Несмотря на раскрытые окна, в зале носится аромат, напоминающий нечто среднее между гиацинтом и старой замазкой. Пан Игнаций догадывается, что этот запах испускают лапсердаки.
В зале довольно тихо, лишь время от времени с улицы доносится дребезжание пролеток. Приставы молчат, погрузившись в свои протоколы, участники торгов тоже молчат, уставясь на приставов; публика, разбившаяся на отдельные группы во второй половине зала, переговаривается, но негромко, не желая доверять свои секреты посторонним.
Тем громче раздаются стенания баронессы Кшешовской, которая, вцепившись в лацкан своего адвоката, быстро-быстро говорит, словно в бреду:
- Умоляю вас, не уходите!.. Ну... я дам вам все, что хотите...
- Пожалуйста, без угроз, баронесса! - отвечает адвокат.
- Что вы, я не угрожаю, но не покидайте меня! - патетически, но с искренним чуством восклицает баронесса.
- Я приду, когда начнутся торги, а сейчас мне нужно идти к моему убийце...
- Ах, так! Значит, вы больше сочуствуете подлому душегубу, чем покинутой женщине, чье имущество, честь и спокойствие...
Спасаясь от назойливой клиентки, жрец правосудия кидается прочь с такой быстротой, что его лоснящиеся на коленках брюки кажутся еще (более потрепанными, чем на самом деле. Баронесса хочет бежать за ним, но попадает в объятия некоего субъекта в темно-синих очках, с физиономией церковного служки.
- Чего вы хотите, голубушка? - сладко вопрошает субъект в синих очках. - Какой же адвокат станет вам цену набивать на дом!.. Насчет этого обращайтесь ко мне... Дадите, сударыня, процентик с каждой тысячи рублей надбавки и двадцаточку на издержки...
Баронесса Кшешовская отшатывается и, откинувшись назад, точно актриса в трагической роли, отвечает одним только словом:
- Сатана!
Субъект в очках видит, что дал маху, и в замешательстве ретируется. В ту же минуту к нему подбегает другой субъект, с физиономией отъявленного прохвоста, и что-то шепчет, весьма живо жестикулируя. Пан Игнаций уверен, что сейчас эти господа подерутся; однако они расходятся самым мирным образом, а субъект с физиономией прохвоста направляется к Кшешовской и тихо говорит:
- Что же, баронесса, если дадите что-нибудь, мы не допустим и до семидесяти тысяч.
- Спаситель! - восклицает баронесса. - Перед тобою пострадавшая одинокая женщина, чье имущество, честь и спокойствие...
- Да что мне честь! - отвечает субъект с физиономией прохвоста. - Даете десять рублей задатка?
Они отходят в дальний угол зала и скрываются от пана Игнация за кучкой евреев. Там же стоит и старик Шлангбаум с каким-то молодым безбородым евреем.
Глядя на его бледное, изнуренное лицо, пан Игнаций решает, что юноша совсем недавно вступил в брачный союз. Старый Шлангбаум что-то толкует изнуренному юноше, а тот удивленно таращит глаза; но о чем толкует ему старик - пан Игнаций не может отгадать.
Он с досадой отворачивается и в нескольких шагах от себя замечает Ленцкого и его адвоката, который явно скучает и хочет улизнуть...
- Хорошо, пусть сто пятнадцать... ну, сто десять тысяч! - говорит Ленцкий. - Вы адвокат, вы должны знать, как воздействовать.
- Гм... гм... - отвечает адвокат, уныло поглядывая на дверь, - вы требуете слишком высокую цену... Сто двадцать тысяч за дом, который оценивали в шестьдесят.
- Но мне-то он обошелся в сто тысяч!
- Да... гм... гм... Вы, сударь, немножко переплатили...
- Так я и требую только сто десять тысяч... И мне кажется, что уж в этом случае вы обязаны мне помочь... Можно ведь как-то воздействовать, я не юрист и не знаю как, но...
- Гм... гм... - бормочет адвокат.
К счастью, один из его коллег (тоже облаченный во фрак с серебряным значком) вызывает его из зала. Минуту спустя к Ленцкому приближается субъект в синих очках, с физиономией служки и говорит:
- Чего вы хотите, ваше сиятельство? Какой же адвокат станет вам набивать цену на дом? Насчет этого обращайтесь ко мне. Дадите, граф, двадцаточку на издержки и процентик с каждой тысячи сверх шестидесяти...
Ленцкий смотрит на служку с невыразимым презрением; он даже прячет руки в карманы (что ему самому кажется странным) и отчеканивает:
- Я дам один процент с каждой тысячи сверх ста двадцати тысяч рублей...
Служка в синих очках кланяется, усиленно двигая при этом левой лопаткой, и отвечает:
- Извините, ваше сиятельство...
- Постой! - прерывает его Ленцкий. - Сверх ста десяти...
- Извините...
- Сверх ста...
- Извините...
- А, чтоб вас всех!.. Сколько же ты хочешь?
- Один процентик с суммы свыше семидесяти тысяч и двадцатку на издержки, - говорит служка, низко кланяясь.
- Возьмешь десятку? - спрашивает Ленцкий, багровея от гнева.
- Я и рубликом не побрезгую...
Ленцкий достает роскошный бумажник, вынимает из него целую пачку хрустящих десятирублевок и одну из них отдает служке, который кланяется до земли.
- Вот увидите, ваше сиятельство... - шепчет он.
Рядом с паном Игнацием стоят два еврея: один - высокий, смуглый, с иссиня-черной бородой, другой - лысый, с бакенбардами такой необычайной длины, что они лежат на лацканах его сюртука. Джентльмен с бакенбардами при виде десятирублевок Ленцкого усмехается и вполголоса говорит красавцу брюнету:
- Вы видите эти деньги и этого барина? А слышите, как шуршат десяточки? Это они от радости, что меня увидели. Понимаете, пан Цинадер?
- Что, Ленцкий ваш клиент? - спрашивает красавец брюнет.
- Ну, а почему бы нет?
- А что он имеет?
- Он имеет... он имеет сестру в Кракове, которая, вы понимаете, отписала его дочке...
- А если она ничего ей не отписала?
Джентльмен с бакенбардами на мгновение оторопел.
- Только, пожалуйста, не болтайте таких глупостей! Почему бы сестре из Кракова не отписать им, если она больная?
- Я ничего не знаю, - отвечает красавец брюнет. (Пан Игнаций в душе признает, что еще никогда не видел такого красавца.)
- Но у него дочка, пан Цинадер... - беспокойно продолжает обладатель пышных бакенбард. - Вы знаете его дочку, панну Изабеллу?.. Я сам бы дал ей, не торгуясь, рублей... ну, сто...
- Я бы дал полтораста, - говорит красавец брюнет. - Но все-таки Ленцкий - дело ненадежное...
- Ненадежное? А Вокульский - это что?
- Пан Вокульский... ну, это крупное дело. Только она глупая, и Ленцкий глупый, и все они глупые. И они таки доведут Вокульского до погибели, а им он все равно не поможет...
У пана Игнация в глазах потемнело.
- Иисусе! Мария! - шепчет он. - Значит, даже на торгах уже болтают о Вокульском и о ней... Да еще пророчат, что она погубит его... Господи Иисусе!..
Возле стола, за которым сидят судебные приставы, поднимается суматоха; зрители, толкаясь, пробираются поближе; старик Шлангбаум тоже протискивается к столу, успев по дороге кивнуть изнуренному еврею и незаметно подмигнуть представительному господину, с которым недавно беседовал в кондитерской.
В это время вбегает адвокат Кшешовской; не глядя на нее, он занимает место возле стола и бормочет приставам:
- Скорее, господа, скорее! Ей-богу, некогда...
Вслед за адвокатом в зал входит новая группа: жена и муж, последний, видимо, мясник по профессии, старая дама с подростком-внуком и два господина - один седой, но еще крепкий, другой кудрявый, чахоточного вида. У обоих смиренные физиономии и поношенная одежда, однако при их появлении евреи начинают перешептываться и указывать на них пальцами с почтительным восхищением.
Они останавливаются так близко около пана Игнация, что волей-неволей ему приходится выслушивать наставления, которые дает седой господин курчавому:
- Понимаешь ли, Ксаверий: делай, как я. Я не тороплюсь, видит бог! Вот уже три года, понимаешь ли, как я собираюсь приобрести небольшой домик, тысяч этак за сто иль за двести - на старость. Но я не тороплюсь. Прочитаю, понимаешь ли, в газетах, какие там домишки идут с молотка, не спеша посмотрю, прикину в уме, понимаешь ли, цену и прихожу сюда послушать сколько люди дают. И как раз теперь, когда я приобрел опыт и решил, понимаешь ли, что-нибудь купить, цены неслыханно подскочили, черт бы их побрал, и все заново прикидывай!.. Но уж если мы вдвоем возьмемся, понимаешь ли, ходить да прислушиваться, тогда наверняка обстряпаем это дельце.
- Ша! - закричали возле стола.
В зале стало тихо. Пан Игнаций слушает описание каменного дома, помещающегося там-то и там-то, четырехэтажного, с тремя флигелями, садом, участком и т.д. Во время оглашения этого важного документа пан Ленцкий то багровеет, то бледнеет, а Кшешовская поминутно подносит к лицу хрустальный флакончик в золотой оправе.
- Я знаю этот дом! - вдруг выкрикивает субъект в синих очках, с елейной физиономией. - Я знаю этот дом! За глаза можно дать сто двадцать тысяч рублей...
- Что вы там голову морочите! - отзывается сидящий рядом с баронессой Кшешовской мужчина с физиономией прохвоста. - Разве это дом? Развалина! Мертвецкая!
Пан Ленцкий багровеет до синевы. Он кивком подзывает служку и шепотом спрашивает:
