Бенедикт Спиноза - Этика

ПОЛОЖЕНИЕ IX

Аффект, причину которого мы воображаем присутствующей при нас в настоящем, бывает сильнее, чем в том случае, если бы мы воображали ее не присутствующей.

Представление воображения есть идея, в которой душа созерцает вещь как бы присутствующей (см. опр. его в схолии пол. 11 части 2), но которая, однако, указывает более состояние человеческого тела, чем природу внешней вещи (по королл. 2 пол. 16 части 2). Таким образом, аффект (по общему опред. афф.) есть представление воображения, поскольку оно указывает состояние тела. Но представление воображения (по пол. 17 части 2) бывает интенсивнее, пока мы не воображаем ничего, что исключает настоящее существование внешней вещи. Следовательно, аффект, причину которого мы воображаем присутствующей при нас в настоящем, будет интенсивнее или сильнее, чем в том случае, если бы мы не воображали ее присутствующей, – что и требовалось доказать.

Когда выше (в пол. 18 части 3) я сказал, что образ будущей или прошедшей вещи производит в нас такой же аффект, как если бы вещь, воображаемая нами, присутствовала при нас, то особо заметил, что это верно, поскольку мы имеем в виду только образ самой вещи (ибо он бывает одинаков по природе, воображаем ли мы вещи или нет); но я не отрицал того, что он становится слабее, когда мы представляем присутствующими другие вещи, которые исключают настоящее существование будущей вещи. Не сделал же я там этого замечания потому, что предполагал говорить о силах аффектов в этой части.

Образ вещи будущей или прошедшей, т. е. вещи, которую мы представляем относительно будущего или прошедшего времени с исключением настоящего, при прочих равных условиях будет слабее образа настоящей вещи и, следовательно, аффект к будущей или прошедшей вещи при прочих равных условиях будет слабее аффекта к вещи настоящей.

Аффект к будущей вещи, появление которой мы воображаем в близком будущем, бывает напряженнее, чем в том случае, если бы мы воображали время ее существования более отдаленным от настоящего времени; и воспоминание о вещи, которую мы воображаем недавно минувшей, бывает напряженнее, чем в том случае, если бы мы воображали, что она давно миновала.

Ибо когда мы воображаем, что вещь будет с нами в близком будущем, или что она недавно миновала, то тем самым воображаем нечто такое, что менее исключает присутствие вещи, чем то, как если бы мы воображали ее будущее существование отстоящим дальше от настоящего времени, или то, что уже давно миновало (как это ясно само собой); поэтому (по предыд. пол.) тем напряженнее будет аффект к ней, – что и требовалось доказать.

Из примечания, сделанного нами к опред. 6 этой части, следует, что мы испытываем одинаково слабый аффект к предметам, которые удалены от настоящего более длинным промежутком времени, чем какое мы можем определить воображением, даже если бы мы и понимали, что между собой они разделены большим промежутком времени.

Аффект к вещи, которую мы воображаем необходимой, при прочих равных условиях бывает напряженнее, чем к вещи возможной, случайной или не необходимой.

Поскольку мы воображаем какую-нибудь вещь необходимой, постольку утверждаем ее существование, и наоборот, мы отрицаем существование вещи, поскольку воображаем, что она не необходима (по схол. 1 пол. 33 части 1), и поэтому (по пол. 9 этой части) аффект к необходимой вещи бывает напряженнее, чем к не необходимой, – что и требовалось доказать.

Аффект к вещи, о которой мы знаем, что она не существует в настоящем, и которую мы воображаем возможной, при прочих равных условиях бывает напряженнее, чем к вещи случайной.

Когда мы воображаем вещь случайной, то не испытываем впечатления никакого образа другой вещи, которая полагала бы существование этой вещи (по опр. 3 этой части); напротив (по предположению), воображаем нечто такое, что исключает ее настоящее существование. Но поскольку мы воображаем вещь возможной в будущем, постольку воображаем нечто, что полагает ее существование (по опр. 4 этой части), (т. е. по пол. 18 части 3), что поддерживает надежду или опасение. И потому аффект к вещи возможной бывает сильнее, – что и требовалось доказать.

Аффект к вещи, о которой мы знаем, что она не существует в настоящем, и которую мы воображаем случайной, бывает гораздо слабее, чем в том случае, если бы мы воображали, что вещь присутствует при нас в настоящем.

Аффект к вещи, которую мы воображаем присутствующей в настоящем, бывает напряженнее, чем если бы мы воображали ее будущей (по королл. пол. 9 этой части), и гораздо сильнее, если мы воображаем, что будущее время не очень далеко от настоящего (по пол. 10 этой части). Таким образом, аффект к вещи, время существования которой мы воображаем очень отдаленным от настоящего, бывает гораздо слабее, чем если бы мы воображали ее настоящей, и тем не менее (по предыд. пол.) он бывает напряженнее, чем если бы мы воображали вещь случайной. И поэтому аффект к вещи случайной будет гораздо слабее, чем если бы мы воображали вещь присутствующей при нас в настоящем, – что и требовалось доказать.

Аффект к вещи случайной, о которой мы знаем, что она не существует в настоящем, при прочих равных условиях бывает слабее, чем к вещи прошедший.

Когда мы воображаем вещь случайной, то не испытываем впечатления никакого образа другой вещи, которая полагала бы существование этой вещи (по опр. 3 этой части). Напротив (по предположению), воображаем нечто такое, что исключает ее настоящее существование. Но поскольку мы воображаем ее относящейся к прошедшему времени, постольку предполагается, что мы воображаем нечто такое, что приводит ее на память или что возбуждает образ вещи (см. пол. 18 части 2 с его схож), и отсюда постольку производит то, что мы ее представляем как бы присутствующей (по коралл, пол. 17 части 2). А следовательно (по пол. 9 этой части), аффект к вещи случайной, о которой мы знаем, что она не существует в настоящем, при равных условиях будет слабее, чем аффект к вещи прошедшей, – что и требовалось доказать.

Истинное познание добра и зла, поскольку оно истинно, не может укротить никакого аффекта, но лишь поскольку оно рассматривается как аффект.

Аффект есть идея, которой душа утверждает большую или меньшую силу существования своего тела, чем прежде (по общ. опр. афф.), и поэтому (по пол. 1 этой части) не имеет ничего положительного, что могло бы быть уничтожено присутствием истинного, а следовательно, истинное познание добра и зла, поскольку оно истинно, не может укротить никакого аффекта. Но лишь постольку, поскольку оно есть аффект (см. пол. 8 этой части), оно (по пол. 7 этой части) может сдерживать аффект, если оно сильнее того аффекта, который нужно сдерживать, – что и требовалось доказать.

Пожелание, вытекающее из истинного познания добра и зла, может быть подавлено и сдержано многими другими пожеланиями, вытекающими из аффектов, которыми мы обуреваемы.

Из истинного познания добра и зла, поскольку оно (по пол. 8 этой части) есть аффект, необходимо вытекает пожелание (по 1 опр. афф.), которое тем больше, чем больше аффекты, из которого оно рождается (по пол. 37 части 3). Но так как это пожелание (по предположению) рождается из того, что мы нечто понимаем истинно, то, следовательно, оно является в нас тогда, когда мы действуем (по пол. 3 части 3). А потому оно должно быть понимаемо посредством одной только нашей сущности (по опр. 2 части 3); и, следовательно (по пол. 7 части 3), его сила и возрастание должны определяться одной только человеческой способностью. Далее, пожелания, происходящие из аффектов, которыми мы обуреваемы, бывают тем больше, чем сильнее эти аффекты; поэтому их сила и возрастание (по пол. 5 этой части) должны определяться способностью или силой внешних причин, которая, если ее сравнить с нашей силой, бесконечно превосходит нашу (по опр. 3 этой части). И потому пожелания, возникающие из подобных аффектов, могут быть сильнее того, которое происходит от истинного познания добра и зла; а отсюда (по пол. 7 этой части) они могут сдерживать или подавлять его, – что и требовалось доказать.