Бенедикт Спиноза - Этика

ПОЛОЖЕНИЕ XLV

Ненависть никогда не может быть добром.

Человека, которого мы ненавидим, мы стремимся уничтожить (по пол. 39 части 3), т. е. (по пол. 37 этой части) стремимся к тому, что есть зло, следовательно, и пр., – что и требовалось доказать.

Нужно заметить, что здесь и далее под ненавистью я подразумеваю только ненависть к людям.

Зависть, осмеяние, презрение, гнев, месть и другие аффекты, которые относятся к ненависти или от нее происходят, составляют зло, что следует и из пол. 39 части 3 и пол. 37.

Все, к чему мы стремимся, возбуждаемые ненавистью, постыдно и в гражданском обществе несправедливо. Это следует также из пол. 39 части 3 и из определений постыдного и несправедливого, которые см. в схолиях пол. 37 этой части.

Между осмеянием (которое в королл. 1 я называл злом) и смехом я признаю большое различие. Ибо смех, как и шутка, есть просто радость; поэтому если он не имеет излишества, есть сам по себе добро (по пол. 11 этой части). И в самом деде, разве только мрачное и печальное суеверие может запрещать веселиться. Ибо почему же более прилично утолять голод и жажду, чем прогонять меланхолию? Таково мое суждение, и так я об этом думаю. Никакое божество и никто, кроме разве что завистника, не может радоваться моему бессилию и моим неприятностям и не может вменять нам в добродетель слезы, рыдания, страх и другое в том же роде, что служит признаками бессильной души; напротив, чем большую мы испытываем радость, тем к большему приходим совершенству, т. е. тем более необходимо мы становимся участниками божественной природы. Итак, разумный человек пользуется вещами и, насколько возможно, наслаждается ими (но не до пресыщения, ибо это не значит наслаждаться). Разумный человек, говорю я, доставляет себе удовольствие умеренной и приятной пищей и питьем, равно как запахом и приятным видом зеленеющих растений, хорошей одеждой, музыкой, гимнастическими играми, зрелищами и другими подобными предметами, которыми каждый может пользоваться без всякого вреда для другого. Ибо человеческое тело слагается из многих частей различной природы, которые постоянно нуждаются в новом и разнообразном питании, чтобы все тело было равно способно ко всему, что может вытекать из его природы и, следовательно, чтобы также и душа была равно способна понимать сразу многое. Таким образом, этот порядок жизни прекрасно согласуется и с нашими принципами, и с обыкновенной практикой: поэтому он лучше, чем всякий другой, и может быть рекомендован; об этом нет необходимости говорить яснее и подробнее.

Кто живет по руководству разума, тот стремится, насколько может, отвечать на ненависть к нему, гнев, презрение другого любовью и великодушием.

Все аффекты ненависти составляют зло (по короля. 1 пред. пол.); поэтому кто живет по руководству разума, тот будет стремиться, насколько может, сделать так, чтобы не волноваться аффектами ненависти (по пол. 19 этой части) и, следовательно, будет стремиться к тому, чтобы и другой не претерпевал действия этих аффектов. Но ненависть усиливается от взаимной ненависти и, напротив, может быть сглажена любовью (по пол. 43 части 3), так что ненависть переходит в любовь (по пол. 44 чисти 3). Следовательно, кто живет по руководству разума, тот будет стремиться на ненависть другого и проч. отвечать любовью, т. е. великодушием (см. его определение в схол. пол. 59 части 3), – что и требовалось доказать.

Кто старается мстить за обиды взаимной ненавистью, тот живет поистине жалким образом. А кто, напротив, старается победить ненависть любовью, тот борется радостно и безопасно; он одинаково легко противостоит как одному человеку, так и многим, и менее всего нуждается в помощи счастья. Те, которых он побеждает, уступают ему с радостью не вследствие недостатка, а вследствие возвышения сил. Все это до такой степени ясно вытекает уже из одних только определений любви и разума, что нет надобности доказывать то же самое в отдельности.

Аффекты надежды и страха сами по себе не могут быть хороши.

Аффекты надежды и страха не бывают без печали. Ибо страх есть (по 13 опр. афф.) печаль, и надежда (см. объяснение 12 и 13 опр. афф.) не может быть без страха. И потому (по пол. 41 этой части) эти аффекты сами по себе не могут быть хороши, но лишь поскольку они могут сдерживать излишества радости (по пол. 43 этой части), – что и требовалось доказать.

К этому присоединяется еще то, что эти аффекты указывают на недостаток познания и на бессилие души; и по этой причине также чувство безопасности, отчаяние, удовольствие и угрызение совести суть признаки бессилия души. Ибо хотя уверенность и удовольствие суть аффекты радости, однако они предполагают предшествующую им печаль, именно надежду и страх. Итак, чем больше мы стремимся жить по руководству разума, тем более мы стараемся менее зависеть от надежды, освободиться от страха, властвовать над фортуной, насколько можем, и направлять свои действия по определенному совету разума.

Аффекты превознесения и пренебрежения всегда дурны.

Ибо эти аффекты (по 21 и 22 опр. афф.) противодействуют разуму; поэтому (по пол. 26 и 27 этой части) составляют зло, – что и требовалось доказать.

Превознесение легко может сделать гордым того, кого превозносят.

Если мы видим, что кто-нибудь из любви к нам имеет о нас преувеличенное мнение, то легко станем тщеславными (по схол. пол. 41 части 3), другими словами, будем испытывать радость (по 30 опр. афф.) и легко поверим (по пол. 25 части 3) тому хорошему, что говорят о нас. И поэтому из любви к себе мы будем иметь преувеличенное мнение о себе, т. е. (по 28 опр. афф.) легко загордимся, – что и требовалось доказать.

Сострадание в человеке, который живет по руководству разума, есть само по себе зло и бесполезно.

Ибо сострадание (по 18 опр. афф.) есть печаль, и отсюда (по пол. 14 этой части) оно есть зло. Добро же, которое вытекает из него, именно то, что мы стремимся освободить от бедствия человека, которому мы сострадаем (по королл. 3 пол. 27 части 3); мы желаем поступать только по предписанию разума (по пол. 37 этой части), и вообще по одному лишь предписанию разума мы можем делать что-нибудь, о чем мы наверняка знаем, что оно добро (по пол. 27 этой части). И поэтому сострадание в человеке, который живет по руководству разума, есть само по себе зло и бесполезно, – что и требовалось доказать.

Отсюда следует, что человек, живущий по руководству разума, стремится, насколько может, сделать так, чтобы его не коснулось сострадание.

Кто верно знает, что все вытекает из необходимости божественной природы и совершается по вечным законам и правилам природы, тот, конечно, не найдет ничего такого, что было бы достойно ненависти, насмешки или презрения. И не будет чувствовать сострадания ни к кому, но, насколько возможно для человеческой добродетели, будет стремиться поступать хорошо, как говорят, и быть радостным. К этому присоединяется и то, что кто легко поддается аффекту сострадания и сочувствует бедствию и слезам другого, тот часто делает нечто такое, в чем сам впоследствии раскаивается, как потому, что мы по аффекту не делаем ничего такого, о чем мы наверняка знаем, что оно добро, так и потому, что мы легко вводимся в заблуждение ложными слезами. Но я здесь прямо говорю о человеке, который живет по руководству разума, ибо тот, кто не побуждается ни разумом, ни состраданием к тому, чтобы помогать другим, справедливо называется бесчеловечным, так как он (по пол. 27 части 3) представляется не похожим на человека.