книгу обратно со странно-пристыженным выражением лица, смял листки, засунул в карман и произнес:
– Прости, там много всякой ерунды. Да, мне очень нравится Китс! А ты с ним знакома?
– Когда-то я много его читала, но однажды дядя застал меня в слезах над «Горшком с базиликом» и посоветовал поменьше читать стихов, не то я сделаюсь слишком сентиментальной, – ответила Роза, переворачивая страницы, но ничего на них не видя, потому что в голову ей пришла новая мысль.
– По-моему, «Канун святой Агнессы» – лучшая любовная история на всем свете, – с энтузиазмом сообщил Мак.
– Почитай мне ее. Хочется послушать, как звучат стихи, а тот, который тебе нравится, ты обязательно прочитаешь с чувством, – попросила Роза, с невинным видом подавая ему книгу.
– С превеликим удовольствием, вот только поэма довольно длинная.
– Устану – попрошу тебя перестать. Малышка не помешает: ей этих дивных игрушек на час хватит.
Мак, очень довольный таким поручением, удобно устроился на траве и, подперев голову рукой, начал читать дивную поэму – так, как может читать только тот, кто полностью проникся духом стиха. Роза внимательно за ним наблюдала и видела, каким светом озаряется его лицо, когда он доходит до причудливой фантазии, изысканного описания или точного слова; слышала, как гладко слетают с его языка мелодичные строфы, а в глазах его – он время от времени поднимал взгляд, чтобы убедиться, что ей чтение нравится не меньше, чем ему, – светится не только восхищение.
Роза не могла этим не наслаждаться, ибо поэт умел не только рассказывать, но и живописать, романтическая история представала перед ней, как живая, вот только, слушая, Роза думала отнюдь не про Джона Китса; она все отчетливее понимала, что этот кузен – ее собрат по духу, ибо рожден играть музыку, от которой остается столь дивное эхо. Да, наверное, так и есть: из нелепой гусеницы и куколки он превратился в прекрасную бабочку, способную изумить и восхитить любого. Роза так отдалась течению своих мыслей, что даже не поблагодарила Мака, когда он дочитал поэму до конца; вместо этого она подалась вперед и спросила – да так, что он вздрогнул и будто бы свалился с небес на землю:
– Мак, а ты сам пишешь стихи?
– Никогда не пробовал.
– Ну а песня, которую Фиби пела со своим птичьим хором?
– Да это полная ерунда, там главное – музыка, которую написала она. И она обещала никому не рассказывать.
– И не рассказала. У меня были подозрения, теперь они подтвердились, – рассмеялась Роза, радуясь тому, что подловила кузена.
Мак, очень смущенный, отбросил бедного Китса и, опершись на оба локтя, попытался спрятать лицо, ибо оно залилось краской, как у стыдливой девицы, которую поддразнивают по поводу ее возлюбленного.
– Не делай такой виноватый вид; писать стихи не грех, – заметила Роза, позабавленная его признанием.
– Грех называть подобную чушь стихами, – презрительно пробормотал Мак.
– Еще больший грех привирать и говорить, что ты их не пишешь вовсе.
– Ну, когда много читаешь, невольно задумываешься, многие начинают корябать всякий хлам, от лени или от любви, – с пристыженным видом пояснил Мак.
Роза все не могла объяснить себе произошедших в нем перемен, но последние его слова вроде бы указывали на причину – а она по собственному опыту знала, какое именно чувство неизменно воодушевляет тех, кто молод.
– Мак, ты влюбился?
– А что, похоже? – Он сел с видом настолько возмущенным и оскорбленным, что Роза тут же извинилась, тем более что кузен ее совсем не походил на романтического влюбленного: в волосах сухие травинки, по спине прыгают веселые кузнечики, длинные ноги протянулись от дерева до стога.
– Непохоже, и я смиренно прошу прощения за свои беспочвенные инсинуации. Мне просто пришло в голову, что именно в этом причина несомненной приподнятости твоего духа – раз уж не в поэзии дело.
– Ну, главная причина – замечательное общество. «Неделя» Торо [43] кого угодно возвысит. Я очень рад, что это заметно, потому что в той суете, в которой мы все живем, даже час в обществе столь мудрого, мягкосердечного и многогранного мыслителя служит великим подспорьем, – сказал Мак, вытаскивая из кармана потрепанную книжку – он будто бы собирался представить Розе дорогого и достойного друга.
– Я кое-что из него читала, мне понравилось – оригинально, свежо, порой странновато, – заметила Роза, улыбаясь при мысли, что природа, похоже, оставила в книге свои пометы, уместные и естественные: Мак рьяно переворачивал страницы, одна была в пятнах от дождя, другая измазана соком раздавленной ягоды, третью погрызла благорасположенная белочка или полевка, а обложка выцвела под солнцем, которое, похоже, просочилось и внутрь, на изложенные в книге мысли.
– Вот тебе очень характерный фрагмент: «Я скорее предпочел бы сидеть на тыкве, которую ни с кем не нужно делить, чем на тесной бархатной подушке. Я скорее предпочел бы ездить по земле на воловьей упряжке, но куда мне вздумается, чем вознестись в небеса в роскошном вагоне экскурсионного поезда, – и в пути дышать малярией». Я попробовал и то и другое и совершенно согласен с автором, – рассмеялся Мак и принялся листать книгу, зачитывая и другие фрагменты:
«Начните с чтения самых хороших книг – иначе потом на них может не хватить времени».
«Самые важные знания можно почерпнуть не из ученых книг, а из тех, что написаны искренне и человечно: из честных, неприукрашенных биографий».
«Самое главное – читать здоровые книги. Пусть поэт будет полон жизненных сил, подобно сахарному клену, пусть ему хватит сока и на то, чтобы крона его пышно зеленела, и на то, чтобы наполнить им бадью сборщика; нам не нужно подобных лозе, которую срезали по весне, – она уже не принесет плодов и истечет кровью в попытке залечить свои раны».
– Да, к тебе все это подходит, – сказала Роза, все еще обдумывая зародившееся у нее подозрение, которое радовало самой своей маловероятностью.
Мак бросил на нее быстрый взгляд и захлопнул книгу, а потом произнес негромко, хотя глаза его сияли, а на губах дрожала сдерживаемая улыбка:
– Поглядим, и это только мое дело, ибо, как говорит мой Торо:
Проси Его – и он
Свершит, благословит;
А тот, кто все задумал делать сам,
Не вхож во храм [44].
Роза помалкивала, будто бы понимая, что заслужила этот поэтический упрек.
– Ну, довольно приставать ко мне с катехизисом; теперь моя очередь – я хочу спросить, в чем причина приподнятости твоего духа, как ты это называешь. Что ты такое с собой сделала, что стала сильнее прежнего похожа на свою тезку? –
