Имел перед собой борьбу и должен был победить любой ценой. Преступление, никчемность, фальшь, предательство не волновали его, не находили эха в его душе. Были для него средствами, инструментом, камнями для разметки дороги. Существовал и действовал по-за границами моральности.
Цель… только цель, такая великая, что никто перед ним не смел о таком мечтать!
Огромность задачи не ужасала Ленина. Все-таки был у него в руке огромный молот для выковывания из мощной необработанной глыбы того, что хотел бы он поднять у финиша своей жизни – сто пятьдесят миллионов пассивных, располагающих могучими силами россиян, усыпленных, диких, готовых ко всему и, вместе с тем, ко всему равнодушных!
Никто никогда не обладал такой армией!
Неужели уже принадлежали ему душой, сердцем и телом?
Отвечал, не боясь заглянуть правде в глаза, смириться с ней:
– Нет! Сердцем – да!
Брошенные прежде обещания, отвечающие смелым мечтам рабочих и крестьян, притягивали к нему слепые, отчаявшиеся сердца рабов. Он чувствовал в себе твердое убеждение Спартака, солдата, разбойника, узника и гладиатора. Как и он, убежал на Везувий страстных, мстительных поступков, призвал к себе всех охваченных ненавистью рабов, разбил наголову римских преторов. Однако Спартак погиб, потому что в рядах его приятелей возникли раздоры. Он был другой, чем мятежный Спартак. Умел держать своих сторонников в руках послушания. Не силой и страхом, а хитрым восхвалением их перед толпой, выше себя. Им – триумфы, ему – успех дела.
Многомиллионный российский гигант пока что не принадлежал Ленину.
Разные силы владели им и бросали из одной крайности в другую: от героического мученичества на фронте, фанатичного патриотизма и аскетической терпеливости до уличных баррикад, кровавых выступлений против царя или обожествляемых ими вождей. Раздробить и отбросить эти противоречивые силы, чтобы все это море людское покорно лизало берег, на котором стоит граница коммунизма – об этой минуте думал, шагая по неуютным комнатам Смольного Дворца, Владимир Ильич Ленин, председатель Совета Народных Комиссаров, диктатор, мессия России, мчащейся неизвестной в истории человечества дорогой.
Морщил брови, теребил бороду и щурил глаза. Сдавалось, что выпуклый куполообразный лоб дергало и напрягало под потоком неистовавшего под ним урагана мыслей, но сердце билось ровно, глаза смотрели холодно, вперед перед собой, как если бы пытались с необычной точностью отмерить расстояние до ему только известных пунктов.
Он поднял голову. Кто-то стучался в дверь.
– Входите! – крикнул Ленин.
На пороге стоял Халайнен.
– Какая-то гражданка просит ее принять, – промолвил он неуверенным голосом.
Ленин нахмурил лоб.
– У ней какая-то просьба? Может, буржуазная женщина?
– Говорит, что у нее нет никакой просьбы! Врач…
– Впустите ее, товарищ!
Немного погодя вошла маленькая, худая сорокапятилетняя женщина в скромном черном пальто и с траурной вуалью, спадающей со шляпы.
Улыбнулась и радостно воскликнула:
– Предчувствие не обмануло! Это вы, Владимир Ильич! Наш мудрый, строгий Воля!
Ленин сощурил глаза и как бы притаился.
– Воля? – повторил он. – Так называли меня только в одном месте…
– В доме моего отца, доктора Остапова, где уже тогда замечали, что есть господин «воля»! – шепнула она взволнованно.
– Елена?! Елена Александровна?!
– Да! – усмехнулась она трогательно. – Не узнали бы вы меня! Много воды утекло с момента нашего прощания в Самаре!
– О, много! – воскликнул он. – Как же все изменилось! По правде говоря, кажется мне, что столетия уже промелькнули. Однако, однако, вы в трауре? По отцу?
– Нет! Отец и муж уже давно умерли. Это по сыну. Его убили в Галиции во время отступления генерала Брусилова.
– Вы вышли замуж? За кого?
– За доктора Ремизова. Я также врач, – ответила она.
Ленин засмеялся язвительно:
– А видите? Говорили мне когда-то, что никогда о мне не забудете… Все изменилось… Все минуло, Елена Александровна. Садитесь, пожалуйста!
Говоря это, пододвинул он свой стул ближе к ней и, усевшись на письменный стол, смотрел на нее, изучая ее лицо, глаза, маленькие морщинки около век и рта и пробегал взглядом всю ее фигуру, от туфелек до траурной шляпы. Он распознал эти голубые глаза, полные мягкосердечных и горящих вспышек; припомнил губы, еще свежие и цветущие; разглядел выглянувший из-под шляпы локон золотистых волос.
– А видите? – повторил он, закончивши свой осмотр.
Она подняла на него безмятежное лицо и посмотрела кроткими глазами без боязни и изумления, так, как смотрят опытные женщины на ребенка, хотя бы еще чудесней.
– Ждала вас долго… Позднее надежда погасла навсегда. Теперь вижу, что была права, – сказала она с усмешкой, без горечи.
– Ну, пожалуйста, – сказал он, наклонив голову на бок, как если бы готовясь к долгому терпеливому слушанию.
– Очень мы вас любили… Все… – начала она. – Очень интересовала нас всех ваша судьба. Слышали что-то немного о вас, хотя постоянно исчезал с глаз наш приятель Ульянов!
– Тюрьма, конспирация, непрерывная кротовая жизнь, сибирская ссылка, эмиграция, проклятая эмиграция, пожирающая душу! – взорвался он.
– Да! Да! – покачала она головой. – Слышали мы, что наш Воля Ульянов превратился в грозного публициста, который сегодня подписывался «Ильин», завтра – «Тулин». Узнала, что вы женились в Сибири… Говорила мне об этом Лепешинская.
– А-а! – протянул Ленин. – Тогда-то вы утверждали, что уже никогда я не вернусь?
– Нет! Раньше… намного раньше.
– Это интересно!
– Это очень просто! – запротестовала она. – В статьях и брошюрах, написанных вами, я интуитивно почувствовала, что для вас не существует ничего, кроме идеи и цели. У меня всегда были эти подозрения… В то время, как женщина, я хотела иметь, кроме великой цели, свою собственную, маленькую. Я полна буржуазных предрассудков.
Усмехнулась спокойно.
Ленин заметил громко:
– Это пока что самый невинный из буржуазных предрассудков!
– Пока что? – удивилась Елена. – Или, может быть, иначе, если идет разговор о женщине?
– О, может! – воскликнул он. – Не буду искать примеры далеко! Указываю на мою жену, Надежду Константиновну. Для нее существует только всеобщая цель, а я являюсь для нее повозкой, несущей ее и других к конечной цели.
– Разве это возможно? – спросила она.
– Ручаюсь вам своей головой, что Надежда Крупская найдет в себе силы и равновесие духа, чтобы произнести над моим гробом политическую речь и не уронить ни одной слезы! Она использует мою смерть в целях пропаганды! – в его голосе звучало раздумие.
– Это ужасно! – воскликнула она, поднимая руки.
– Это мудро для жены Ленина! – парировал он, кривя рот.
Умолкли.
Первая прервала молчание госпожа Ремизова.
– Долго не знала, что Ленин – это ваш новый псевдоним! – промолвила она. – Хотела убедиться и напомнить вам о себе.
– «Ленин» – это ведь в вашу честь, Елена Александровна! – воскликнул он с беспечным искренним смехом. – У вас ко мне какой-то интерес? Рад буду исполнить ваше желание! В самом деле, поверьте мне. Кажется, у меня миллионы недостатков, но знаю, что имею одно достоинство. Умею ценить давних… приятелей.
– Собственно говоря, у меня нет никакого особенного интереса, – возразила она. – Я врач и старшая приюта для бездомных детей. Сегодня дошла до меня молва, что новая власть собирается совершить замену в составе руководителей всех учреждений. Хотела бы попросить, чтобы меня не увольняли… Я выполняю свои обязанности добросовестно и далее намереваюсь так действовать. Знаю своих воспитанников и имею хорошее влияние на них.
Ленин быстро написал несколько слов на клочке бумаги и подал его Елене, говоря:
– Носите при себе это письменное обязательство! Этого достаточно в любом случае. Порой мы имеем в голове более неотложные задачи, чем приюты для детей! Начиная творческую работу, обращусь к вам, Елена Александровна,
Она встала, намереваясь уйти.
– Останьтесь, пожалуйста! – попросил он. – Давно уже я не разговаривал ни с кем так, как теперь. Чувствую, будто сам с собой говорил, без обиняков, без оглядки на слушающего… Понимаю себя с первого слова и убежден, что вы меня также с легкостью понимаете!
– Издавна вас понимала… – ответила она.
– Издавна – это было что-то другое! – воскликнул он. – Был я под впечатлением смерти моего брата, а и вы, сдается мне, также…
– Ах! – произнесла она тихо. – Читала после нашего расставания заслуживающие доверия брошюры об организации покушения на Александра III. Это ваш брат замыслил приготовление адской машины в форме переплетенной книжки, которую заговорщики должны были бросить в карету царя. Если бы не предательство, не повесили бы такого доблестного революционера!
Он покачал головой и прошелся по комнате. Заложивши руки в карманы брюк, начал говорить тихим глухим голосом:
