животу, и, в отличие от того неожиданного укуса, теперь возникает знакомая сладкая боль — он совершал этот ритуал каждую ночь, когда я была беременна.
Потом Брайан снова начинает двигаться. Поднимается надо мной, как второе солнце, наполняя меня светом и теплом. Мы — эскиз к картине «Противоположности»: мягкость на фоне твердости, светлое на темном, отчаянное в паре со спокойным, и все же мы подходим друг другу, и я понимаю, что ни одному из нас не будет хорошо в одиночестве. Мы — лента Мёбиуса, два продолжающихся одно в другом тела, невероятное сплетение.
— Мы ее потеряем, — шепчу я, сама не зная, о ком говорю — о Кейт или об Анне.
Брайан запечатывает мне рот своими губами:
— Молчи.
Больше мы не разговариваем. Это самое безопасное.
…это пламя
Несет не свет — одна зримая тьма…
Джон Мильтон. Потерянный рай. Перевод А. Андреева
Иззи сидит в гостиной, когда я возвращаюсь с утренней пробежки.
— Ты в порядке? — спрашивает она.
— Да. — Я развязываю кроссовки, вытираю пот со лба. — А что?
— Просто нормальные люди не бегают в половине пятого утра.
— Ну, мне надо было сжечь немного энергии. — Я иду на кухню, но кофемашина, которую я запрограммировала, чтобы она приготовила мне кофе с фундуком к этому самому моменту, не выполнила задание. Проверяю вилку Евы, нажимаю несколько кнопок, но дисплей остается темным. — Черт побери! — Я выдергиваю шнур из розетки. — Она не такая уж старая, чтобы сломаться.
Иззи подходит ко мне и пытается понять, что случилось.
— Машинка на гарантии?
— Не знаю. Какая разница. Когда ты платишь за штуку, которая должна варить тебе кофе, то заслуживаешь того, чтобы получить эту гребаную чашку кофе. — Я грохаю в раковину пустой стеклянный графин с такой силой, что он раскалывается, потом съезжаю вниз по дверце кухонного шкафчика и начинаю плакать.
Иззи встает на колени рядом со мной:
— Что он сделал?
— Все то же самое, Из. — Я всхлипываю. — Какая же я дура!
Она обнимает меня и предлагает:
— Кипящее масло? Ботулизм? Кастрация? Выбирай.
Мне становится немного веселее.
— Тебе самой бы сделать это.
— Но ты ведь тоже помогла бы мне.
Прислонившись к плечу сестры, я говорю:
— Я думала, молния не может два раза попасть в одно место.
— Еще как может, — отвечает Иззи. — Но только если ты настолько глупа, что не уйдешь с него.
Первый человек, который встречает меня на следующее утро в суде, и не человек вовсе, а пес Джадж. Он скользящим движением огибает угол, уши прижаты к голове, пес явно убегает от кричащего хозяина.
— Эй, ты чего? — Я пытаюсь успокоить собаку, но Джаджу утешения не нужны.
Он хватается зубами за полу моего пиджака — Кэмпбеллу придется оплатить счет из химчистки, клянусь! — и тащит меня к центру событий.
Голос Кэмпбелла я слышу, еще не завернув за угол.
— Я потратил впустую время и силы, но знаешь, это не самое худшее. Я ошибся в клиенте, вот что ужасно!
— Ну, не вы один ошиблись, — огрызается Анна. — Я наняла вас, думая, что у вас есть хребет. — Она протискивается мимо меня, бурча себе под нос: — Вот осел!
В этот момент я вспоминаю, что чувствовала, проснувшись в одиночестве на яхте: разочарование, качку, злость на себя за то, что оказалась в такой ситуации.
Почему, черт возьми, я злилась на Кэмпбелла?!
Джадж напрыгивает на хозяина и скребет по его груди лапами.
— Вниз! — командует Кэмпбелл, поворачивается и видит меня. — Ты не должна была это слышать.
— Могу поклясться.
Он тяжело опускается на стул в конференц-зале и машет рукой перед лицом:
— Она не хочет давать показания.
— Кэмпбелл, ради бога! Она не может воспротивиться матери у себя дома, не то что в суде на допросе. На что ты рассчитывал?
Он пристально смотрит на меня:
— Что ты скажешь Десальво?
— Ты спрашиваешь из-за Анны или потому, что боишься проиграть дело?
— Спасибо, но я простился с совестью на время поста.
— Ты не хочешь спросить себя, почему тринадцатилетняя девочка так тебя достает?
Кэмпбелл кривится:
— Почему бы тебе не взяться за работу, Джулия, и не разрушить мое дело, как ты и планировала с самого начала.
— Это не твое дело, а дело Анны, хотя я прекрасно понимаю, почему ты считаешь иначе.
— И что это должно означать?
— Вы оба трусы. Оба, как одержимые дьяволом, бежите от самих себя, — говорю я. — Мне ясно, каких последствий опасается Анна. А чего боишься ты?
— Не понимаю, о чем ты.
— Нет? Куда подевался наш шутник? Или шутить слишком трудно, когда затрагиваются такие глубинные материи? Ты отступаешь назад всякий раз, как кто-то приближается к тебе. Это ничего, когда дело касается Анны, она всего лишь клиентка, но если станет для тебя чем-то бо`льшим, ты попадешь в беду. Я? Ну, перепихнуться по-быстрому — это хорошо, но привязаться эмоционально — об этом не может быть и речи. Прочные отношения у тебя только с этим псом, и даже они — какая-то невероятная государственная тайна.
— Ты слегка отклонилась от темы, Джулия…
— Вовсе нет. Я, вероятно, единственный человек, у которого достанет квалификации, чтобы показать тебе, какое ты жалкое ничтожество. Но это нормально, правда? Потому что, если тебя считают ничтожеством, никто не попытается сблизиться с тобой. — Я останавливаю на нем сверкающий взгляд. — Неприятно чувствовать, что кто-то видит тебя насквозь, верно, Кэмпбелл?
Он встает, лицо у него каменное.
— Мне нужно заняться делом.
— Давай занимайся. Только не забудь отделить правосудие от человека, который в нем нуждается. Иначе — не дай боже! — вдруг обнаружишь, что у тебя есть сердце.
Я быстро ухожу, хватит уже срамиться, и слышу несущийся вдогонку голос Кэмпбелла:
— Джулия, это неправда.
Закрываю глаза и, понимая, что этого лучше не делать, все-таки поворачиваюсь.
Он мнется.
— Собака… Я…
Признание обрывает появляющийся в дверях Верн.
— Судья Десальво вышел на тропу войны, — произносит он. — Вы опоздали, и в киоске закончились сливки для кофе.
Я встречаюсь взглядом с Кэмпбеллом и жду завершения фразы.
— Ты мой следующий свидетель, — спокойно говорит он.
Момент для откровения упущен. Я не успеваю даже запомнить, что он был.
Становится все труднее быть мерзавцем.
В зал суда я захожу с трясущимися руками. Трясутся они все от того же. Но другая причина в том, что клиентка мне попалась отзывчивая, как каменный валун, а женщина, от которой я
