Нет, не со «стариком»…
А с Александром Кирилловичем Корсаковым! И почему ему все время кажется… Что тот что-то скрывает от него! Самое важное! Главное! Тайное…
А может, истинный, настоящий масштаб шага, движения России начинается раньше Революции семнадцатого года? И принесет плоды позже? Гораздо… Позже нас?!
Он почувствовал, что еще щеки, глаза влажны.
Иван Дмитриевич вдруг вспомнил… Это было — не самое памятное и горестное! — за его некороткую мужскую жизнь!
Но как найти другое слово? Когда в мае… Какого-то давно прошедшего года… Вдруг увидел старуху в коляске, забытую под ливнем? Под градом? Среди спешащей, послевоенной толпы…
Старуху среди сплошной стихии…
Когда она, уже не сопротивляясь, опустила голову с белыми, слабыми волосами…
Иван стоял, увидев это, может быть, только мгновение!
«Как страшно было бы в мире… Если бы исчезла такая малость, как открытые, живые, человеческие глаза?!»
Он помнил, что на руках поднял ее вместе с коляской… И потащил куда-то по деревянной лестнице… На второй этаж захламленного старинного деревянного особнячка.
Как же она… Нет, не благодарила его! А только смотрела на него своими светлыми, освященными глазами. А благодарил — почему-то? — он! А она принимала… Его благодарность. И знала — за что!
За то, что он понял!
Понял… Тогда!
Чуть скрипнула дверь в кабинет… Иван Дмитриевич невольно резко сел на диване.
— К вам… Пришли…
На пороге стояла Галя Корсакова.
— Простите, — чуть заикаясь, начала она. — Иван Дмитриевич! Только вы его знаете! Вы его спасете! Он ни в чем не виноват! Я готова поклясться!
И добавила тише. Виноватее своей виной…
— Это все — от широты его! От характера бешеного! Уж таких людей… Больше на свете и нет!
Он смотрел на эту девочку… В ее святых глазах он видел глаза той… Той старухи! Из-под бешеного, послевоенного ливня…
«Одни — к одним! Ничего… Не изменилось!»
— Да! — сказал хмуро Иван Дмитриевич. — Таких людей…
По его лицу, по голосу — охрипшему, грудному — девочка… Все поняла!
Она закричала… Вдруг. Коротко!
— Баба Шура! Помоги!
Он мог бы и не говорить этого. Старуха, обхватив Галю, уже вела ее куда-то в глубь квартиры. Что-то шепча, причитая, уговаривая… И проливая над ней горькие-горькие, бабьи слезы.
Легкие для старухи…
И невозможные… Для этого полуребенка-полуженщины.
…Которая через несколько месяцев станет матерью.
Ничего не изменилось?! Да?! Кроме него, самого Логинова!
Что же с ним-то самим такое случилось?! Окаменел?
Стерлась душа?..
Или еще что?! Большее… Непоправимое?!
Кто ответит?! Кто?! Только он сам…
А если сам… Не можешь?
Тогда что же впереди? Что?!! Если ты еще человек…
24
Логинов заехал за Галей в начале десятого. Ту ночь она ночевала в их доме.
Галя вышла к Ивану Дмитриевичу уже одетой.
— К деду? — тихо спросила она. — Ему плохо?
Логинов кивнул. Они молча опустились по широкой, мраморной лестнице.
Иван Дмитриевич поежился от прохлады, от огромности их подъезда.
Галя забилась в угол машины. Логинов сел у противоположного окна.
Москва за окнами летела сумеречная, пыльная.
На углу Комсомольского стояла большая очередь — стопы ящиков с заморскими апельсинами, грейпфрутами.
Ивану Дмитриевичу захотелось пить… Посмотрев на Галю, он увидел, что у нее тоже от жажды скривились губы.
— Принесите! — сказал он молодому человеку, сидящему впереди.
Двое ребят из задней машины принесли большой пакет с грейпфрутами.
Галя сначала пыталась чистить их аккуратно. Потом, незаметно для себя, стала со злостью рвать тоненькими своими пальчиками толстую, оранжево-зеленую кожу. (Ее ногти словно впивались в чье-то враждебное, трижды проклятое тело…)
Она глотала один за другим разорванные как попало дольки грейпфрута. И казалось, она все не могла насытиться.
Иван Дмитриевич съел один продолговатый, будто светящийся — изнутри пузырящийся — ломтик.
Загородный воздух — после недавнего стремительного, короткого дождя! — рванул им навстречу свежей влажностью, запахом молодой травы.
— Ты… поплачь! — сказал Логинов. — Ведь любила…
Она пожала плечами. Лицо ее стало серьезным, взрослым.
— Все было так быстро… Необъяснимо!.. Даже.
— Но ты знала… Что у него жена? Дочки — твои ровесницы?
— Конечно! — Она снова пожала плечами. — Я их никогда не видела. Мы у тети Жени жили.
— А отца-матери тебе не жалко?
— Мать? Нет… — Галя задумалась. — Отца… Немного! Он был, как потерянный. Нельзя было им… мне так — доверять. Они же — такие глупые…
— Кто? — почти рассердился Логинов.
— Ну, старшие! Что ли… — Галя покраснела. — Считают, что мы должны жить, как они. Работать, как они! Жениться, как они! Как они — мучаться из-за своих дел!
— А разве — не так? — Иван Дмитриевич нахмурился.
— Так… И… Не так! — вяло ответила девочка.
— А все-таки?
— Хорошо! — Она бросила пакет с недоеденными фруктами назад, к заднему стеклу. — Когда взрослые спокойны? Когда мы заняты своими делами. Учимся там… Ходим на лыжах! Готовим конспекты! Отдыхаем на юге! Ну, конечно, чтобы еще друзья были. Вечеринки… В меру, конечно?!
— Ну, — пока не понимал ее мысли Логинов.
— Но мы-то ведь… Тоже самое! — неожиданно слабо рассмеялась Галя. — Отец занят своими делами. Мать на телевидении. Передачи, зарплата, знакомые, премьеры… Перспективы!
— И что же здесь плохого? Жизнь…
— Но нам-то? Почему-то не приходит в голову волноваться из-за каждой их неприятности?! Или командировки? Или что кто-то с ними там не поздоровался, как надо! А они же нас буквально мучают этим всем! И на нас же — все свое зло! Плохое настроение! Неудачи! Все на нас вымещают! А мы… Мы-то их не трогаем?! Не лезем на стену? Не жалуемся?! Вот и поучились бы… Лучше! У нас!
Логинов повернулся и осторожно, чтобы она не заметила, стал рассматривать ее лицо, резко отвернувшееся к открытому окну.
