Бенедикт Спиноза - Этика

Я называю вещь минувшей или будущей постольку, поскольку мы испытали уже ее впечатление или будем испытывать. Например, поскольку мы ее видели или увидим, она подкрепила нас или подкрепит, повредила нам или повредит и проч. Ибо поскольку мы таким образом воображаем ее, постольку утверждаем ее существование, т. е. тело не подвергается никакому аффекту, который исключал бы существование вещи; и потому (по пол. 11 части 2) образ какой-нибудь вещи производит на тело то же действие, как если бы сама вещь присутствовала. Но так как большей частью бывает так, что те, которые много испытали, колеблются все время, пока созерцают вещь как будущую или как минувшую, и сильно сомневаются в исходе вещи (см. схол. пол. 44 части 2), то от этого происходит, что аффекты, вытекающие из подобных образов вещей, не бывают постоянными, а большей частью возмущаются образами многих других вещей, пока люди не приобретут большей уверенности в исходе вещи.

Из только что сказанного мы понимаем, что такое надежда, страх, безопасность, отчаяние, удовольствие и угрызение совести. И в самом деле, надежда есть не что иное, как непостоянная радость, происходящая от образа вещи будущей или минувшей, в исходе которой мы сомневаемся. Страх, напротив, есть непостоянная печаль, происходящая от образа сомнительной вещи. Затем, если уничтожается сомнение этих аффектов, то из надежды происходит чувство безопасности, а из страха – отчаяние, именно радость или печаль, происходящая от образа вещи, которой мы боялись или надеялись. Далее, удовольствие есть радость, происходящая от образа вещи минувшей, в исходе которой мы сомневались. Наконец, угрызение совести есть печаль, противоположная удовольствию.

Если кто вообразит, что то, что он любит, разрушается, то он будет печалиться; если же он вообразит, что оно сохраняется, то он будет радоваться.

Душа, насколько может, стремится воображать то, что увеличивает или поддерживает способность тела к деятельности (по пол. 12 этой части), т. е. (по схол. пол. 13 этой части), то, что она любит. Но воображению содействует то, что полагает существование вещи, и препятствует то, что исключает существование вещи (по пол. 17 части 2). Следовательно, образы вещей, которые полагают существование любимой вещи, содействуют стремлению души, по которому она стремится воображать любимую вещь, т. е. (по схол. пол. 11 этой части) вызывают в душе радость; а, напротив, те образы, которые исключают существование любимой вещи, препятствуют тому же стремлению души, т. е. (по той же схол.) причиняют душе печаль. Таким образом, если кто вообразит, что то, что – он любит, разрушается, то он будет печалиться, и проч., – что и требовалось доказать.

Если кто-либо вообразит, что то, что он ненавидит, разрушится, то он будет радоваться.

Душа (по пол. 13 этой части) стремится воображать то, что исключает существование вещей, которыми уменьшается или задерживается способность тела к деятельности, т. е. (по схол. того же пол.) стремится воображать то, что исключает существование вещей, которые она ненавидит. Поэтому образ вещи, исключающий существование того, что душа ненавидит, помогает этому стремлению души, т. е. (по схолии пол. 11 этой части) причиняет душе радость. Таким образом, кто вообразит, что то, что он ненавидит, разрушается, тот будет радоваться, – что и требовалось доказать.

Если кто вообразит, что то, что он любит, испытывает радость или печаль, то и он будет испытывать радость или печаль; и каждый из этих аффектов будет в любящем больше или меньше в зависимости от того, будет ли он больше или меньше в любимой вещи.

Образы вещей (как в пол. 19 этой части мы доказали), которые полагают существование любимой вещи, содействуют стремлению души, которым она стремится воображать саму любимую вещь. Но радость полагает существование радостной вещи, и тем больше, чем больше аффект радости: ибо она (по схол. пол. 11 этой части) есть переход к большему совершенству. Следовательно, образ радости любимой вещи содействует в любящем стремлению его души, т. е. (по схол. пол. 11 этой части) возбуждает в любящем радость, и тем большую, чем больше был этот аффект в любимой вещи. Это первое. Затем, поскольку какая-нибудь вещь удручается печалью, постольку она разрушается, и тем больше, чем большей удручена печалью (по той же схол. пол. II этой части). Следовательно (по пол. 19 этой части), если кто-либо вообразит, что то, что он любит, удручено печалью, тот и сам будет удручен печалью, и тем большей, чем больше этот аффект в любимой вещи, – что и требовалось доказать.

Если мы вообразим, что кто-нибудь причиняет радость вещи, которую мы любим, то мы почувствуем к нему любовь. Если же, напротив, мы вообразим, что он причиняет ей печаль, то мы почувствуем к нему ненависть.

Кто вещи, которую мы любим, причиняет радость или печаль, тот и нам причиняет радость или печаль, когда именно мы воображаем, что любимая нами вещь испытывает радость или печаль (по пред. пол.). Но эта радость или печаль предполагается существующей в нас в сопровождении идеи внешней причины. Следовательно (по схол. пол. 13 этой части), если мы вообразим, что кто-нибудь причиняет радость или печаль вещи, которую мы любим, то мы почувствуем к нему любовь или ненависть, – что и требовалось доказать.

Положение 21 объясняет нам, что такое сострадание, которое мы можем определить так, что оно есть печаль, происходящая от несчастья другого. Но каким именем нужно назвать радость, вызываемую счастьем другого, я не знаю. Далее, любовь к тому, кто делает добро другому, мы будем называть благосклонностью, а ненависть к тому, кто делает зло другим, – негодованием. Наконец, нужно заметить, что мы сострадаем не только той вещи, которую любили (как мы показали в пол. 21), но также и той, к которой мы прежде не имели никакого аффекта, только считали ее подобной себе (как я покажу ниже); и поэтому мы бываем благосклонны и к тому, кто делает добро подобному нам, и чувствуем негодование к тому, кто наносит вред подобному нам.

Если кто вообразит, что то, что он ненавидит, удручено печалью, то он будет радоваться, и если, напротив, он вообразит, что оно испытывает радость, то он будет печалиться; и каждый из этих аффектов будет тем больше или меньше, чем больше или меньше противоположный ему аффект находится в том, что он ненавидит.

Поскольку ненавистная вещь удручается печалью, постольку она разрушается, и тем более, чем большей печалью удручается (по схол. пол. 11 этой части). Итак, кто вообразит (по пол. 20 этой части), что вещь, которую он ненавидит, испытывает печаль, тот сам, наоборот, будет испытывать радость, и тем большую, чем большую печаль воображает в ненавистной ему вещи. Это первое. Затем, радость полагает существование вещи (по схол. пол. 11 этой части), и тем более, чем большею представляется радость. Если кто воображает, что тот, кого он ненавидит, испытывает радость, то это воображение (по пол. 13 этой части) будет стеснять его стремление, т. е. (по схол. пол. 11 этой части) тот, кто ненавидит, будет испытывать печаль, – что и требовалось доказать.

Эта радость вряд ли может быть прочной и вряд ли может существовать без всякого столкновения в душе. Ибо (как я сейчас покажу в пол. 27), поскольку мы воображаем, что вещь, подобная нам, удручена печалью, постольку мы должны печалиться; и наоборот, если мы вообразим, что она радуется. Но здесь мы имеем в виду только ненависть.

Если мы вообразим, что кто-нибудь причиняет радость вещи, которую мы ненавидим, то мы будем питать и к нему ненависть. Если же, напротив, мы, вообразим, что он причиняет ей печаль, то мы будем питать к нему любовь.

Это положение доказывается таким же образом, как и положение 22 этой части, которое и смотри.