на нервозность ситуации. «Да этот малый – джентльмен», – констатировал Заммлер и склонил голову. Мысленно перенесясь из звукоизолированного пространства металлической будки на экзотический восток, он подумал: «Да озарит солнце твой лик! Да будешь ты избран из множества – (Индусы всегда представлялись мистеру Заммлеру толпой, как стая макрели.) – на многие годы!» Заммлер решил: если Шула способна причинить кому-то вред, то пусть это будет он и только он. Он должен ее терпеть, а другие нет.
– Мне будет интересно услышать ваши соображения по поводу моей рукописи.
– Конечно, – ответил Заммлер. – Мы обстоятельно о ней поговорим. А пока, прошу вас, ничего не предпринимайте. Я позвоню вам, как только будут новости. Спасибо, что согласились меня выслушать.
Оба повесили трубку.
– Уоллес, – сказал Заммлер, – пожалуй, я поеду с тобой в Нью-Рошелл.
– Правда? Значит, вы все-таки выведали у моего отца что-то про чердак?
– Чердак тут ни при чем.
– Тогда что? Наверное, Шула?
– Да, дело в ней. Мы могли бы поехать поскорее?
– Роллс снаружи, Эмиль ждет. Можем ими попользоваться, пока есть такая возможность. А что Шула затеяла? Она мне звонила.
– Когда?
– Недавно. Хотела положить что-то в папин сейф. Спрашивала, знаю ли я, как он открывается. Я, разумеется, не мог сказать, что знаю. Мне не положено знать.
– Откуда она звонила?
– Я не спросил. Кстати, вы видели, как Шула шепчется с цветами в саду? – Уоллес не был внимателен к другим людям и мало ими интересовался. Именно поэтому он, если все-таки что-то замечал, очень ценил свои наблюдения. К Шуле он всегда относился по-доброму, с теплотой. – На каком языке она с ними разговаривает? На польском?
«На языке шизофрении, скорее всего», – подумалось Заммлеру.
– Я читал ей «Алису в Стране чудес». Про сад говорящих цветов.
Заммлер приоткрыл дверь в палату: Грунер был один. Он сидел в постели и через большие черные очки изучал или пытался изучать какой-то документ. Он иногда говорил, что ему следовало бы стать юристом, а не врачом. Медицина – это был не его выбор, а выбор его матери. Жена тоже имела свойство ему диктовать, так что, пожалуй, он вообще немногое в жизни делал по собственной воле.
– Заходи, дядя. И дверь закрой. Поговорим как отец с отцом. Детей я сегодня видеть не хочу.
– Понимаю, – сказал Заммлер. – Это чувство мне знакомо.
– Шулу жалко. Она, бедная женщина, просто не в себе. Ну а моя дочь – грязная шлюха.
– Другое поколение, другое поколение.
– А сын – идиот с высоким ай-кью.
– Он еще выправится, Элья.
– Ты сам в это не веришь, дядя. А я доигрываю девятый иннинг [83] – последний. И на что я потратил столько лет жизни? Наверное, я верил Америке. Поступал так, как она говорила. Платил за лучшее. И никогда не спрашивал себя, действительно ли я это получаю.
Если бы Грунер говорил возбужденно, Заммлер попытался бы его успокоить. Но Элья говорил совершенно ровным голосом – голосом человека, излагающего факты. В очках он выглядел особенно рассудительным. Как член какой-нибудь сенатской комиссии, выслушивающий сенсационные показания с полнейшей невозмутимостью.
– Где Анджела?
– Наверное, пошла в дамскую комнату поплакать. Или заняться сексом по-французски с каким-нибудь санитаром. Или сразу с несколькими, «паровозиком». Ей ведь стоит только за угол зайти.
– Печально, но все-таки вам бы не следовало ссориться…
– Мы и не ссорились. Мы просто кое-что прояснили. Я думал, этот Хоррикер на ней женится, а он не намерен этого делать.
– Это точно?
– Она тебе рассказала, что произошло в Мексике?
– Без подробностей.
– Тем лучше. В общем, своей шуткой про бильярдный стол ты попал прямо в точку. Было зелено и жарко. То есть горячо – в сексуальном смысле.
– Я ничего такого не имел в виду.
– Разумеется, я знал, что при двадцати пяти тысячах, не облагаемых налогом, она времени зря терять не будет. До тех пор, пока она вела себя зрело и разумно, я не возражал. Теоретически это все нормально. Можно утешать себя тем, что она взрослая и в здравом уме. Но если присмотреться, то видишь совсем другое. Видишь женщину, которая делала это слишком многими способами со слишком многими мужчинами. Не факт, что она знает, как зовут того, кто у нее сейчас между ног. А выглядит она… У нее даже взгляд затраханный.
– Я тебе сочувствую.
В выражении лица Эльи ощущалось что-то очень странное. Видимо, где-то в глубине закипали слезы, но гордость не позволяла им пролиться. А может, это была не гордость, а строгость к себе. Так или иначе, слезы не показывались. Система перенаправляла их внутрь и поглощала. Подавленные, они преобразовывались в тона. Чувствовались в голосе, в оттенке кожи, в выражении глаз.
– Я должен уехать, Элья. Вместе с Уоллесом. Завтра приду опять.
V
Эмиль в грунеровском «Роллс-Ройсе» вел, надо полагать, завидную жизнь. Серебряный лимузин, этот мощный великан, был винтиком в его руках. Он стоял выше мерзкого суетливого соперничества, в котором погрязают, воюя друг с другом, обыкновенные водители обыкновенных машин. А если ему случалось припарковаться вторым рядом, копы этого как будто не замечали. Спокойный и серьезный, стоял он возле роскошного автомобиля. Бриджи продляли линию ягодиц, делая их как будто бы ближе к земле, чем у остальных людей. Лицо было в глубоких морщинах, губы, завернутые внутрь, никогда не показывали зубов. Волосы, разделенные на прямой пробор, спускались к ушам, как капюшон. Нос был тяжелый, как у Савонаролы. На табличке с номером «Роллс-Ройса» до сих пор стояли буквы Д и М – «доктор медицины».
– Эмиль возил и Фрэнка Костелло, и Лаки Лучано, – сказал Уоллес, улыбнувшись.
При искусственном свете в мягком сером салоне на лице Грунера-младшего стала заметна щетина. Судя по выражению темных глаз в больших орбитах, он усиленно искал тему для светской беседы. Если принять во внимание озабоченность молодого человека своим бизнесом, личными проблемами и, наконец, смертью, то можно было догадаться, что это щедрый жест с его стороны. Ему пришлось потратить немало сил и нервов, чтобы изобразить добродушную улыбку для старого дядюшки.
– Лучано? Друг Эльи? Знаменитый мафиозо? Да, Анджела о нем упоминала.
– Старые связи.
Они вырулили на Вестсайдское шоссе и поехали вдоль Гудзона, чьи прекрасные воды были грязны и коварны, а прибрежные кусты и деревья служили покровом для изнасилований, грабежей, поножовщины и убийств. Спокойная гладь эффектно отражала яркие огни моста и лунный свет. Скоро ли мы бросим все это и перенесем человеческую жизнь далеко отсюда? В этот особенно тяжелый для себя момент мистер Заммлер готов был подумать, что перемена места жительства отрезвит человека как биологический вид. Может быть, когда мы освободимся от земных условий, насилие схлынет, возвышенные идеи вернут себе прежнюю значимость.
В роллсе был весьма недурной бар – шкафчик с зеркальной внутренней отделкой и подсветкой. Уоллес предложил пожилому гостю «Севен-Ап» или чего-нибудь покрепче, но тот отказался.
