Бенедикт Спиноза - Этика

ПОЛОЖЕНИЕ LVIII

Слава не противна разуму, но может происходить от него.

Это следует из 30 опр. афф. и из определения честности, которое см. в схолии 1 пол. 37 этой части.

То, что называется пустой славой, есть довольство собой, которое поддерживается только мнением толпы, и когда это мнение перестает существовать, то прекращается и довольство собой, т. е. (по схолии пол. 52 этой части) высшее благо, которое любит каждый. От этого происходит, что человек, который чванится мнением толпы, ежедневно с тревожным беспокойством хлопочет, делает, пробует делать так, чтобы сохранить свою славу. Ибо толпа изменчива и непостоянна, и потому слава у нее скоро изглаживается, если ее не поддерживать. К тому же, так как все желают снискать одобрение толпы, каждый легко стесняет славу другого, а отсюда, так как дело здесь идет о том, что считается высшим благом, появляется горячее желание взаимно подавлять друг друга каким бы то ни было способом, и кто наконец выходит победителем, тот более хвалится тем, что повредил другому, чем тем, что принес пользу себе. Таким образом, это довольство собой или эта слава на самом деле пуста, так как она вовсе не слава.

Что нужно заметить о стыде, то легко понять из того, что мы сказали о милосердии и раскаянии. Я прибавлю только то, что подобно состраданию и стыд, хотя и не есть добродетель, все– таки есть добро, так как он показывает, что у человека, чувствующего стыд, есть пожелание жить честно; все равно как боль, которая называется добром постольку, поскольку показывает, что поврежденная часть еще не сгнила. Поэтому хотя человек, стыдящийся какого-нибудь проступка, действительно печален, однако он совершеннее того бесстыдного человека, который не имеет никакого пожелания жить честно.

Вот то, что я хотел заметить об аффектах радости и печали. Что же касается пожеланий, то они бывают добром или злом, судя по тому, происходят ли они из добрых или дурных аффектов. Но на самом деле все они, поскольку возникают в нас из аффектов, которые суть страсти, слепы (как это легко понять из того, что мы сказали в схолии пол. 44 этой части), и они были бы без всякого употребления, если бы людей легко было довести до того, чтобы они жили только по предписаниям разума, как я в немногих словах покажу.

Ко всем действиям, к которыми мы определяемся аффектом, составляющим страсть, мы можем определяться также и без него, одним разумом.

Действовать по разуму – значит не что иное (по пол. 3 и опр. 2 части 3), как делать то, что вытекает из необходимости нашей природы, рассматриваемой сама в себе. Но печаль есть зло постольку, поскольку она уменьшает или задерживает эту способность к деятельности (по пол. 41 этой части). Следовательно, этот аффект не может определить нас ни к какому действию, которого мы не могли бы сделать, если бы руководились разумом. Кроме того, радость лишь постольку есть зло, поскольку она препятствует тому, чтобы человек был способен к деятельности (по пол. 41 и 43 этой части); а поэтому мы и тут не можем определяться ни к какому действию, какого мы не могли бы сделать, если бы руководствовались разумом. Наконец, поскольку радость есть добро, постольку она согласна с разумом (ибо она состоит в том, что усиливается или поддерживается способность деятельности человека), и бывает страстью, лишь поскольку способность к деятельности человека не увеличивается до такой степени, чтобы он вполне понимал себя и свои действия (по пол. 3 части 3 с его схол.). Поэтому если бы человек, испытывающий радость, доходил до такого совершенства, чтоб мог вполне понимать себя и свои действия, то он был бы способен и даже еще способнее к таким действиям, к которым он определяется уже аффектами, составляющими страсти. Но все аффекты относятся к радости, печали или пожеланию (см. объяснение 4 опр. афф.), а пожелание (по 1 опр. афф.) есть не что иное, как само стремление к деятельности. Следовательно, ко всем действиям, к которым мы определяемся аффектом, составляющим страсть, мы можем определяться и без него, одним только разумом, – что и требовалось доказать.

Всякое действие называется плохим постольку, поскольку оно возникает из того, что мы испытываем ненависть или какой-нибудь другой дурной аффект (по короля, пол. 45 этой части). Но никакое действие не может быть ни хорошим, ни плохим, если его рассматривать само в себе (как мы показали в предисловии к этой части), но одно и то же действие бывает то хорошим, то дурным. Следовательно, к тому же самому действию, которое теперь плохо или которое вытекает из какого-нибудь дурного аффекта, мы можем быть приведены и разумом (по пол. 19 этой части), – что и требовалось доказать.

Это лучше можно пояснить примером. Например, действие нанесения удара, рассматриваемое как физическое действие, когда мы обращаем внимание только на то, что человек поднимает руку, сжимает кулак и сообщает всей руке быстрое движение вниз, есть хорошее действие, которое объясняется устройством человеческого тела. Таким образом, если человек, движимый гневом или ненавистью, определяется к сжатию кулака или к движению руки, то это, как мы показали во второй части, происходит от того, что одно и то же действие может соединяться со всякими образами вещей; поэтому мы можем определяться к одному и тому же действию образами как тех вещей, которые мы понимали смутно, так и тех, которые представляем ясно и отчетливо. Из этого следует, что всякое пожелание, происходящее из аффекта, составляющего страсть, не имело бы никакого употребления, если бы люди могли руководствоваться разумом. Посмотрим теперь, почему пожелание, происходящее из аффекта, составляющего страсть, мы называем слепым.

Пожелание, происходящее из радости или печали, которая относится к одной или нескольким, но не ко всем частям тела, не имеет в виду пользы всего человека.

Предположим, например, что часть тела А так окрепла от влияния внешней причины, что взяла перевес над остальными частями (по пол. 6 этой части). Эта часть не будет стремиться терять свои силы для того, чтобы остальные части тела могли производить свои отправления, ибо в таком случае она должна была бы иметь силу или способность терять свои силы, что (по пол. 6 части 3) абсурдно. Итак, эта часть, а следовательно (по пол. 7 и 12 части 3) и душа, будет стремиться сохранить такое состояние; а потому пожелание, происходящее из такого аффекта радости, не заботится о целом. Если же мы, напротив, предположим, что часть А стеснена и вследствие этого другие части берут перевес над ней, то таким же образом можно доказать, что и пожелание, возникающее из печали, не заботится о целом, – что и требовалось доказать.

Так как радость большей частью (по схол. пол. 44 этой части) относится к одной какой-нибудь части тела, то мы большей частью заботимся о сохранении своего существования, не принимая в расчет общего нашего здоровья. К этому присоединяется еще и то, что пожелания, особенно сильно овладевающие нами (по королл. пол. 9 этой части), имеют в виду только настоящее время, но не будущее.

Пожелание, происходящее из разума, не может иметь излишества.

Пожелание (по 1 опр. афф.), рассматриваемое безотносительно, есть сама сущность человека, поскольку она представляется определенной к какому-нибудь действию каким бы го ни было образом. Поэтому пожелание, которое происходит из разума, т. е. (по пол. 3 части 3) которое возникает в нас, поскольку мы действуем, есть сама сущность или природа человека, поскольку она представляется определенной делать то, что вполне понимается только посредством сущности человека (по опр. 2 части 3). Таким образом, если бы это пожелание могло иметь излишество, то, значит, и человеческая природа, рассматриваемая сама по себе, мота бы превышать сама себя или делать более, чем сколько для нее возможно, что есть очевидное противоречие. А потому это пожелание не может иметь излишества, – что и требовалось доказать.

Когда душа представляет себе вещи по предписанию разума, то она испытывает одинаковое впечатление, будет ли то идея вещи будущей или прошедшей, или настоящей.