- Почему, пан Вокульский... Почему?..
- Потому что у меня вы уже не работаете.
- По какой же причине?.. Ведь я, кажется, ни в чем не провинился... И куда мне деваться, если вы так неожиданно увольняете меня?
- Рекомендацию вы получите хорошую, - ответил Вокульский. - Пан Жецкий выплатит вам жалованье за следующий квартал... Ну, даже за пять месяцев... А причина та, что мы с вами не сошлись характерами... Совсем не сошлись. Игнаций, будь добр, рассчитайся с паном Мрачевским по первое октября. Сказав это, Вокульский встал и вышел на улицу.
Увольнение Мрачевского произвело на приказчиков такое впечатление, что они утратили дар слова, а Жецкий велел закрыть магазин, хотя не было еще восьми. Он сразу бросился к Вокульскому, но не застал его дома. Пришел второй раз в одиннадцать часов вечера, но в окнах было темно, и пан Игнаций, подавленный, вернулся к себе.
На следующий день, в страстной четверг, Мрачевский не явился в магазин. Остальные приказчики приуныли и время от времени потихоньку совещались о чем-то.
Около часу пришел Вокульский. Но не успел он усесться за конторку, как двери распахнулись и с превеликим трудом нацепляя на нос пенсне, вбежал барон Кшешовский обычной своей развинченной походкой.
- Пан Вокульский! - чуть не с порога закричал рассеянный посетитель. Я только что узнал... Позвольте представиться: барон Кшешовский... Я узнал, что бедняга Мрачевский по моей вине получил расчет. Но, пан Вокульский, ведь я не имел к вам вчера никаких претензий... Я ценю такт, проявленный вами, сударь, в деле, касающемся наших отношений с женой. Я убежден, что вы отвечали ей как подобает джентльмену.
- Господин барон, - возразил Вокульский, - я не просил у вас свидетельства о моей порядочности. Но оставим это - чем могу служить?
- Я пришел просить вас извинить беднягу Мрачевского, который даже...
- К пану Мрачевскому у меня нет никаких претензий, я не претендую даже на его возвращение.
Барон закусил губу. С минутку он молчал, как бы ошеломленный резким ответом, потом поклонился и, тихо сказав: "Извините..." - вышел из магазина.
Клейн и Лисецкий удалились за шкафы и после короткого совещания вернулись, время от времени обмениваясь грустными, но красноречивыми взглядами.
Около трех часов появилась пани Кшешовская. Казалось, лицо ее стало еще бледнее и желтее, а одежда еще чернее, чем вчера. Она робко осмотрелась по сторонам и, увидев Вокульского, подошла к конторке.
- Сударь, - тихо сказала она, - я сегодня узнала, что некий молодой человек, Мрачевский, по моей вине потерял место у вас в магазине. Его бедная мать...
- Пан Мрачевский у меня уже не работает и работать не будет, - ответил Вокульский с поклоном. - Итак, чем могу служить, сударыня?
Пани Кшешовская, по-видимому, приготовила более длинную речь. К несчастью, она взглянула Вокульскому в глаза и... со словом "извините" вышла из магазина.
Клейн и Лисецкий переглянулись еще красноречивее, чем прежде, и пожали плечами.
Только около пяти к Вокульскому подошел Жецкий. Он оперся руками о конторку и начал вполголоса:
- Стасек, мать Мрачевского - очень бедная женщина...
- Заплати ему до конца года, - ответил Вокульский.
- Я думаю... Я думаю, Стасек, что нельзя так наказывать человека за то, что он придерживается иных политических взглядов, чем мы...
- Политических? - повторил Вокульский таким тоном, что у пана Игнация мороз пробежал по коже.
- К тому же, скажу я тебе, - продолжал Жецкий, жаль такого приказчика. Красавец парень, женщины по нему с ума сходят.
- Красавец? - повторил Вокульский. - Так пусть поступает на содержание, раз он такой красавец.
Пан Игнаций ретировался. Лисецкий и Клейн на сей раз даже не взглянули друг на друга.
Через час в магазин явился некий пан Земба, которого Вокульский представил в качестве нового приказчика.
Зембе было лет под тридцать; лицом он был, пожалуй, не хуже Мрачевского, но выглядел несравненно солиднее и держался с достоинством. Еще до закрытия магазина он перезнакомился со всеми и даже завоевал симпатию своих сослуживцев. Жецкий открыл в нем горячего бонапартиста, Лисецкий должен был признать, что в сравнении с Зембой он сам - весьма умеренный антисемит, а Клейн пришел к заключению, что Земба должен быть по меньшей мере епископом от социализма. Словом, все были довольны, а Земба невозмутим.
Глава девятая
Мостки, на которых встречаются люди разных миров
Утром в страстную пятницу Вокульский вспомнил, что сегодня и завтра старая графиня и панна Изабелла будут проводить пасхальный сбор пожертвований у гроба господня.
"Надо пойти туда и что-нибудь дать, - подумал он и вьшул из кассы пять золотых полуимпериалов. - Впрочем, - прибавил он, поразмыслив, - я уже послал туда ковры, поющих птичек, музыкальную шкатулку и даже фонтан... Пожалуй, этого хватит для спасения одной души. Не пойду".
Днем, однако же, он сказал себе, что, может быть, графиня рассчитывает на его присутствие и в таком случае неудобно не явиться, неудобно и дать всего пять полуимпериалов. Он достал из кассы еще пять и, сложив все вместе, завернул в тонкую бумажку.
"Ведь там, - говорил он себе, - будет панна Изабелла, а ей неудобно жертвовать всего десять полуимпериалов".
И он опять вынул из обертки столбик монет, прибавил еще десять золотых и снова задумался: идти или не идти?..
- Нет, - сказал он, - не стану я участвовать в этой ярмарочной благотворительности.
Он бросил монеты в кассу и в пятницу не пошел в костел.
Однако в страстную субботу дело представилось ему совсем с иной стороны.
"В уме ли я? - думал он. - Ведь если я не пойду в костел, где еще я увижу ее?.. Если не деньгами, то чем еще могу я привлечь к себе ее внимание? Я теряю рассудок..."
Но он все еще колебался, и только около двух часов, когда Жецкий велел закрыть магазин по случаю праздника, Вокульский взял из, кассы двадцать пять полуимпериалов и отправился в костел.
Однако он вошел туда не сразу, его словно что-то удерживало. Ему хотелось увидеть панну Изабеллу, но в то же время он робел и стеснялся своих полуимпериалов.
"Швырнуть груду золота... Как это эффектно в наш бумажный век и сколько в этом пустого тщеславия, свойственного выскочкам! Ну, да что поделаешь, если они ждут от нас именно денег? Можеть быть, этого даже мало..."
Он шагал по улице взад и вперед и не мог оторвать глаз от костела.
"Сейчас войду, - думал он. - Уже... еще минуточку... Ах, что со мной сделалось!" - прибавил он, будучи настолько истерзанным, что не мог решиться без колебаний даже на такой простой поступок.
Тут он вспомнил, что уже очень давно не был в костеле.
"Когда же это было?.. В день свадьбы - раз... на похоронах жены два..."
Но тогда он не вполне сознавал, что происходит вокруг.
Поэтому сейчас он смотрел на костел как на нечто совершенно новое для него.
"К чему это огромное здание с башнями вместо труб, в котором никто не живет, только покоится прах давно умерших?.. На что ушло столько места и камня, для кого днем и ночью горит здесь свет, ради чего стекаются сюда толпы людей?.. На рынок ходят за провизией, в магазин за товарами, в театр для развлечения - а сюда зачем?.."
Он невольно сопоставлял маленькие фигурки верующих с огромными размерами храма, и ему пришла в голову странная мысль. Как некогда на земле действовали могучие силы, воздвигавшие на суше цепи гор, так встарь существовала в человечестве другая, беспредельная сила, воздвигавшая подобного рода сооружения. Глядя на них, можно подумать, что в недрах нашей планеты жили великаны, которые, пробиваясь вверх, приподнимали земную кору, и следы их труда сохранились в виде внушительных пещер.
"Куда они стремились? В иной и, по-видимому, высший мир. Если морские приливы доказывают, что луна - не иллюзия, а реальная планета, так почему бы этим странным зданиям не подтвердить реальности потустороннего мира?.. Разве с меньшей силой притягивают они к себе души человеческие, чем луна волны морские?"
Он вошел в костел, и его взорам представилось новое зрелище. Несколько нищих и нищенок просили подаяния, за которое господь бог вознаградит милосердных на том свете. Некоторые из молящихся целовали ноги распятого Христа, другие, пав на колени у самого входа, воздевали горе руки и очи, словно созерцая неземные видения. Костел был погружен в полумрак, которого не могло рассеять сияние десятков свечей в серебряных подсвечниках. Кое-где на плитах храма виднелись неясные тени людей, распростертых ниц либо низко склонившихся, словно для того, чтобы укрыть от посторонних взоров свою смиренную веру. Глядя на эти недвижные тела, можно было подумать, что их на время покинули души, улетев в некий лучший мир.
"Теперь я понимаю, - подумал Вокульский, - почему посещение костела содействует укреплению веры. Тут все устроено так, чтобы напоминать о бессмертии". От молящихся, погруженных во мрак, взоры его устремились к свету. Тогда он увидел в разных местах храма крытые коврами столы, на них подносы, полные бумажных денег, серебра и золота, а вокруг - дам, рассевшихся в удобных креслах, разодетых в шелк, бархат и перья и окруженных веселыми молодыми людьми. Наиболее благочестивые постукивали, призывая проходивших мимо сделать пожертвования, остальные оживленно болтали и развлекались, как на рауте.
