Еще минута...
За окном заскулила собака, она привыкла в это время играть с Анелькой. Девочка беспокойно потирала руки, посматривая то на часы, то на вздувавшуюся от ветра занавеску, но сидела смирно.
Наконец, часы в высоком темно-желтом футляре, отсчитывающие дни, часы и секунды, прозвонили сперва тоненько и торопливо четыре четверти, а потом громко и медленно пробили пять раз.
- Можешь сложить книги, - сказала учительница и поднялась; высокая, слегка сутулая, она тяжелой поступью подошла к комоду, где стоял стакан холодного кофе, прикрытый блюдцем, которое облепили голодные и любопытные мухи.
Вмиг Анелька переменилась до неузнаваемости. В шаловливой улыбке блеснули мелкие белые зубки, глаза заискрились и приняли темно-зеленый оттенок. Она несколько раз обежала вокруг стола, не зная, за что раньше приняться. Подскочила к двери в комнату матери, потом вернулась и опять схватилась за книги. И, склонив головку набок, сказала просительно:
- Можно впустить Карусика?
- Раз родители разрешают тебе играть с ним, я не могу запретить, ответила гувернантка.
Анелька, не дослушав, закричала:
- Карусь, сюда!
Да еще при этом свистнула.
Только необычайной силой воли можно объяснить то, что, услышав свист, панна Валентина не выронила из рук все - стакан с кофе, блюдце, ложечку. На увядшем лице ученой дамы выразилось величайшее возмущение. Но не успела она проглотить хлеб, и разразиться длинной проповедью о правилах приличия, как пес, не дождавшись, пока ему откроют дверь, вскочил в комнату через окно.
- Ты избалованная, невоспитанная девчонка! - торжественно изрекла панна Валентина и от большого огорчения проглотила двойную порцию кофе, издав при этом звук, похожий на бульканье.
- Карусик, безобразник ты этакий! Где это видано - вскакивать в комнату через окно? - бранила собаку Анелька.
Но Карусю некогда было выслушивать увещания своей хозяйки. Подпрыгнув, он лизнул ее в губы, дернул за платье, обнюхал перепачканные чернилами руки, потом вцепился зубами в пуговку высокого башмака. Сопровождая все эти действия визгом и лаем, он в конце концов повалился на спину и, высунув язык, стал кататься по полу. У этого белого песика с черным пятном на левом глазу был очень живой темперамент.
Панна Валентина не промолвила больше ни слова, целиком занятая принятием пищи и горькими размышлениями.
"Жизнь моя, - думала почтенная старая дева, - подобна вот этому стакану кофе. В стакане - кофе и сливки, в моей жизни - страдание и труд, вот и все ее содержание. Как стеклянный сосуд не дает разлиться жидкости, так и мое самообладание сдерживает приступы отчаяния. Не успела кончить урок, а собака уж тут как тут... Мерзкая тварь! Только блох разносит по всему дому... Но делать нечего, надо влачить дальше тяжкую ношу обязанностей и печалей".
Тут ей пришло в голову, что в кофе есть еще сахар. А что, если и у нее в жизни будет какая-нибудь услада? Но что же ее скрасит?.. Быть может, теплое чувство?
В не слишком живом воображении панны Валентины это "теплое чувство" обратилось в некий символ, с годами, правда, изменившийся. Давным-давно, когда она впервые поехала гувернанткой в деревню, символ этот принял облик молодого красивого помещика.
Когда она вернулась в город, место красивого помещика в ее сердце занял некрасивый, но зато серьезный и мыслящий врач.
Но со временем символов стало столько, что они утратили индивидуальные черты и осталась лишь абстрактная идея. Однако у этой абстракции были свои обязательные качества: почтенный возраст, небольшая бородка, парадная визитка и высокие воротнички, придающие человеку солидный вид. Это видение, являвшееся в воображении панны Валентины, было неотделимо от толпы пансионерок, ее воспитанниц, и груды учебников. Жизнь, лишенная тяжелого, но возвышенного труда учительницы, будь она даже согрета "теплым чувством", потеряла бы для панны Валентины всякую прелесть.
Анелька между тем все бегала вокруг стола в развевавшемся бледно-розовом платьице, сзади у нее болталась коса, а по пятам носился Карусь.
Она принялась складывать книжки, а собака прыгала вокруг и хватала ее зубами то за рукав, то за быстро мелькавшие башмаки, - должно быть, Карусь таким образом напоминал, что его следует приласкать.
Скрип выдвинутого ящика вернул панну Валентину от грез к действительности. Она подняла глаза и воскликнула:
- Что ты делаешь, Анелька?
- Убираю книги. Можно пойти к маме? - спросила девочка, закрывая ящик.
- Пойдем! - сказала панна Валентина и поднялась с кресла.
Глава третья,
в которой речь идет о медицине,
о цели жизни и о многих других вещах
Пройдя через две комнаты - жемчужно-белую, очень светлую, как больничная палата, и небесно-голубую, которая, вероятно, служила спальней для молодоженов, а теперь не имела определенного назначения, - Анелька и ее веселый спутник, Карусь, выбежали на застекленную террасу, со всех сторон густо увитую диким виноградом.
Здесь на высоком стульчике сидел худенький мальчик, одетый монахом-бернардинцем, с куклой в руках, а рядом, у столика, заставленного бутылками и склянками, дама средних лет в белом платье внимательно читала книгу. У нее было красивое худое лицо с болезненным румянцем на щеках. Она тонула в огромном кресле, обложенном мягкими подушками темно-зеленого цвета.
Анелька кинулась к этой даме и осыпала поцелуями ее лицо, шею, худые, прозрачные руки и колени.
- Ah! comme tu m'as effraye, Angelique!* - воскликнула дама и, закрыв книгу, поцеловала Анельку в розовые губы. - Что, урок, слава богу, окончен? Ты даже как будто осунулась немного с обеда. N'es tu pas malade?** Уйми свою собаку, она обязательно опрокинет столик или Юзека. Joseph, mon enfant, est-ce que le chien t'a effraye?***
______________
* Ах! как ты меня напугала, Анжелика! (франц.)
** Ты не больна? (франц.)
*** Жозеф, дитя мое, тебя не испугала собака? (франц.)
- Non*, - ответил мальчик в костюме бернардинца, тупо глядя на сестру.
______________
* Нет (франц.).
- Как дела, Юзек?.. Дай я тебя поцелую! - воскликнула Анелька и обняла брата за шею.
- Doucement! doucement!* Ты же знаешь, меня нельзя так трясти, я слабенький! - жалобно сказал мальчик.
______________
* Осторожней! осторожней! (франц.)
Отстранясь от пылких объятий сестры и вытянув трубочкой бескровные губы, он осторожно поцеловал ее.
- Ты сегодня такая красивая, мама... Ты, верно, уже совсем здорова?.. Гляди-ка, Юзек, у твоего мальчика куртка задралась кверху, - болтала Анелька.
- En verite*, я сегодня лучше себя чувствую. Я приняла после обеда несколько ложечек солодового экстракта и выпила чашечку молока. Ce chien fera du degat partout**, - прогони его, дорогая.
______________
* Действительно (франц.).
** Этот пес что-нибудь натворит (франц.).
- Пошел вон, Карусик! - закричала Анелька, выгоняя в сад собаку, которая успела обнюхать горшки с цветами и жестяную лейку в углу и как раз собиралась расправиться с туфлей больной мамы.
В эту минуту вошла панна Валентина.
- Bonjour, mademoiselle!* - приветствовала ее хозяйка дома. - Что, кончили заниматься? Как успехи Анельки? Joseph, mon enfant, prendras tu du lait?**
______________
* Добрый день, мадемуазель! (франц.)
** Жозеф, дитя мое, может, ты выпьешь молока? (франц.)
- Non, maman*, - ответил мальчик, кивнув гувернантке.
______________
* Нет, мама (франц.).
Изгнанный пес скулил и царапался в дверь.
- По вашему лицу видно, что вы читаете что-то интересное. Уж не "Размышления" ли это Голуховского, о которых я вам говорила? - спросила панна Валентина.
- Angelique, ouvre la porte a cette pauvre bete*. его вой разрывает мне сердце... Нет. Я читаю не Голуховского, а нечто более интересное - книжечку Распайля, которую мне любезно одолжил наш ксендз, - ответила больная. Анелька, оставь дверь открытой, пусть комната проветрится. Вы не поверите, пани, каких чудодейственных результатов добивался этот человек своими лекарствами. Я в восторге и, мне кажется, стала здоровей только оттого, что прочла несколько глав. А что будет, когда я начну применять все эти средства! Joseph, mon enfant, n'as-tu pas froid?**
______________
* Анжелика, открой дверь этому несчастному животному (франц.).
** Жозеф, дитя мое, тебе не холодно? (франц.)
- Non, maman!
- Не лучше ли сперва посоветоваться с врачом? - заметила панна Валентина.
- Хочешь, я вынесу тебя в сад? - спрашивала Анелька брата. - Ты увидишь там птичек, посмотришь, как Карусик гоняется за бабочками...
- Ты ведь знаешь, что мне нельзя выходить, я же слабенький, - ответил мальчик.
Злополучная "слабость" была источником мучений для бедного ребенка. Она поглощала все его мысли, из-за нее он был отдан под покровительство святому Франциску и носил одеяние монахов этого ордена, и его постоянно пичкали лекарствами.
Хозяйка дома продолжала беседовать с гувернанткой о докторах.
- Ничего-то они не умеют и ничего не знают, - жаловалась больная. Лечат меня вот уж скоро три года и все без толку. Теперь я решила обходиться без врачей, буду лечиться сама. Разве что Ясечек свезет меня к Халубинскому... О, я чувствую, он бы мне помог! Но Ясечек не думает об этом, дома бывает редко; а когда я заговариваю о поездке в Варшаву, говорит, что дела не позволяют. Все кончается обещаниями. Angelique, chasse ce chien*, она неприлично себя ведет!
