Бенедикт Спиноза - Этика

Что же касается добра и зла, то они не обозначают также ничего положительного в вещах, рассматриваемых сами в себе, и суть не что иное, как образы мышления или понятия, которые мы составляем, сравнивая вещи между собой. Ибо одна и та же вещь в одно и то же время может быть и хорошей, и плохой, и даже безразличной; например, музыка для меланхолика хороша, а для человека, находящегося в слезах, плоха; для глухого же ни хороша, ни дурна. Но хотя на деле это и так, однако мы должны удержать эти слова. Ибо так как мы желаем составить идею человека как образец человеческой природы, чтобы иметь его перед глазами, то нам полезно будет удержать эти слова, придавая им значение, указанное мной. Таким образом, под добром я буду подразумевать в дальнейшем везде то, о чем мы знаем наверняка, что оно есть средство для того, чтобы нам более и более приближаться к образцу человеческой природы, какой мы себе представляем; под злом – то, о чем мы знаем наверняка, что оно препятствует нам осуществлять этот образец. Затем, мы будем называть людей более совершенными или более несовершенными, поскольку они более или менее приближаются к этому образцу. И нужно заметить особо, что когда я говорю, что кто-нибудь переходит от меньшего совершенства к большему и наоборот, то я не имею в виду при этом того, что он из одной сущности или формы изменяется в другую (ибо лошадь, например, все равно уничтожается, изменится ли она в человека или в насекомое), но только то, что уменьшается или увеличивается в нашем представлении его способность к деятельности, поскольку мы познаем ее из его природы. Наконец, под совершенством, как я уже сказал, я разумею вообще реальность, т. е. сущность каждой вещи, поскольку она существует и действует известным образом без всякого отношения к ее продолжаемости. Ибо нельзя сказать ни о какой отдельной вещи, что она совершеннее потому, что сохраняет свое существование более продолжительное время: продолжительность вещей не может быть определена из их сущности на том основании, что сущность вещей не заключает в себе известного и определенного времени существования; но всякая вещь, будет ли она совершенна более или менее, той же силой, по которой она начала существовать, всегда может и сохранять свое существование, так что в этом отношении все вещи одинаковы между собой.

I. Под добром я понимаю то, о чем мы знаем наверняка, что оно полезно нам.

II. Под злом я понимаю то, о чем мы наверняка знаем, что оно препятствует нам пользоваться каким-нибудь добром.

См. об этом выше предисловие в конце.

III. Отдельные вещи я называю случайными, поскольку мы, рассматривая только одну их сущность, не находим ничего, что необходимо полагало бы их существование или же необходимо исключало бы его.

IV. Эти же отдельные вещи я называю возможными, поскольку мы, рассматривая причины, которыми они должны быть произведены, не знаем, действительно ли они определены к тому, чтобы произвести их.

В схолии 1 пол. 33 части 1 я не сделал никакого различия между возможными и случайными, потому что у нас не было необходимости тщательно их различать.

V. Под противоположными аффектами я буду дальше подразумевать те, которые влекут человека в разные стороны, хотя и принадлежат к одному роду, как, например, роскошь и корыстолюбие, которые составляют виды любви, но они противоположны не по природе, а случайно.

VI. Что я понимаю под аффектом к вещи будущей, настоящей и прошедшей, это я объяснил в схол. 1 и 2 пол. 18 части 3, – что и смотри.

Но здесь нужно еще заметить, что мы можем отчетливо вообразить как расстояние места, так и расстояние времени только до какой-нибудь известной границы, т. е. мы обычно воображаем, что все те предметы, которые отстоят от нас больше чем на двести футов или расстояние которых от места, занимаемого нами, превосходит то расстояние, которое мы можем воображать отчетливо, находятся от нас на одинаковом расстоянии и как будто даже в одной плоскости; и так же точно мы воображаем, что предметы, время существования которых отдалено от настоящего на более продолжительный промежуток, чем какой мы обычно можем представить отчетливо, все одинаково отдалены от настоящего, и мы относим их как бы к одному времени.

VII. Под целью, для которой мы что-нибудь делаем, я разумею позыв.

VIII. Под добродетелью и способностью я разумею одно и то же, т. е. (по пол. 7 части 3) добродетель, поскольку она относится к человеку, есть сама сущность или природа человека, поскольку он имеет силу делать то, что может быть понятно только из законов его природы.

Нет в природе вещей ни одной отдельной вещи, сильнее и могущественнее которой не было бы другой вещи. Но какая бы вещь ни была дана, всегда есть другая, более могущественная, которая может разрушить данную.

Ничто из того, что ложная идея имеет положительного, не уничтожает ее присутствием истинного, поскольку оно истинно.

Ложность состоит только в одном недостатке познания, который свойствен неполным идеям (по пол. 35 части 2), и они не имеют ничего положительного, поэтому называются ложными (по пол. 33 части 2); но, напротив, поскольку они относятся к Богу, они истинны (по пол. 32 части 2). Если бы, таким образом, то, что ложная идея имеет в себе положительного, уничтожалось присутствием истинного, поскольку оно истинно, то истинная идея могла бы уничтожить саму себя, что (по пол. 4 части 3) абсурдно, следовательно, присутствие истинного и проч., – что и требовалось доказать.

Это положение яснее можно понять из короля. 2 пол. 16 части 2. Ибо представление воображения есть идея, которая показывает более настоящее состояние человеческого тела, чем природу внешнего тела, но не отчетливо, а смутно; вследствие этого и говорится, что ум ошибается. Например, когда мы смотрим на солнце, то воображаем, что оно отстоит от нас футов на двести, и мы остаемся в этом заблуждении до тех пор, пока не знаем его истинного расстояния. Когда же мы узнали это расстояние, то уничтожается ошибка, но не представление воображения, т. е. идея солнца, которая выражает его природу лишь постольку, поскольку оно производит впечатление на тело; поэтому хотя мы и знаем его истинное расстояние, но тем не менее продолжаем воображать, что оно близко к нам. Ибо, как мы сказали в схолии пол. 35 части 2, мы не потому воображаем солнце близким, что не знаем его истинного расстояния от нас, но потому, что душа представляет величину солнца постольку, поскольку оно производит впечатление на тело. Иногда лучи солнца, падая на поверхность воды, отражаются к нашим глазам, то мы его и воображаем так, как будто бы оно было в воде, хотя и знаем его истинное место. Таким же образом и все остальные представления воображения, которыми обманывается ум, выражают ли они естественное состояние тела, или увеличивают, или уменьшают его способность к деятельности, на деле не противоположны истинному и не исчезают от его присутствия. Случается, конечно, что, когда мы боимся какого-либо ложного зла, страх исчезает, если мы услышим верное известие; но бывает и наоборот, что, когда мы боимся зла, которое наверняка случится, страх исчезает, если мы услышим ложное известие. И поэтому представления воображения исчезают не от присутствия истинного, поскольку оно истинно, а потому, что им противодействуют другие сильнейшие представления, исключающие настоящее существование вещей, которые мы воображаем, как это мы показали в пол. 77 части 2.

Мы страдаем постольку, поскольку составляем такую часть природы, которая не может быть представлена сама по себе без других.

Говорится, что мы страдаем тогда, когда в нас происходит что-нибудь такое, чего мы бываем лишь частной причиной (по опр. 2 части 3), т. е. (по опр. 1 части 3) что-нибудь такое, что не может быть выведено из одних законов нашей природы. Итак, мы страдаем, поскольку составляем такую часть природы, которая не может быть представлена сама по себе без других, – что и требовалось доказать.

Сила, которой человек поддерживается в своем существовании, ограничена, и ее бесконечно превосходит могущество внешних причин.

следует из аксиомы этой части. Ибо если дан известный человек, то дано нечто другое, предположим А, что могущественнее его; а если дано А, то дано опять другое, предположим В, которое могущественнее А, и так до бесконечности. Поэтому– то могущество человека определяется могуществом другой вещи, и его бесконечно превосходит могущество внешних причин, – что и требовалось доказать.