- Температура, похоже, нулевая, вам не кажется?
Мужчина задержался на миг.
- Одну минуту, - продолжал Кен. - Такая приключилась глупость. Я потерял все деньги - не важно как. Скажите, не найдется у вас мелочи на чашку кофе?
Едва слова были сказаны, Кен понял, что это не рядовая ситуация, и они с незнакомцем посмотрели друг на друга тем пристыженным недоверчивым взглядом, каким обмениваются попрошайка и тот, у кого клянчат подаянье. Кен стоял, держа руки в карманах - он где-то забыл перчатки, - и прохожий, взглянув на него в последний раз, поспешил прочь.
- Постойте! - крикнул Кен. - Вы думаете, я жулик - нет! Я - писатель, я вас не собирался обокрасть!
Незнакомец торопливо перешел на другую сторону улицы, поддавая на ходу коленями свой портфель. Кен добрался до дому после полуночи.
Мариан уже легла, поставив на ночной столик стакан молока. Он налил себе виски с содовой и пошел с ним в спальню, хотя обычно в последнее время старался проглотить спиртное наспех, тайком.
- Где часы?
- В бельевой корзине.
Он нашарил будильник и поставил его на столик возле стакана с молоком. Мариан следила за ним странным взглядом.
- Как было в гостях?
- Ужасно. - Он помолчал. - Окаянное место этот город. Чужие люди, сборища, подозрительные незнакомцы.
- Тебе же всегда нравились эти сборища.
- Нет. Больше не нравятся. - Он сел на кровать к Мариан, и внезапно у него навернулись слезы. - Киска, что сталось с яблоневой фермой?
- Фермой?
- Нашей яблоневой фермой - не помнишь?
- Это было так давно, столько всякого произошло с тех пор.
Но мечта, хоть и давно уже забытая, вновь заиграла живыми красками. Он видел цветущие яблони под весенним дождем, фермерский дом, серый от времени. Доил на зорьке коров, потом копался в огороде, где курчавился зеленый салат, бурели на летнем солнце початки кукурузы, где рядом с баклажанами искрилась каплями росы лиловая капуста. Завтрак был деревенский: оладьи, колбаса из собственной свинины. Покончив с утренними делами и завтраком, четыре часа работать над романом, а ближе к вечеру - чинить заборы, колоть дрова. Он видел эту ферму при любой погоде: затяжные снежные заносы, когда он за один присест закончит целую повесть; теплые, благодатные дни ясного мая; подернутый зеленью пруд в летнюю пору, где он станет удить форель к их столу; октябрьскую синь над спелыми яблоками. Не тронутая порчей действительности, мечта была яркой, достоверной.
- А по вечерам, - сказал он, видя, как от огня в камине то вырастают, то опадают в их доме тени на стене, - будем всерьез штудировать Шекспира, всю Библию прочтем насквозь.
На мгновенье мечта захватила и Мариан.
- Это было в первый год, как мы поженились, - сказала она с оттенком то ли обиды, то ли удивления в голосе. - А когда наладили бы дело на ферме, думали завести ребенка.
- Я помню, - сказал он рассеянно, хотя как раз эту деталь начисто забыл. Он увидел неясную фигурку мальчика лет шести в синих джинсах... Потом ребенок исчез, и он отчетливо увидел себя верхом на лошади - или, верней, на муле - по дороге в соседнюю деревню, откуда он отправит издателю законченную рукопись великого романа. - Могли бы жить практически на гроши - и жить безбедно. Всю работу я делал бы своими руками - сегодня если что и окупается, так это ручной труд, - выращивал бы все, что мы едим. Будем свиней держать, корову, кур. - Он помолчал и прибавил: - Даже на выпивку не станем тратиться. Сам буду делать сидр и яблочную водку. Давильней обзаведусь и так далее.
- Я устала, - сказала Мариан и тронула пальцами лоб.
- Не будет больше нью-йоркских сборищ, вечерами всю Библию прочтем от корки до корки. Я так и не читал ее насквозь, а ты?
- Я тоже, - сказала она. - Но чтобы прочесть Библию, не обязательно иметь яблоневую ферму.
- Возможно, мне, чтобы прочесть Библию - и, кстати, хорошо писать, обязательно иметь яблоневую ферму.
- Ну, tant pis .
Французская реплика привела его в ярость: до замужества Мариан год преподавала французский в школе и при случае, раздражаясь или досадуя на него, могла ввернуть французскую фразу, смысла которой он часто не понимал.
Он ощущал, как между ними нарастает напряжение, которое хотел рассеять любой ценой. Поникший и несчастный, он сидел на кровати, упершись взглядом в ситцевый узор на стенке спальни.
- Ты понимаешь, с моей целевой установкой случилось что-то не то. В молодости я был уверен, что стану большим писателем. Потом шли годы, и я смирился с тем, что я - крепкий середняк. Чувствуешь всю убийственность этого падения?
- Нет, - сказала она не сразу, - я страшно устала. Ко мне тоже в последний год приходила мысль о Библии. Одна из первых заповедей - это "Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим". А ты и такие, как ты, сотворили себе божество из этой... химеры. Ни с какими другими обязательствами - семья, материальное благополучие, даже чувство собственного достоинства - вы не считаетесь. Ни с чем не считаетесь, что может встать между вами и вашим странным божеством. Золотой телец - ничто по сравнению с ним.
- А смирился с тем, что средний писатель, - и пришлось опускать планку еще ниже. Начал писать телесценарии, пытался стать поденщиком высокой квалификации. Но даже здесь не преуспел. Можешь себе представить этот ужас? Измельчал душевно, сделался завистлив - раньше за мной такого не водилось. Я был совсем неплохим человеком, когда был счастлив. Последний, финальный шаг покориться судьбе и подрядиться сочинять рекламу. Ты понимаешь, что это за кошмар?
- Я часто думала, что это, может быть, выход из положения. Все что угодно, милый, лишь бы вернуть тебе самоуважение.
- Да, - сказал он. - Только, по мне, уж лучше наняться в морг или пойти жарить сосиски.
В ее глазах блеснула тревога.
- Поздно. Ложись-ка спать.
- Как я работал бы на яблоневой ферме - и физически, и за письменным столом! Там было бы покойно и - надежно. Что нам мешает это сделать, девочка?
Она срезала заусеницу на пальце и даже не взглянула в его сторону.
- Деньги, возможно, я мог бы занять у твоей тети Розы - оформить все строго по закону, через банк. Под закладные на ферму и урожай. И первую книгу ей посвятил бы.
- У моей тети Розы - нет уж. - Мариан положила ножницы на столик. - Все, я сплю.
- Почему ты не веришь в меня - и в яблоневую ферму? Почему не хочешь? Там было бы так покойно - надежно! Мы были бы одни, вдали от всех. Почему ты не хочешь?
Черные глаза ее были широко открыты, и он увидел в них выражение, которое видел до сих пор лишь однажды.
- Потому, - сказала она с расстановкой, - что ни за какие блага на свете не хотела бы оказаться с тобой одна на этой бредовой ферме - без врачей, без знакомых, без помощи.
Тревога переросла в испуг, теперь ее глаза светились страхом. Пальцы нервно теребили простыню.
Кен сказал ошарашенно:
- Детка, ты что, боишься меня? Да я реснички твоей не трону! Ветру дунуть не позволю на тебя... чтобы я мог обидеть...
Мариан поправила подушку и улеглась спиной к нему.
- Хорошо. Спокойной ночи.
Он посидел, оглушенный, потом опустился на колени у кровати Мариан и ладонь его легко легла на ее ягодицы. Прикосновение пробудило в нем глухой пульс желания.
- Постой! Я только разденусь. Давай поуютничаем.
Он подождал, но она не шелохнулась, не отозвалась.
- Давай, девочка.
- Нет, - сказала она.
Но пульс любви нарастал, и он не обратил внимания на ее ответ - дрожь передалась его руке, ногти выделялись неопрятным пятном на фоне белого одеяла.
- Никогда, - сказала она. - Довольно.
- Ну пожалуйста, милая. А потом мирно заснем. Дорогая, родная моя, ты единственное, что у меня есть. Ты - золото в моей жизни.
Мариан оттолкнула его руку и резким движением села. Испуг сменился приливом злости, синяя жилка вздулась у нее на виске.
- Золото в твоей жизни: - Предполагалось, что это прозвучит иронически, но вышло по-другому. - Во всяком случае, я - твой хлеб с маслом.
Оскорбительный смысл этих слов дошел до него не сразу, но ответная вспышка гнева была мгновенной.
- Я ... я...
- Думаешь, одного тебя постигло разочарование? Я выходила за писателя, которого ждет большое будущее. Рада была тебя содержать - верила, что это окупится. Я корпела на службе, пока ты здесь сидел и - опускал свои планки. Господи, что с нами сталось?!
- Я... я... - Но от бешенства слова не шли ему на язык.
- Возможно, тебе могли бы помочь. Если б ты обратился к врачу, когда началась эта пробуксовка. Мы давно оба знаем, что ты:нездоров.
Он вновь увидел уже знакомое выражение - собственно, только оно и осталось в памяти от того пугающего провала, - черные глаза, блестящие от страха, и выпуклая жилка на виске. Перехваченное, то же выражение отразилось и на его лице, взгляды их, горящие ужасом, на короткий миг скрестились.
Не в силах это выдержать, Кен схватил с ночного столика ножницы и поднял над головой, глядя на ее височную жилку.
- Нездоров! - проговорил он наконец. - Ты хочешь сказать - ненормальный. Я тебе покажу, какой я ненормальный! Ты у меня поговоришь про хлеб с маслом! Увидишь, как считать меня ненормальным!
