- Еще бы не поехал! - буркнул пан Игнаций. - А где сейчас Стах... то есть пан Вокульский? - спросил он, вставая.
- У вас на квартире, составляет отчет для Сузина. Вот увидите, дорого вам обойдутся эти фокусы!
Дверь кабинета приоткрылась, и показался Клейн с конвертом в руке.
- Лакей Ленцких принес письмо хозяину, - сказал он. - Может, вы ему отнесете, а то он сегодня чертовски злой...
Пан Игнаций держал в руках бледно-голубой конверт, украшенный узором из незабудок, но идти не решался. Между тем Мрачевский заглянул ему через плечо и прочел адрес.
- От Беллочки! - вскричал он. - Все понятно! - И, смеясь, выбежал из кабинета.
- Черт возьми! - проворчал пан Игнаций. - Неужели во всей этой болтовне есть доля правды? Значит, это ради нее он тратит девяносто тысяч на покупку дома и теряет пятьдесят тысяч в сузинском деле? Итого - сто сорок тысяч рублей! А экипаж, а скачки, а пожертвования на благотворительные цели! А... а Росси, на которого панна Изабелла глядит с таким обожанием, как еврей на свои десять заповедей! Эге-ге! Перестану-ка я с ним церемониться...
Он застегнул пиджак на все пуговицы, приосанился и с письмом в руках пошел к себе на квартиру. На ходу он заметил, что сапоги его слегка поскрипывают, и это его почему-то приободрило.
Вокульский, без сюртука и жилетки, сидел, склонясь над грудой бумаг, и что-то писал.
- Ага! - сказал он, увидев пана Игнация. - Ничего, что я тут расположился, как у себя дома?
- Хозяину незачем стесняться! - криво усмехнулся пан Игнаций. - Вот письмо... от этих... от Ленцких...
Вокульский взглянул на конверт, торопливо вскрыл его и начал читать... Прочел раз, другой, третий... Жецкий рылся в своем столе; заметив, что друг его уже не читает, а задумчиво сидит, облокотившись на стол, пан Игнаций сухо спросил:
- Ты едешь сегодня с Сузиным в Париж?
- И не думаю.
- Я слышал, это крупное дело... Пятьдесят тысяч рублей...
Вокульский молчал.
- Значит, поедешь завтра или послезавтра? Сузин, кажется, два-три дня может подождать?
- Я еще не знаю, когда поеду.
- Плохо, Стах. Пятьдесят тысяч - это целое состояние; жаль терять... Если узнают, что ты упустил такой случай...
- Скажут, что я рехнулся, - перебил Вокульский.
Он помолчал и вдруг снова заговорил:
- А если у меня есть дела поважнее, чем ехать зарабатывать деньги?
- Политические? - тихо спросил Жецкий, и глаза его тревожно блеснули, но губы улыбнулись.
Вокульский протянул ему письмо.
- Прочти. И убедись, что есть кое-что получше политики.
Пан Игнаций взял письмо, но не решался читать, пока Вокульский не настоял.
"Венок восхитителен, и я заранее благодарю Вас от имени Росси за этот подарок. С каким неподражаемым изяществом изумруды вкраплены между золотыми листками! Непременно приезжайте к нам завтра обедать, мы должны посоветоваться, как устроить проводы Росси, а также насчет нашей поездки в Париж. Вчера отец сказал, что мы поедем самое позднее через неделю. Разумеется, мы едем вместе. Без Вашего милого общества путешествие потеряло бы для меня половину прелести. Итак, до свидания.
Изабелла Ленцкая."
- Не понимаю, - сказал пан Игнаций, равнодушно бросая письмо на стол. Ради удовольствия путешествовать с панной Ленцкой и даже ради совещаний по поводу подарков для... для ее любимцев не швыряют за окно пятьдесят тысяч... если не больше...
Вокульский встал с дивана и, опершись обеими руками о стол, спросил:
- А если бы мне вздумалось ради нее вышвырнуть за окно все свое состояние... тогда что?
На лбу его вздулись жилы, рубашка на груди ходила ходуном. В глазах вспыхивали и гасли искры, какие Жецкий уже видел у него однажды во время дуэли с бароном.
- Тогда что? - повторил Вокульский.
- Да ничего, - спокойно ответил Жецкий. - Мне только пришлось бы признать, что я снова ошибся, - не знаю уж, в который раз...
- В чем?
- На этот раз - в тебе. Я думал, что человек, рискующий жизнью и... добрым именем, чтобы сколотить состояние, имеет в виду какие-то общественные цели...
- Да оставьте же меня наконец в покое с этим вашим обществом! - крикнул Вокульский, стукнув кулаком по столу. - Что я сделал для него - известно, но что сделало оно для меня? Только и знает, что требовать от меня жертв, не давая взамен никаких прав! Я хочу наконец чего-нибудь для самого себя. Уши вянут от громких фраз, которые никого ни к чему не обязывают... Собственное счастье - вот в чем теперь мой долг... Я пустил бы себе пулю в лоб, если бы у меня не оставалось ничего, кроме каких-то фантастических обязательств. Тысячи людей бьют баклуши, а один человек должен исполнять по отношению к ним какие-то бесконечные обязательства. Неслыханная нелепость!
- А овации Росси - не жертва?
- Это я делаю не для Росси...
- А чтобы угодить женщине... знаю. Из всех сберегательных касс - это самая ненадежная.
- Ты слишком много себе позволяешь!
- Скажи: позволял. Тебе кажется, будто ты первый изобрел любовь. Я тоже знавал ее... Да, да!.. Несколько лет я был влюблен, как дурак, а тем временем моя Элоиза заводила шашни с другим. Боже! И настрадался же я, наблюдая, как она украдкой переглядывается с другими... Под конец она, не стесняясь, обнималась у меня на глазах... Поверь мне, Стах, я не так наивен, как думают! Я многое видел в жизни и пришел к заключению, что напрасно мы вкладываем столько чуств в игру, называемую любовью.
- Ты говоришь так потому, что не знаешь ее, - мрачно заметил Вокульский.
- Каждая из них исключение, пока не свернет нам шею. Твоей я, правда, не знаю, зато знаю других. Чтобы покорять женщин, нужно обладать изрядной долей наглости и бесстыдства - два качества, которых ты лишен. И вот тебе мой совет: не рискуй слишком многим, потому что тебя все равно обгонят другие, если уже не обогнали. Я с тобой никогда не говорил о подобных вещах, не правда ли? Да и непохоже, чтоб я придерживался такой философии... Но я чуствую, что тебе угрожает опасность, и повторяю: берегись. Не вкладывай сердца в эту подлую игру, иначе его оплюют ради первого попавшегося прохвоста. А в таких случаях, поверь мне, прегадко себя чувствуешь... Желаю тебе никогда не испытывать этого!
Вокульский сидел, сжимая кулаки, но молчал. В это время в дверь постучали, и вошел Лисецкий.
- Пан Ленцкий хотел бы поговорить с вами. Можно ему сюда? - спросил приказчик.
- Просите, просите, - отвечал Вокульский, поспешно надевая жилет и сюртук.
Жецкий встал, грустно покачал головой и ушел из комнаты.
"Думал я, что дело плохо, - пробормотав он уже в сенях, - но не думал, что настолько плохо..."
Едва Вокульский успел привести себя в порядок, как вошел Ленцкий, а за ним швейцар из магазина. У пана Томаша налились кровью глаза и выступили пятна на щеках. Он бросился в кресло и, откинув голову на спинку, с трудом перевел дыхание. Швейцар, стоя на пороге, перебирал пальцами пуговицы своей ливреи и с озабоченным видом ждал приказаний.
- Простите, пожалуйста, пан Станислав... но я попрошу воды с лимоном...
- Сбегай за сельтерской, лимоном и сахаром... Живо! - крикнул Вокульский швейцару.
Швейцар вышел, задев за дверь своими огромными пуговицами.
- Пустяки... - улыбаясь, говорил пан Томаш. - Короткая шея, жара, ну и раздражение... Передохну минутку...
Встревоженный Вокульский развязал ему галстук и расстегнул рубашку. Потом налил на полотенце одеколону, который он обнаружил на столе у Жецкого, и с сыновней заботливостью смочил больному затылок, лицо и голову.
Пан Томаш пожал ему руку.
- Мне уже лучше... Спасибо вам... - И тихо добавил: - Вы мне нравитесь в роли сестры милосердия. Белла не сумела бы так нежно... Ну, да она создана для того, чтобы за ней ухаживали...
Швейцар принес сифон и лимоны. Вокульский приготовил лимонад и напоил пана Томаша; синие пятна на его щеках постепенно стали бледнеть.
- Ступай ко мне на квартиру, - приказал Вокульский швейцару, - и вели запрягать. Пусть подадут экипаж к магазину.
- Милый, милый вы мой, - говорил пан Томаш, крепко пожимая ему руку и умиленно глядя на него набрякшими глазами. - Я не привык к такой заботе, Белла этого не умеет...
Неспособность панны Изабеллы ухаживать за больными неприятно поразила Вокульского. Но он тут же забыл об этом.
Понемногу пан Томаш пришел в себя. На лбу у него выступил обильный пот, голос окреп, и только сеть красных жилок на белках глаз еще свидетельствовала о недавнем припадке. Он даже прошелся по комнате, потянулся и заговорил:
- Ах... вы не представляете себе, пан Станислав, как я сегодня разволновался! Поверите ли? Мой дом продан за девяносто тысяч!..
Вокульский вздрогнул.
- Я был уверен, - продолжал Ленцкий, - что получу хотя бы сто десять тысяч... В зале говорили, что дом стоит ста двадцати... Что ж поделаешь его решил купить этот подлый ростовщик Шлангбаум... Стакнулся с конкурентами, и кто знает - может, и с моим поверенным, а я потерял тысяч двадцать или тридцать...
