Его лицо потемнело и словно съежилось, постарело в единый миг.
– Никогда, сэр! – ответил он. – Я ни разу не вздохнул там свободно.
– Я полагаю, что нет, – ответил старый джентльмен, глядя на Клиффорда скорее пристально, нежели с сочувствием. – Я думаю, что нет, с вашим-то восприятием мира.
– Конечно нет, – продолжил Клиффорд, – и я испытал бы облегчение, если б этот дом был снесен или сожжен, чтобы земля избавилась от него и буйные травы покрыли его фундамент. Ни за что я больше не вернусь в то место! Поскольку, сэр, чем дальше я от него уезжаю, тем больше радости, легкости и свежести, сердечного трепета и танца мыслей, иными словами, юности – да, моей юности, моей юности! – возвращается ко мне. Не далее чем сегодня утром я был стариком. Я помню, как смотрел в зеркало и удивлялся своим седым волосам, своим морщинам, многочисленным и глубоким, что избороздили мой лоб, щеки, от глаз протянулись к вискам! Это случилось слишком быстро! Я не мог этого вынести! Старость не имела права прийти! Я еще не жил! Но неужели сейчас я кажусь вам старым? Если да, то моя внешность странно лжет обо мне, потому что великое бремя покинуло мой разум и я чувствую себя в расцвете юности, весь мир и лучшие мои дни лежат передо мной!
– Я верю, что вы способны так думать, – сказал старый джентльмен, казавшийся смущенным и явно желающий избежать заключений, к которым безумная болтовня Клиффорда подталкивала их обоих. – И желаю вам всего наилучшего.
– Бога ради, милый Клиффорд, замолчи! – прошептала его сестра. – Они подумают, что ты сумасшедший!
– Сама помолчи, Хепизба, – ответил ей брат. – Неважно, что они подумают! Я не безумен. Впервые за тридцать лет мои мысли льются потоком и я нахожу слова, в которые могу их облечь! Я должен говорить и буду говорить!
Он снова повернулся к старому джентльмену и возобновил беседу.
– Да, мой добрый сэр, – сказал он. – Я искренне убежден и надеюсь, что понятия «крыши над головой» и «домашнего очага», которые долго считались святыми, вскоре исчезнут из нашего обихода и будут забыты. Только представьте на миг, сколько зла человеческого исчезнет при одной этой перемене! То, что мы называем недвижимостью – надежная земля под нашими домами, – разве это не основа почти всех бед этого мира? Люди готовы на любое зло, готовы накопить огромное количество пороков, лишь бы построить большой мрачный особняк с темными комнатами и умереть в нем, оставив его наследникам, чтобы и те в нем страдали. Человек кладет свой собственный труп в основание дома, он вешает хмурый портрет на стене и затем, сделав все, чтобы навлечь на себя злой рок, ожидает, что его праправнуки будут там счастливы. Нет, я не несу дичь. Я знаю такой дом!
– Тогда, сэр, – сказал старый джентльмен, которому не терпелось оставить эту тему, – вы не виноваты в том, что его покинули.
– В течение жизни нынешнего поколения, – продолжал Клиффорд, – все это будет уничтожено. Мир становится слишком духовным и утонченным, чтобы нести подобное бремя и дальше. Довольно долгое время я провел в основном в одиночестве, зная о жизни куда меньше других, но даже для меня предзнаменования лучшей эры человечества очевидны. Подумайте о месмеризме! Разве он никак не способствует смягчению человеческих нравов?
– Все это чепуха! – прорычал старый джентльмен.
– А эти шумные дýхи, о которых недавно рассказывала нам Фиби, – сказал Клиффорд, – кто же они, как не вестники мира духовного, которые стучатся в двери материального? Эту последнюю дверь следует распахнуть!
– Вновь чепуха! – воскликнул старый джентльмен, все больше раздражаясь. – Я бы прошелся доброй палкой по пустым головам дураков, распускающих подобные абсурдные слухи!
– И есть еще электричество – демон, ангел, могучая сила физики, всепоглощающий разум! – воскликнул Клиффорд. – Это тоже чепуха? Это факт – или же я придумал, что с помощью электричества мир станет единым великим нервом? Наш шар земной, возможно, – это огромная голова, мозг, инстинкт и разум! Или, можно сказать, что он сам по себе мысль, лишь чистая мысль и не имеет субстанции, которую мы ему приписали!
– Если вы о телеграфе, – сказал старый джентльмен, глядя на провода, которые тянулись вдоль железнодорожного пути, – то это отличная вещь, если, конечно, хлопковые спекулянты и политики им не завладеют. Отличная вещь, поистине, сэр, и очень способствует поиску грабителей банков и убийц.
– С этой точки зрения он мне не нравится, – ответил Клиффорд. – Грабители банков и те, кого вы назвали убийцами, имеют свои права, на которые человечество просветленного сознания должно смотреть более мягко, поскольку нынешнее общество и вовсе не признает их существования. Будучи почти что духовным медиумом, электрический телеграф должен сосредоточиться на возвышенных, глубоких, радостных и святых миссиях. Влюбленные день за днем, час за часом, если столь часто им это потребуется, могут посылать свои послания из Мэна во Флориду: «Я люблю тебя навек!», «Сердце мое переполняет любовь!», «Я люблю тебя больше жизни», а затем еще: «Я прожил еще один час и люблю тебя вдвое сильней!» Или, если добрый человек покинет наш мир, его дальний друг узнает об этом благодаря дрожи электрического провода, которая, словно из лучшего мира, донесет ему весть: «Твой милый друг в обители блаженства!» Или отсутствующему мужу придет послание: «Бессмертная душа, которой ты стал отцом, в сей миг пришла в Божий мир!», и тут же голос младенца словно бы настигнет его вдали и эхом откликнется в сердце. Но эти несчастные мошенники, грабители банков, которые, в конечном счете, честны ровно настолько же, что и девять из десяти наших сограждан, разве что отрицают некоторые формальности и предпочитают вести дела по ночам, эти убийцы, как вы их назвали, которых часто оправдывает мотив их деяний, а результат в итоге идет на пользу обществу… Я никак не могу аплодировать нематериальной и чудесной силе, которая пустит весь мир их по следам!
– Так уж и не можете? – воскликнул старый джентльмен с суровым взглядом.
– Конечно же, нет! – ответил Клиффорд. – Для них это очень плохо. К примеру, сэр, в темной, обшитой деревянными панелями комнате старого дома, где низкий потолок пересекают балки, предположим, в своем кресле сидит мертвец с кровавым пятном на груди. Представим также другого человека, выходящего из дома, чтобы избавиться от давящего присутствия покойника, представим, что он бежит бог знает куда, уносится с ураганной скоростью по железной дороге! А теперь, сэр, предположим, что этот беглец сходит с поезда в далеком городе и вдруг понимает, что все вокруг болтают о том самом мертвеце, от вида которого и мыслей о нем он так стремился сбежать. Разве его естественные права не нарушены? Он беглец, и ему, по моему скромному мнению, нанесен серьезный вред!
– Странный вы человек, сэр! – сказал старый джентльмен, сверля глазами Клиффорда, словно пытаясь проделать в нем дыру. – Никак вас не пойму!
– Нет уж, бьюсь об заклад, не поймете! – воскликнул Клиффорд, смеясь. – И все же, добрый сэр, я прозрачен, как вода в роднике Молов! Но пойдем, Хепизба! Мы уже достаточно далеко заехали. Давай же вспорхнем, как птицы, и сядем на ближайшую ветку, чтобы обсудить наш дальнейший полет!
В тот момент поезд как раз достиг очередной станции. Воспользовавшись краткой паузой, Клиффорд вышел из вагона, увлекая за собой Хепизбу. Миг спустя поезд – со всей его внутренней жизнью, в которой Клиффорд стал такой заметной фигурой, – уже исчезал вдали, быстро превращаясь в точку, которая миг спустя растаяла окончательно. Весь мир ускользнул от двух путешественников. В отдалении стояла деревянная церковь, почерневшая от времени, совершенно разрушенная, с разбитыми стеклами, большой трещиной в центре строения и обвалившимися балками главной квадратной башни. Дальше виднелся фермерский дом, построенный в старом стиле, такой же черный, как и церковь, с трехъярусной крышей, просевшей до высоты человеческого роста. Дом, похоже, был необитаем. У двери лежали остатки поленницы, но трава уже проросла между щепок и разбросанных бревен. Мелкие капли косого дождя падали на них, ветер был не сильным, но промозглым, полным холодной влаги.
Клиффорд дрожал с головы до ног. Возбужденное состояние, в котором у него появлялось столько мыслей и фантазий и в котором он говорил просто из необходимости дать выход кипящему пару идей, полностью миновало. Возбуждение придавало ему живость и энергию. Но все прошло, и с этого момента он обессилел.
– Теперь ты веди меня, Хепизба! – пробормотал он устало. – Делай со мной что хочешь!
Она опустилась на колени и молитвенно протянула руки к небу. Мрачная серая громада туч скрывала небеса, но то было не время проявлять неверие и не место сомневаться в том, есть ли над ними небо и есть ли на небе Всемогущий Отец!
– О Господи, – выдохнула бедная изможденная Хепизба и замолчала на миг, подбирая правильные слова. – О Господи, Отец наш, разве мы не дети твои? Смилуйся над нами!
