"Как гадка до сих пор была моя жизнь, - говорил он себе. - Я был себялюбцем, Охоцкий - вот благородный человек: он хочет дать человечеству крылья и ради этой идеи жертвует собственным счастьем. Слава - разумеется, вздор, но работать во имя всеобщего блага - да, это важно... - Он усмехнулся. - Благодаря этой женщине я стал богачом и человеком с именем; захочет она, и я стану - ну, чем же? Да хоть великомучеником, готовым отдать все силы и даже жизнь ради ближних!.. Разумеется, отдам, если она пожелает!.."
Магазин был уже закрыт, но сквозь щели в ставнях пробивался свет.
"Еще работают", - подумал Вокульский.
Он свернул в ворота и через черный ход вошел в магазин. На пороге он столкнулся с Зембой, который низко ему поклонился; в глубине магазина он увидел еще несколько человек. Клейн, стоя на лесенке, что-то укладывал на полках. Лисецкий надевал пальто, у конторки сидел, склонившись над книгой, Жецкий, а перед ним стоял какой-то человек и плакал.
- Хозяин идет! - крикнул Лисецкий.
Жецкий, прикрыв от света глаза, взглянул на Вокульского. Клейн кивнул ему, не спускаясь с лесенки, а плачущий человек вдруг обернулся и с громким воплем повалился ему в ноги.
- Что случилось? - с удивлением спросил Вокульский, узнав старого инкассатора Обермана.
- Он потерял более четырехсот рублей, - жестко ответил Жецкий. Злоупотребления, конечно, не было, головою ручаюсь; однако фирма не может страдать, тем более что Оберман вложил в наше дело несколько сот рублей сбережений. Одно из двух, - с раздражением закончил Жецкий, - Оберман или вернет деньги, или лишится службы... Хорошо бы шли наши дела, если б все инкассаторы вели себя, как Оберман!..
- Я выплачу, сударь, - всхлипывая, говорил инкассатор, - все выплачу, только дайте мне рассрочку хоть на два года. Ведь пятьсот рублей, вложенные в ваше предприятие, - это все мое состояние. Мальчишка кончил школу и хочет учиться на доктора, да и старость уже не за горами... Одному богу известно да вам, сколько приходится работать, чтобы сколотить такие деньги... Мне пришлось бы второй раз жизнь прожить, чтобы снова собрать их...
Клейн и Лисецкий, оба уже в пальто, ожидали решения хозяина.
- Конечно, - подтвердил Вокульский, - фирма страдать не может. Оберман должен вернуть деньги.
- Слушаюсь, сударь, - шепнул несчастный.
Клейн и Лисецкий попрощались и вышли. Оберман, вздыхая, собирался тоже уйти. Однако, как только они остались втроем, Вокульский сказал:
- Оберман, ты заплатишь, а я дам тебе денег...
Инкассатор бросился ему в ноги.
- Погоди, погоди!.. - прервал Вокульский, поднимая его. - Если ты хоть словечком обмолвишься кому-нибудь о нашем уговоре, я заберу подаренную сумму - слышишь, Оберман? А то, пожалуй, все захотят терять деньги. Ну, ступай домой и помалкивай.
- Понимаю... Пошли вам господь всякого благополучия, - ответил инкассатор и вышел, с трудом скрывая свою радость.
- Уже послал, - сказал Вокульский, думая о панне Изабелле.
Жецкий был недоволен.
- Милый Стах, - заметил он, когда они остались одни, - ты уж лучше не вмешивайся в дела магазина. Я так и думал, что ты не заставишь его вернуть всю сумму, да я и сам бы не стал этого требовать. Но рублей сто в наказание следовало бы взыскать с этого ротозея. В конце концов черт с ним, можно бы и все ему простить, но недельки две надо бы подержать его в неизвестности. Иначе лучше уж сразу прикрыть лавочку.
Вокульский рассмеялся.
- Меня бы покарал господь бог, - ответил он, - если бы я в такой день кому-нибудь причинил зло.
- В какой день? - широко раскрыл глаза Жецкий.
- Неважно. Только сегодня я понял, что нужно быть добрым.
- Ты всегда был добр и даже слишком, - негодовал пан Игнаций. - Вот увидишь, к тебе люди никогда не будут так относиться.
- Уже относятся, - возразил Вокульский и протянул ему на прощание руку.
- Уже? - насмешливо повторил пан Игнаций. - Уже!.. Желаю тебе все же никогда не подвергать испытанию их чувства.
- Я и без испытаний знаю. Покойной ночи.
- Много ты знаешь!.. Посмотришь, что будет в трудную минуту... Покойной ночи, - ворчал старый приказчик, громко захлопывая ящик с бухгалтерскими книгами.
По дороге домой Вокульский думал:
"Надо наконец навестить Кшешовского... Завтра же пойду. Это в полном смысле слова порядочный человек... Извинился перед панной Изабеллой. Обязательно завтра поблагодарю его - и, черт побери, попытаюсь ему помочь. Правда, с таким бездельником и шалопаем будет трудненько... Что ж, все-таки попробую... Он извинился перед панной Изабеллой - я избавлю его от долгов..."
В эту минуту ощущение спокойствия и непоколебимой уверенности заглушило все остальные чувства в душе Вокульского, поэтому, вернувшись домой, он, не отвлекаясь мечтами (что с ним частенько бывало), принялся за работу. Он достал толстую тетрадь, уже на три четверти исписанную, потом книжку с польско-английскими упражнениями и принялся выписывать фразы, вполголоса произнося их и старательно подражая своему учителю, Вильяму Коллинзу. В короткие перерывы он думал о том, как завтра пойдет к Кшешовскому и как поможет ему выпутаться из долгов, а также об инкассаторе, которого спас от беды.
"Если благословения имеют какую-нибудь ценность, - говорил он себе, то весь капитал благословений Обермана вместе с процентами я уступаю ей..."
Потом он решил, что осчастливить одного человека - это недостаточно роскошный подарок для панны Изабеллы. Весь мир он осчастливить не в силах, но в ознаменование более короткого знакомства с панной Изабеллой следовало бы помочь хотя бы нескольким людям.
"Вторым будет Кшешовский, - думал он, - только невелика заслуга спасать таких оболтусов... Ага!.."
Он хлопнул себя по лбу и, отложив в сторону английские упражнения, достал архив своей личной корреспонденции. Это была папка в сафьяновом переплете, куда складывались письма в порядке их поступления. На первой странице находился нумерованный список.
"Ага! - говорил он. - Письмо моей грешницы и ее попечительниц. Шестьсот третья страница..."
Он нашел страницу и внимательно прочитал два письма: одно - писанное изящным почерком, а другое - с кривыми, словно детскими, каракулями. В первом письме ему сообщали, что Мария такая-то, некогда девица легкого поведения, в настоящее время научилась шить белье и платья, отличается набожностью, послушанием, кротостью характера, скромно ведет себя. Во втором письме упомянутая Мария сама благодарила его за оказанную помощь и просила подыскать ей какую-нибудь работу.
"Почтенный мой благодетель, - писала она, - если господь бог по милости своей посылает вам столько денег, не тратьте их на меня, грешную. Сейчас я и сама управлюсь, только бы мне знать, к чему руки приложить, а в Варшаве немало сыщется бедняков, которые нуждаются больше меня..."
Вокульскому стало совестно, что такая просьба несколько дней пролежала без отклика. Он тотчас написал ответ и позвал слугу.
- Это письмо отошлешь завтра утром к сестрам святой Магдалины.
- Ладно, - ответил слуга, стараясь подавить зевоту.
- И вызови ко мне возчика Высоцкого, знаешь, который на Тамке живет?
- Еще бы не знать! А вы, барин, слыхали?
- Только чтобы с утра был здесь.
- Почему же ему не быть? А вам, барин, рассказывали? Оберман потерял кучу денег. Он сюда давеча приходил, все божился, что руки на себя наложит или еще каких бед натворит, если вы его не пожалеете. А я ему: "Без понятия вы человек, погодите руки-то на себя накладывать, у нашего, говорю, хозяина, сердце мягкое..." А он: "И я такую надежду имею, только все равно туго мне придется: хоть малую толику да вычтут, а тут сын идет учиться на доктора, а тут старость стучится в дверь..."
- Иди спать, пожалуйста, - прервал его Вокульский.
- И пойду, - сердито ответил слуга, - только служить у вас хуже, чем в тюрьме сидеть: и спать иди не тогда, когда хочется...
Он взял письмо и вышел из комнаты.
На другой день, около девяти утра, он разбудил Вокульского и доложил, что Высоцкий уже пришел.
- Зови его сюда.
Вошел возчик. Он был прилично одет, лицо у него посвежело, глаза глядели весело. Он подошел к постели и поцеловал Вокульскому руку.
- Скажи, Высоцкий, кажется, у тебя в квартире есть свободная комната?
- Есть, сударь, как же: дядька-то у меня помер, а жильцы его, шельмы, не стали платить, я их и выгнал. На водку хватает прохвосту, а за квартиру нечем платить...
- Я у тебя сниму эту комнату, - сказал Вокульский, - только надо будет ее прибрать...
Возчик с удивлением взглянул на Вокульского.
- Там поселится молодая белошвейка, - продолжал Вокульский. - Пусть она у вас и столуется, а жену попроси, чтоб она ей стирала белье... Да пусть подумает, что там еще понадобится. Я дам тебе денег на мебель и белье... Да посматривайте, не станет ли она водить к себе кого...
- Ни-ни! - живо подхватил возчик. - Как она вам, сударь, потребуется, я ее всякий раз сам приведу; но чтобы кого чужого - ни-ни! От такого дела вам, сударь, большой вред мог бы выйти!
