а на чем в целом основано сопротивление материалов как науки? Хуже нет этих общих вопросов… Это как, говорю, — вообще, с самого-самого начала? Тогда так: «в поте лица своего будешь ты есть хлеб свой», книга Бытия… оттуда, говорю, весь сопромат пошел, в смысле сопротивления материала жизни. Сопромуть вся эта, как мы называли. В раю-то, говорю, его ж не должно быть, по идее, не было… Он хмыкнул так, пощурился на меня, в почеркушки мои с формулами глянул; в корень смотришь, говорит, — и в зачетку пишет. Выхожу, открываю зачетку, а там «отл» с подписью — единственная на всю группу пятерка! А он потом, передавали, сей казус в поученье, в лекции свои вставлял, другим курсам, какие за нами шли…»
«Где это умудрился прочесть — тогда? Днем с огнем библии не сыскать было…»
«А у родни дальней квартировался, у дядьки двоюродного Степана Спиридоныча, царство ему небесное… — Черных перекрестился — не смущаясь ничуть и не торопясь, с достоинством. — Редкой был высоты человек — во всем, в вере тоже. Будучи не кем-нибудь, а конструктором ведущим в «почтовом ящике»: с законами старины Ньютона, мол, спорим-боремся. Много чего мне давал тогда, так что и унести всего не мог, до остального уже сам доходил. Кстати, о старикане: на тусовке одной с Явлинским случилось встретиться аляфуршетно, познакомили. Я и сказал ему: вы, говорю, четвертый яблочник по списку. Тот, по-моему, даже дернулся маленько: как это, он — и четвертый?.. Растолковал: Адам, Парис и Ньютон, четвертый — вы… Представь, усмехнулся этак, но явно польщен был, чувак».
«Шестой, — сказал Базанов. — Шестерка. Вы с ним Мичурина забыли. И Алма-Ату».
— Все цветем?!. — то ли спросил, то ль утвердился в правоте расхожей фразы Базанов, сам в этом не определясь толком. Стать девичья в Любе, сколько знал ее, была всегда, а вот проявившейся в каждом ее движении женственности он всякий раз, встречаясь, едва ль не заново удивлялся — хотя с чего бы удивляться этому в молодой матери и хозяйке.
— Да уж не то что ты! Худой вон, аки пес подзаборный, одни глаза… — Алексей оглядел его, будто не видел давно, сигаретой затянулся, сплюнул табачную крошку. — Что, на хлеб с колбасой не хватает? Иль подруга новая заездила? Тогда наедай шею тут, пользуйся случаем…
Люба украдкой и быстро глянула на Базанова, для нее это, видно, было новостью; но все ж успел он, поймал этот взгляд, сказал:
— Подружка одна стоящая у меня: газета. И не то что заездила, а …
Обедать сели в беседке, не диким — настоящим виноградом заплетенной, на большом, просторно засаженном поселянинском дворе. Крестник Ваня крутился тут же, елозил, гудел по бетонной дорожке, по чему ни попало маленьким автомобильчиком, подарком крестного. На нового дядю, на Черных, яркий кепарик ему привезшего и пистолет в полукобуре, он еще по приезде посмотрел, посмотрел — и молча полез к нему на колени, чем удивил даже отца:
— Эй, ты не слишком ли того… запанибрата?!
— С кем другим, а с ребятками у меня проблем нет, — сказал довольный дядя Костя, слегка сжал плечики мальца. — Правда, Иван Алексеич?
Тот серьезно кивнул, и особых проблем притирки после знакомства у Поселянина и Черных, похоже, тоже не стало.
— В поле, значит, хотите? — спросил хозяин. — Свожу. А вечером баньку, то-се. Огород перед тем заодно польете.
— Это еще зачем?! — и смутилась, и возмутилась Люба, собирая тарелки на поднос и протирая следом клеенку. — Додумался: гостям работу задавать!..
— Не по мне, чтоб рабсила простаивала. Не переломятся.
— Хозяин всегда прав! — самым своим авторитетным тоном подтвердил Черных. Он переоделся сразу, в джинсах был и маечке, но при надобности «головку держал», это засело, кажется, в нем навсегда. — Не лишайте удовольствия, поливка — не работа, на даче только ей и развлекаюсь.
— Я сам поливаю, — сообщил крестник, катя машинку по перилам беседки. — Ведр-ром. И … шлангой.
— Поливаешь, а как же. Вот и будешь бригадиром, покажешь, где и как… ты ж знаешь.
— Ага. Укажу.
— Нет, видали вы такого?! Указчик уже!.. А с нами-то поедешь?
— Ага!
— Да он не спал еще, — вступилась мать, не очень, впрочем, и настаивая голосом, дело это было, видно, обычным, — сомлеет..
— Вот и поспит там, в машине или под кустиком где-нито… Термосок нам, Люб, да тормозок. И посытней, а то вон щелкопера нашего ветром валяет.
Заехали сначала в мастерские, где комбайны ремонтировались, потом к церкви подкатили, на взгорке стоявшей, — да, это не цех с зернодробилкой, а уже церковь была, крытая новым черным железом, с расчищенной от хлама пристроек и выровненной под бульдозер землей с полгектара, какую охватывали свежеврытые дубовые столбы с прожилинами. На заднем дворе ее виднелся грубо сваренный из уголков и полос металла, еще не обшитый купол с барабаном.
— Да, как с Воротынцевым у тебя? Встретились?
— А что, дельный мужик, — сказал, расщедрился на похвалу Поселянин, глядя в спину ушедшего вперед, на низенькой паперти рыскающего у запертых дверей Черных. — Один проектец мне кредитнул, оформляем, и второй обещает. Есть наметки. Твоя заслуга, причитается с меня. Да и … Ладно, скажу: и на политику подкинул, на Собор наш. Без всякого звону только.
— Учи дядю…
Алексей открыл висячий замок, вошли: голые с полуотвалившейся штукатуркой стены и своды, немногие остатки пожухлой и закопченой росписи, мутно проступающие, смутно и будто вопрошающе глядящие лики, на выбитом каменном полу штабель досок, бочки, мешки цемента…
— Отделочную смесь хорошую, вроде известки, приглядел в городе — специальную, под роспись. Ну, и на нее деньги тоже копим, чтоб уж сделать — так сделать.
— И много надо? — обернулся Черных, но глаза его были отсутствующими — может, видели скромную нарядность той, прошлой церковки сельской… — Тысчонки гринов хватит?
— Зеленых? Должно хватить.
— Дам.
— Вот спасибо, это нам кстати. А то хоть попрошайничай… и какой попрошайка из меня, рукосуй? Только ругаюсь. Батюшку найдем, вот тот пусть и … Ну, в поле так в поле. И часто в Кремле бываешь? — Они уже и на «ты» незаметно как успели перейти. — В семейке этой?
— Не каждый день. И неделю не всякую. Да и не семья
