- Хочешь, я вынесу тебя в сад? - спрашивала Анелька брата. - Ты увидишь там птичек, посмотришь, как Карусик гоняется за бабочками...
- Ты ведь знаешь, что мне нельзя выходить, я же слабенький, - ответил мальчик.
Злополучная "слабость" была источником мучений для бедного ребенка. Она поглощала все его мысли, из-за нее он был отдан под покровительство святому Франциску и носил одеяние монахов этого ордена, и его постоянно пичкали лекарствами.
Хозяйка дома продолжала беседовать с гувернанткой о докторах.
- Ничего-то они не умеют и ничего не знают, - жаловалась больная. Лечат меня вот уж скоро три года и все без толку. Теперь я решила обходиться без врачей, буду лечиться сама. Разве что Ясечек свезет меня к Халубинскому... О, я чувствую, он бы мне помог! Но Ясечек не думает об этом, дома бывает редко; а когда я заговариваю о поездке в Варшаву, говорит, что дела не позволяют. Все кончается обещаниями. Angelique, chasse ce chien*, она неприлично себя ведет!
______________
* Анжелика, прогони собаку (франц.).
Незаслуженно заподозренный Карусик подвергся изгнанию и покорился своей участи со смирением, достойным всяческих похвал. Но это не помешало ему тотчас же заскулить и зацарапаться в дверь, а потом кинуться на важно расхаживающих петухов.
Анелька между тем усадила поудобнее Юзека, который стал отчего-то кукситься, подала матери теплый платок, а гувернантке английскую грамматику и побежала на кухню, чтобы принести молока Юзеку и заказать котлетку для матери. По дороге сорвала цветок и воткнула себе в волосы. На террасу она вернулась вместе с высокой и грузной особой далеко не первой молодости, ключницей, пани Кивальской. На ней было шерстяное платье в черную и красную полоску. Свободный лиф этого парадного туалета выгодно подчеркивал ее пышные формы.
Ключница сделала хозяйке дома грациозный реверанс, от которого жалобно заскрипели половицы, и кивнула головой гувернантке, но та не удостоила ее даже взглядом. Панна Валентина возненавидела ключницу с той поры, как, проходя мимо кухни, услышала ее разглагольствования о том, что ей, панне Валентине, будто бы срочно нужен муж.
- А, ты вернулась, моя милая? Ну, что нового в городе? Полечил тебе фельдшер зубы?
- Ах, новостей, доложу я вам, пропасть, милостивая пани! Экономка его преподобия совсем плоха, ноги у нее уже распухли, она причастие принимала, рассказывала ключница и при последних словах перекрестилась и ударила себя кулаком в грудь.
- Что же с ней такое?
- Этого я не знаю, но ксендз, доложу я вам, милостивая пани, ходит белый как мел. Как увидел меня, ни слова не вымолвил, только рукой махнул. Но я-то вмиг по его глазам догадалась, что он хотел сказать: "Хоть бы ты, Кивальская, согласилась поступить ко мне. Старуха, чего греха таить, на ладан дышит, а эти шельмы, если не присмотреть за ними, голодом меня заморят".
Больная дама покачала головой при мысли, что ключница, должно быть, метит на место умирающей. А Кивальская продолжала тараторить.
- Анелька, - сказала гувернантка, раздраженная болтовней ключницы и наивностью ее хозяйки, - возьми историю средних веков и пойдем в сад.
- Историю?.. - испуганно переспросила девочка. Но, привыкнув к послушанию, она тотчас же направилась к себе в комнату и вскоре вернулась с книжкой в руке и печеньем для воробьев в кармане.
- Ну, идите, идите, - сказала Анелькина мать. - А я тут посижу с Кивальской. Не встретила ли ты случайно в городе пана? Он собирался к комиссару. Joseph, mon enfant, veux-tu aller au jardin?*
______________
* Жозеф, дитя мое, хочешь пойти в сад? (франц.)
- Non, - ответил мальчик.
Панна Валентина с Анелькой вышли в сад, а Кивальская, усевшись поудобнее, продолжала развлекать свою хозяйку новостями. Ее громкий голос слышен был даже в саду, но скоро перестал доноситься до гувернантки и Анельки.
Большой старый сад с трех сторон подковой окружал дом. Здесь на приволье доживали свой век могучие каштаны, покрываясь весной пирамидальными кистями белых цветов, а осенью колючими плодами. Росли там и клены, листья у которых напоминали утиные лапы, акации с листочками, посаженными плотно, как зубья частого гребня, и цветами, похожими на львиный зев, которые приманивали пчел своим сладким ароматом. Вдоль забора выстроились липы, облепленные целыми стаями воробьев, которые зорко следили за полями и овинами. Рядом с липами вытянулись тонкие итальянские тополя и печальные островерхие ели, широко растопырившие книзу свои ветви.
Итальянская сирень с тяжелыми синими кистями, лекарственная сирень, чьи резко пахнущие цветы употребляются как потогонное средство, кусты терновника, которые осенью покрываются черными терпкими ягодами, боярышник, шиповник, излюбленный дроздами можжевельник рассыпались по всему саду; они захватывали все свободное от деревьев пространство, ведя между собой упорную и скрытую борьбу за соки земли и углекислоту воздуха. Стоило какому-нибудь кусту захиреть, как возле тотчас же появлялись недолговечные, но опасные сорняки и травы.
Посредине сада находился пруд, окруженный причудливо искривленными ивами. Зимой их стволы казались уродливыми скрюченными калеками; по ночам они принимали обличье чудовищ, раскоряченных, горбатых, безголовых, многоруких, которые при появлении человека замирали в странных позах, притворяясь неживыми. С наступлением тепла эти страшилища покрывались нежными побегами и мелкими листочками, ярко-зелеными сверху и серебристыми снизу; в их дуплах, похожих на разинутые пасти, гнездились птицы.
По этому саду, который все время менял очертания и краски, колыхался, благоухал, сиял, шелестел и звенел голосами всевозможных птиц, шла неровной, заросшей тропинкой Анелька со своей гувернанткой. Все вокруг восхищало девочку. Она часто и глубоко дышала, ей хотелось подолгу разглядывать каждую веточку, мчаться за каждой птицей и бабочкой, хотелось все заключить в свои объятия. Панна Валентина, напротив, была холодна. Она ступала мелкими шажками, созерцая носки своих башмаков и прижимая к тощей груди английскую грамматику.
- Из географии ты узнала, где расположена Каносса, - начала она, - а сейчас тебе представится возможность узнать, за что Генрих Четвертый просил прощения у Григория Седьмого. Об этом ты прочтешь в жизнеописании Григория Седьмого, или, как его называли еще, Гильдебранда, в главе: "Немцы и итальянцы".
Предложение читать учебник истории в такой обстановке возмутило Анельку. Подавив вздох, она ехидно спросила:
- Неужели вы будете в саду заниматься английским языком?
- Буду.
- Значит, я тоже буду учиться по-английски?
- Сперва ты должна основательно изучить французский и немецкий.
- Ах!.. А скажите, пожалуйста, когда я выучу французский, немецкий и английский, что я тогда буду делать?
- Ты сможешь читать книжки на этих языках.
- А когда я прочту все книжки?
Панна Валентина устремила взгляд на верхушку тополя и пожала плечами.
- Жизни человеческой не хватит, чтобы прочесть и тысячную долю книг даже на одном языке. А о трех самых богатых в мире литературах и говорить нечего!
Анельку охватила невыразимая тоска.
- Значит, вечно учиться да читать?.. - вырвалось у нее.
- А что другое ты хотела бы делать в жизни? Разве можно найти занятие благороднее науки?
- Что я хотела бы делать? - переспросила Анелька. - Теперь или когда вырасту?
Но, видя, что панна Валентина не расположена отвечать, она продолжала:
- Сейчас мне хотелось бы знать столько, сколько вы. Уж тогда бы я не стала учиться, нет! А потом у меня нашлось бы много дела. Я заплатила бы жалованье батракам, чтобы они не хмурились, как теперь, когда здороваются со мной; потом велела бы залечить на деревьях раны, а то садовник говорит, что у нас скоро все засохнет и сгниет. И непременно прогнала бы лакея: он убивает птиц на пруду и выжигает крысам глаза... Бессовестный! - Анелька содрогнулась. - Потом отвезла бы маму и Юзека в Варшаву. Нет!.. Это я сделала бы прежде всего! А вам подарила бы целую комнату книг... Ха-ха!..
Она хотела обнять гувернантку, но та отстранилась.
- Мне жаль тебя, - сухо сказала гувернантка. - Тебе всего тринадцать лет, а ты болтаешь, точно провинциальная актриса, о вещах, которые тебя не касаются, и не занимаешься тем, чем следует. Ты слишком взрослая для своих лет, поэтому тебе, вероятно, никогда не одолеть географии.
Анельке стало стыдно. Действительно она чересчур взрослая, или панна Валентина...
Они с панной Валентиной направились в левый угол сада, где на пригорке под высоким каштаном стояла каменная скамья. Там они сели.
- Дай мне книгу, - сказала гувернантка, - я найду историю Григория Седьмого. Ах, опять к нам твой пес с визитом...
И действительно, прямо к ним мчался Карусик, чем-то сильно обрадованный. Его раскрытую пасть облепили перья, добытые, по всей вероятности, в погоне за петухом.
- Вы совсем не любите собак? - спросила вдруг Анелька, гладя Карусика.
