В передней два раза прозвонил звонок. Пан Томаш поспешно прошел вглубь кабинета и, усевшись в кресло, взял в руки приготовленный заранее том экономики Супинского.{318} Миколай распахнул дверь, и на пороге появился Вокульский.
- А... приветствую! - воскликнул пан Томаш, протягивая ему руку.
Вокульский низко склонился перед этим человеком, убеленным сединами, которого он был бы счастлив назвать своим отцом.
- Садитесь же, пан Станислав! Не угодно ли папиросу? Прошу вас... Ну, что слышно? А я как раз читаю Супинского: умная голова!.. Да, народы, не умеющие трудиться и накапливать богатства, должны исчезнуть с лица земли... Бережливость и труд. А наши компаньоны что-то начинают капризничать, а?..
- Пусть поступают, как находят нужным, - ответил Вокульский. - На них я не зарабатываю ни гроша.
- Я-то не оставлю вас, пан Станислав, - сказал Ленцкий решительным тоном. И, подумав, добавил: - На днях я продаю, вернее позволяю продать, мой дом. У меня с ним было много хлопот: жильцы не платят, управляющие крадут, а по закладной мне приходится платить из собственного кармана. Не удивительно, что все это мне в конце концов надоело...
- Разумеется, - поддержал его Вокульский.
- Я надеюсь, - продолжал пан Томаш, - что мне останется тысяч пятьдесят или хотя бы сорок...
- Сколько вы рассчитываете получить за дом?
- Тысяч сто, сто десять... Но сколько бы я ни получил, все отдаю вам, пан Станислав.
Вокульский склонил голову в знак согласия и подумал, что тем не менее пан Ленцкий не получит за дом более девяноста тысяч. Ибо ровно столько было сейчас в распоряжении Вокульского, а он не мог входить в долг, не рискуя своим кредитом.
- Все отдам вам, пан Станислав, - повторил пан Томаш. - Хочу только спросить: примете ли вы?
- Ну конечно...
- А за какой процент?
- Гарантирую двадцать, а если дела пойдут хорошо, то и больше, ответил Вокульский, а про себя добавил, что никому другому он не мог бы дать свыше пятнадцати.
"Вот плут!.. - подумал пан Томаш. - Сам, наверное, получает процентов сто, а мне дает двадцать!.." Однако вслух сказал:
- Хорошо, дорогой пан Станислав, согласен на двадцать процентов, если только вы сможете мне выплатить деньги вперед.
- Я буду выплачивать вам вперед... каждое полугодие, - ответил Вокульский, испугавшись, как бы пан Ленцкий не растратил все деньги слишком быстро...
- И на это согласен, - заявил пан Томаш самым благодушным тоном. - А всю прибыль, - прибавил он с легким ударением, - всю прибыль сверх двадцати процентов вы уж, пожалуйста, не давайте мне на руки, хотя бы... я умолял вас, понятно?.. и причисляйте ее к капиталу. Пусть растет, правильно?
- Дамы просят пожаловать, - произнес Миколай, появляясь в дверях кабинета.
Пан Томаш величественно поднялся с кресла и церемониальным шагом ввел Вокульского в гостиную.
Позже Вокульский не раз пытался дать себе отчет, как выглядела гостиная и как он вошел туда, но так и не мог всего воспроизвести в памяти. Помнил только, как у двери он несколько раз поклонился пану Томашу, как потом на него повеяло чем-то душистым и он поклонился даме в кремовом платье, с пунцовой розой на плече, а потом - другой даме, высокой, одетой во все черное, которая смотрела на него с опаской. Так по крайней мере ему показалось.
Только спустя несколько минут он понял, что дама в кремовом платье панна Изабелла. Она сидела в кресле, с неподражаемой грацией изогнувшись в его сторону, и говорила, ласково глядя ему в глаза:
- Моему отцу придется долго упражняться, пока он сумеет удовлетворить вас в качестве компаньона. От его имени прошу вас быть снисходительным.
И она протянула руку, к которой Вокульский едва осмелился прикоснуться.
- Пан Ленцкий, - возразил он, - в качестве компаньона нуждается только в надежном юристе и бухгалтере, которые время от времени будут проверять счета. Остальное мы берем на себя.
Ему показалось, что он сказал какую-то страшную глупость, и он покраснел.
- Вы, наверно, много заняты: такой магазин... - проговорила одетая в черное панна Флорентина и еще больше испугалась.
- Не так уж много. На мне лежит изыскание оборотных средств и связь с клиентурой, а приемкой и оценкой товаров занимается персонал магазина.
- Как бы то ни было, разве можно положиться на чужих людей? - вздохнула панна Флорентина.
- У меня прекрасный управляющий, который в то же время является моим другом; он ведет дело лучше меня.
- Ваше счастье, пан Станислав... - подхватил пан Ленцкий. - Едете вы в этом году за границу?
- Собираюсь в Париж, на выставку.
- Завидую вам, - откликнулась панна Изабелла. - Я уже два месяца мечтаю о Парижской выставке, но папа не проявляет никакого желания ехать...
- Наша поездка целиком зависит от пана Вокульского, - ответил отец. Советую тебе почаще приглашать его к обеду и угощать вкусными блюдами, чтобы он был в хорошем настроении.
- Обещаю всякий раз, когда вы нас будете посещать, сама заглядывать в кухню. Но разве в этом случае достаточно благих намерений...
- С благодарностью принимаю обещание, - ответил Вокульский. - Однако это не повлияет на срок вашего отъезда в Париж; он зависит только от вашей воли.
- Merci... - шепнула панна Изабелла.
Вокульский склонил голозу. "Знаю я, чего стоит это "merci", - подумал он. - За него расплачиваются пулями!"
- Не угодно ли к столу! - пригласила панна Флорентина.
Все перешли в столовую, посредине которой стоял круглый стол, накрытый на четыре персоны; Вокульского посадили между панной Изабеллой и ее отцом, против панны Флорентины. Он был уже совсем спокоен, настолько, что это спокойствие его даже пугало. Неистовство страстей исчезло, и он спрашивал себя, действительно ли эту женщину он любит? Возможно ли, любя так, как он, сидеть рядом с предметом своей безумной страсти и ощущать в душе такую тишину, такую беспредельную тишину?.. Мысль его текла непринужденно, он успевал замечать малейшее движение на лицах своих собеседников и даже (что было просто смешно!), глядя на панну Изабеллу, произвел в уме следующий подсчет:
"Платье: пятнадцать локтей сурового шелка по рублю - пятнадцать рублей... Кружева - рублей десять, а шитье - пятнадцать... Итого... сорок рублей платье, рублей сто пятьдесят сережки и десять грошей роза..."
Миколай стал подавать кушанья. Вокульский без малейшего аппетита съел несколько ложек холодной ботвиньи, запил их портвейном, потом попробовал жаркое и запил пивом. Улыбнулся, сам не зная чему, и в приступе какого-то мальчишеского озорства решил делать промахи за столом. Для начала он, поев жаркое, положил нож и вилку на подставку возле тарелки. Панна Флорентина даже вздрогнула, а пан Томаш с необычайным воодушевлением принялся повествовать о том, как однажды на балу в Тюильри он, по просьбе императрицы Евгении, танцевал менуэт с супругой какого-то маршала.
Подали судака, и Вокульский атаковал его ножом и вилкой. Панна Флорентина едва не упала в обморок, панна Изабелла взглянула на него со снисходительной жалостью, а пан Томаш... тоже начал есть судак ножом и вилкой.
"Как вы глупы!" - подумал Вокульский, чувствуя, что в нем просыпается нечто вроде презрения к этому обществу. Вдобавок панна Изабелла обратилась к отцу - впрочем, без тени язвительности:
- Ты должен, папа, как-нибудь научить и меня есть рыбу ножом.
Вокульскому показалось это просто бестактным.
"Нет, видно, я вылечусь от своей любви еще до конца обеда..." - сказал он себе.
- Дорогая моя, - отвечал пан Томаш, - манера не есть рыбу ножом - это, право же, предрассудок... Не так ли, пан Вокульский?
- Предрассудок?.. Не скажу, - возразил тот. - Скорее всего это обычай, перенесенный из условий, которым он соответствует, в условия несоответствующие.
Пан Томаш даже заерзал на стуле.
- Англичане считают это чуть ли не оскорблением... - процедила панна Флорентина.
- Англичане употребляют в пищу морскую рыбу, которую можно есть одной вилкой, а нашу костлявую рыбу они, вероятно, ели бы иначе..."
- О, англичане никогда не нарушают установленных правил, - настаивала панна Флорентина.
- Это верно, - признал Вокульский, - они не нарушают правил в обычных условиях, но в необычных условиях применяют принцип: действуй, как удобнее. Да я сам видал весьма изысканных лордов, которые ели баранину с рисом руками, а бульон пили прямо из котелка.
Замечание было едким, однако пан Томаш выслушал его с удовольствием, а панна Изабелла - почти с изумлением. Этот купец, едавший баранину с лордами и так смело проповедовавший теорию, будто рыбу следует есть при помощи ножа, сразу вырос в ее глазах. Кто знает, не показалось ли ей это более значительным, чем дуэль с Кшешовским.
- Значит, вы враг этикета? - спросила она.
- Нет. Но я не хочу быть его рабом.
- Однако же в известных кругах всегда придерживаются этикета.
- Не знаю. Я встречал людей самого высшего круга, и в определенных условиях они забывали об этикете.
