умники вокруг него. Но все в распрях меж собой, грызутся, дурак и вертит ими как хочет, стравливает. Да и умники-то еще те, последнего разбора. Шваль голубая всякая, заднепроходники. С этими, как их, сфинктерами — разношенными как старый башмак… Слушай, ну их к сатане, папе ихнему! Мы в деревню поедем, к матери? Моей нет давно, так хоть у твоей… погреюсь.
— Ну как же. А потом в Непалимовку, к Поселянину, никак все не познакомлю вас. На днях заезжал, ждет нас. Да, все спросить хотел, не по телефону: сын как?
— Нормал-лек сын! — довольным, даже гордым тоном отозвался Костя, и ни тени сомнения в том, что все нормально и как надо, не было на его ладном, с некоторой мальчишеской округлостью, лице. — Во второй пойдет, и с характером парнишка. Строг со всеми, представь, — кроме меня. Нет, строжится тоже, но это при других. Залетаю на Кавказ, как видишь… Залетел. Дорогу не потеряй — ты, Иван!
— Найдем опять, не привыкать… Уходить не думаешь?
— Уйти есть куда, приглашают усиленно… Нет, Вано, наши там тоже нужны. Там все дела важные, мои — тоже. По прихоти своей, знаешь, такие окопы не покидают, вперед выдвинутые: тошно, а сиди, отбивайся. И в оба гляди — а из них много чего видней… фэрштеен? Ну, и закроем пока тему, об остальном — на речке. Кстати, в администрации вашей дело у меня, есть к ним кое-что.
— Так ты, выходит, лицо официальное?
— А ты бы как думал?! Совместил. От церемоний долбаных, встреч-провожаний еле отделался, сослался на родственника. Сойдешь за кузена.
— А банк «Русичъ» тебя, случаем, не заинтересует?
— Позволь… по названию иль сути?
— И тако, вроде, и инако, если газету мою содержит… Вполне приличный русский в нем верховодит.
— Ростовщик по определению не может быть человеком хорошим… И солидный банчок?
— По нашим меркам — да. Нет, думающий. Церковь решил восстановить, где деды-прадеды крестились-молились, хотя сам-то… Захочешь — сведу.
— Захочу, но не все сразу. Жратвы экологически чистой восхотели кремлевцы — грязные как свиньи, а у вас тут с этим, по нашим данным, чисто…
— Да уж чище некуда, — кивнул Базанов на поля, к самой городской околице подступившие, — ни удобрений тебе, ни химикатов, не по карману. Вот и проведи контрактик через банк, у них оно дешевле. Они ж и поставки организуют, без проблем.
— Я услышал. Еще и прощупать кое-кого из ваших начальничков надо, первым делом представителя президента. Отец это проверкой на вшивость называл, с войны.
— Подонок, что его щупать. Столкнуть бы его… ссадить.
— Для характеристики это слишком коротко, знаешь ли. А что, сносного здесь не нашлось?
— А вы таких искали? Странный ты вопрос задаешь, этакий столичный… Дам газету нашу, там фельетон о нем… да я, кажется, и посылал тебе. Сатира, да, но все — правда, суд от него даже иска не принял. Типичный придурок, вроде Починка вашего.
— Ладно, разберемся. Куда сейчас?
— В гостиницу, брат Коста. — И, упреждая, ладонь оторвал от баранки, поднял: — И я вместе с тобой. Дома, считай, только ночую… да и то не всегда. Н-не стало дома, считай. Пуще прежнего старуха вздурилась, ну и так далее. Что смотришь?
— Ничего, — пожал тот плечами, внимательно все глядя. — И как тебе сказать это… Одним словом, предчувствие у меня было, с первого еще раза. С разных концов жизни вы. А говорить не стал.
— Да пошли вы со своими… предчувствиями. Лешка, тот тоже: я, мол, знал… Никто ничего в этом деле не знает. Иные всю жизнь вздорят, скандалят напропалую — и попробуй их раздели, жить друг без друга не могут. Бес тут в частностях сидит, в мелочах, подробностях… А задним числом и у меня ума палата. — И смягчил: — А что разные… У нас в Заполье бабки говорят, что надо б лычку с лычкой связывать, ремешок с ремешком; а бог — он по-своему сводит: лычку
