и ждать до четырех утра среди журналистов и хиппи. Эти молодые люди: голландцы, немцы, скандинавы, канадцы, американцы – раньше жили лагерем в Эйлате, на Красном море. Бедуины, странствовавшие по древнему пути из Аравии в Египет, продавали им гашиш. Место было веселенькое. Теперь эта западная молодежь со своими гитарами решила туда вернуться. На некоторые политические события они все же реагировали, хотя и не признавали правительств.
В самолет набилось столько народу, что нельзя было пошевелиться. Хрупкий пожилой человек мог задохнуться в такой толчее. Сосед-телевизионщик предложил Заммлеру виски. Тот поблагодарил и отхлебнул из бутылки. Как раз в этот момент из-за моря выскочило солнце, похожее на рыжую лису. Оно казалось не круглым, а продолговатым и очень близким. Прямо у заммлеровского окна, под крыльями, висели металлические бочонки двигателей. В них вопил замерзающий воздух. Свет проникал в черноту, а чернота проникала в свет. Заммлер улыбнулся сам себе: глоток скотча «Беллз» прямо из горла превратил его в настоящего военного корреспондента. То, что такой человек, как он, стремится на эту войну, выглядело странно. Но не страннее, чем эти торжественно-бородатые богемные гости из каменного века. К тому же он был на борту не единственным, от кого в критический момент не приходилось ожидать особой пользы. Он, Заммлер, хотя бы намеревался отправлять свои старомодные репортажи в Лондон мистеру Ежи Желонскому, с тем чтобы их читала весьма разношерстная польскоязычная публика.
Конечно, мистеру Заммлеру, в его-то возрасте, было нечего делать в автобусе для прессы, ползущем следом за танками в Газу, Эль-Ариш и дальше. Но он сел в этот автобус по собственной воле и не случайно. Типично американская одежда: белая кепка и жатый пиджак в рубчик, – пожалуй, несколько скрадывали его возраст. Англичане и американцы вообще часто выглядят чуть моложе своих лет. Так или иначе, он был здесь. Среди журналистов. Он ступил на землю завоеванной Газы, усыпанную битым стеклом. На площади – оружие. Чуть дальше, за кладбищенскими стенами, купола белых гробниц. В пыли разлагались объедки. Жара усиливала запахи мусора и мочи. Радио передавало восточный джаз, который вился по улицам, как дизентерия по кишкам. Смертельно комичная музыка! Женщины (все более чем зрелые) потянулись к рынку: торговать или за покупками. Впрочем, купить там можно было немногое. Под прозрачными черными покрывалами виднелись тяжелокостные неженственные лица: большие носы, суровые рты с каменными зубами. В Газе ничто не могло задержать путешественника надолго. Автобус остановился по просьбе Заммлера. И тогда произошла встреча с молодым отцом Ньюэллом.
Этот священник во вьетнамском боевом костюме был уже знаком с современным военным делом. Когда последние орошаемые поля остались позади и началась синайская пустыня, он указал Заммлеру на некоторые вещи, которых тот иначе не заметил бы. На пути им попадались трупы – непогребенные арабские тела. Первый труп разглядел отец Ньюэлл, а Заммлер вполне мог подумать, будто это туго набитый зеленоватый брезентовый мешок, выпавший из грузовика.
На обочинах дорог утопали в песке брошенные машины. Многие перевернулись в дюнах, многие сгорели. Это были транспортеры для личного состава, танки, грузовики, расплющенные легковушки. Шины сдулись или вовсе отсутствовали. А вокруг валялись трупы. В окопах и траншеях тоже теснились мертвецы. Пахло мокрым картоном. Тела, разбухшие от жидкостей и газов, распирали зеленовато-коричневые свитеры, кители и рубашки. Огромные надутые руки и ноги поджаривались на солнце, и собаки ели это человеческое жаркое. На огневых точках трупы опирались о брустверы. Псы подползали к ним, распластываясь по земле. То здесь, то там можно было видеть поселения, оставленные жителями. Низенькие палатки напоминали бедуинские шатры, но сделаны были из синтетических упаковочных материалов, выгруженных с кораблей. Рядом, как куколки насекомых, валялись куски пенопласта и грязной целлюлозы. Все это напоминало большую тараканью кладку. Бедные люди! Бедные созданья!
– Дело сделано, – сказал отец Ньюэлл. – Сколько здесь погибло, как вы считаете?
– Не берусь оценить.
– Думаю, это русские провели маленький эксперимент. Теперь они знают.
На солнце лица размягчались, чернели, таяли и совсем растекались. Мясо проваливалось в черепа, носовые хрящи деформировались, губы скукоживались, глаза растекались, жидкости наполняли впадины и блестели на коже. Странно пахло человечьим жиром и мокрым бумажным месивом. Заммлер боролся с тошнотой. Они с отцом Ньюэллом шли, не сворачивая с дороги, потому что территория, как предупреждали таблички, была заминирована. Заммлер прочитывал для своего спутника русскоязычные трафаретные надписи, белевшие на зелени танков и грузовиков. На большинстве было написано «Горьковский автозавод». Отец Ньюэлл, по-видимому, разбирался в оружии: в калибрах, толщине брони, дальности стрельбы. Он понял, что здесь использовался напалм, о чем и сказал Заммлеру, понизив голос из уважения к израильтянам, отрицавшим применение этой зажигательной смеси. «Видите вон там красноту, розовато-лиловые пятна? Лососевый цвет с зеленоватыми подпалинами – верный признак. Война самая настоящая. Эти евреи действуют круто», – говорил отец Ньюэлл мистеру Заммлеру как американец американцу, видя его голубой пиджак в рубчик, засаленную белую кепку из «Кресге» и спиральный блокнот (оттуда же), в котором он делал заметки для польских статей. Настоящая война. Здесь все уважают убийство. Почему священник должен быть исключением? Отец Ньюэлл даже и не выглядел как служитель церкви, когда шагал по пустыне в тяжелых американских солдатских ботинках. Он был не капелланом, а газетчиком. Он не был тем, кем его считали. И Заммлер тоже. А кем Заммлер был, не удавалось легко сформулировать. Наверное, человеком – в какой-то измененной форме. Человеком, пытающимся освободиться от человечности. Не это ли он имел в виду, когда, сидя на кухне в обществе Лала, Маргот и Шулы, говорил о разводе со всеми человеческими состояниями? О желании избавиться от внимания Бога? Дни мои – суета. Не вечно жить мне. Отступи от меня. Каждое утро быть посещаемым и испытуемым… Отступи от меня.
Идя по узкой дороге с отцом Ньюэллом, Заммлер подбирал любопытные предметы: гильзы, перевязи, арабские комиксы и письма. Мимо проезжали машины с хлебом, просевшие под тяжестью груза. Их приходилось пропускать. Но, что бы ни происходило, лейтмотив не менялся. Трупы и снова трупы. Они лежали, ощетинившись шерстяной одеждой защитной расцветки, и испускали удушливые картонные пары. Эти разбухшие формы были главным объектом под нещадно палящим, все искажающим солнцем стеклянной пустыни. Ничего другого душа не могла воспринимать всерьез. Видимо, поэтому инстинкт и велел мистеру Заммлеру отправиться в аэропорт Кеннеди, сесть на реактивный самолет, долететь до Тель-Авива, сфотографироваться, получить аккредитацию как представитель прессы и приехать на автобусе в Газу. Цель путешествия в том и заключалась, чтобы увидеть великое солнечное колесо белой пустыни, похоронившей в своих песках тела и машины египтян. Контакт состоялся. Заммлер удовлетворил те свои желания, которых
