Смешные слезы Цикенбаума
Цикенбаум хохотал до слез,
Он деву вытащил из тьмы библиотек
И в чаще у Оки любил всерьез,
А после обсуждал с ней прошлый век…
Аспирантка в лабиринте чужих судеб
Извлекала для себя опять урок,
Разговор научный был так труден,
Что профессор сразу занемог…
К черту страстность жалких революций,
С рабством слабого и глупого царя,
У меня уже огонь поллюций
Разгорелся как безумная заря…
Человек, он, что ни скажет,
Обязательно добудет в жизни ложь,
И все грехи его в шумах ажиотажа
Вряд ли запросто осмыслишь и поймешь…
Лучше есть друг друга светлой ночью
Под песенку разнеженных сверчков,
Священный жар нам явится воочью
Как свет зовущих вдаль зрачков…
Мы были, есть, а после нас не будет,
Но эта яркая безумная луна
Соберет лучами горстки судеб
И будет снова наша страсть отражена…
Другие также будут ковыряться
В архивах пыльных, извлекая чужую жизнь,
Точнее пыль ее, возьми любые святцы,
Везде за мыслью ускользает мысль…
Вот так и мы друг в друга проникаем
И создаем свой чудный нежный путь,
Чтоб уже цивилизация другая
Проникла в наши чувства как-нибудь…
Сидоров опять идет к ручью,
Ручей бежит в Осетр, Осетр – в Оку,
Деве шепчет Сидоров: Лечу,
В тебя, любимая, вот счастье дураку…
В зной давший тень я обниму тебя,
Под дубом нежный голод утолю,
Вот где будешь ты стонать, любя,
С тобой единственной я счастье разделю!…
Дошли до дуба, и попили водочки,
Раскрылись мигом сладкие уста,
Сидоров летал в ней словно в лодочке
По бурным волнам Осетра…
Кричала милая и сладостно, и тоненько,
Дуб осенял возвышенный размах,
Трубил и Сидоров, изображая слоника,
Дрожали в страсти птицы на ветвях…
И соразмерно их любовным чувствам
Внизу Осетр священный тоже пел,
И лишь потом бывало очень грустно
Видеть в памяти движенье жгучих тел…
Вот отчего так Сидоров печален
И под дубом часто водку пьет,
Осетр шумит, поют лесные дали,
В дубраве нежится подвыпивший народ…
И нас в сокровище творения несет,
И мы сближаемся и в реках, и в лесах,
Все люди продлевают смертный род,
Даже мысленно с любовью на устах…
Сны Цикенбаума и сны Сидорова
Цикенбаум был во сне с безумной девой,
Сидоров во сне рыбешкой плыл,
Стеной прозрачных тайн светилось небо,
Земля раскрылась бездною могил…
Профессор девой обладал, но без желанья,
Она вручила ему страшные ключи,
Он раскрывал миры, все мирозданье,
И ощущал, как проницают мозг лучи…
Отдавая странные команды,
Он раз за разом все их исполнял,
Вставала дева балериной на пуанты,
Рукоплескал ей мертвецов холодный зал…
Так всемогущество какой-то вечной банды
Катило сновидений жуткий вал,
Профессор грифом устремлялся к Андам
И на вершинах снова девой обладал…
Сидоров в волнах блестел рыбешкой,
Исследуя со страхом океан,
Цикенбаум стрекозу держал за ножку,
Что прежде девой создавала ураган…
В неодолимом вихре превращений
Профессор уловил опять сигнал,
Невидимый осведомленный гений
Его движенья цифрой управлял…
Цикенбаум знал, что цифры в слове
Преобразуют жизни самой суть,
Что цифры, как и девы, чувства ловят,
Заранее рисуя весь наш путь…
Понятно, смысла не было во сне,
Но признаки его везде имелись,
Цикенбаум с девою во тьме
Схватил в глубинах тела ересь…
Он пересек бы тьму неведомых границ,
Чтобы пробраться в окончанье смысла,
Освободив себя от страсти глупых лиц,
Он бы в любое тело воплотился…
Лишь бы продолжить это вечное творенье
И чуя спор с неведомым Творцом,
Слиться с девой в знак глухого примиренья
И ребенку стать заботливым отцом…
Вечность… Цикенбаум мысли ловит
Вечность… Цикенбаум мысли ловит,
Спит Ока и дева рядом спит,
Профессор утешал ее с любовью,
Теперь задумался среди могильных плит…
И почему они любили на могилах,
Людей, конечно, нет, – один лишь прах,
Но какая-то неведомая сила
Со страстью им внушила жгучий страх…
И дева плакала, профессор в ее лоне
Себя чувствовал преступником вдвойне,
Тишина царила в снах на небосклоне,
Жизнь пролетела как мгновение во сне…
И у крестов, и плит летают девы,
Образы исчезнувших страстей
Звездами просвечивают небо,
Оставляя в память горсточку костей…
Кто подскажет Тайну нашей Жизни,
Если мертвый из могилы не взойдет,
Если тишина в небесной выси
Окликает грустно вымерший народ…
Цикенбаум к деве нежно обратился,
Даже в спящую опять проник в нее,
Будто только в лоне много смысла,
А вокруг одно пустое бытие…
Связь времен как ниточка событий
Проступает сквозь спокойную Оку,
Цикенбаум в деве зрит открытье,
И с помощью нее дерет тоску…
В глазах, как и на небе всюду дыры,
Мы проступаем сквозь безумные миры,
И лишь из лона выходя, мы чуем сиро,
Что мы как куклы в вечной заводи игры…
Цикенбаум врос в дыханье спящей девы,
Но мысленно вошел уже в Оку,
Где волны отражали то же небо,
И те же звезды создающие судьбу…
Цикенбаум в соединении с образом Вечности
По необычной мысли Цикенбаума
Мир повернут к нам безумной стороной,
И не девы нас лишают разума,
А подтолкнувший к девам втайне странный зной…
Что ж страсть имеет свою чудо-формулу,
Да и влюбленность состоит из сущих схем,
Как миром управлять бы было здорово,
С Творцом создав таинственный тандем…
Все девы выстроились бы самым нежным строем
И целой армией свалились бы в кустах,
И Цикенбаум вечно был бы здесь героем,
Сотворяя в девах вновь бессмертный прах…
У всякой мысли есть возможность воплощенья,
Но люди чаще шествуют впотьмах,
Привыкая к своему обыкновенью,
Многообразьем форм расписывая прах…
Вот и Цикенбаум с девой бредит
Пронзая ночью у Оки летящий дым,
Ощущая в бесконечных водах тверди, —
Образ Вечности соединился с ним…
Сидоров глядит на лунный свет
Сидоров глядит на лунный свет,
Всю ночь привязан к деве он,
Он водку пил, но в водке счастья нет,
А в лоне девы лишь блаженный сон…
Вот он, проснувшись, вылез из гнезда
И нет ему опять покоя,
Кругом молчат уснувшие места,
Одна луна повисла над Окою…
А счастье где-то рядом, но не здесь,
Даже в деве оно слабо показалось,
Он мог бы ее сладость нежно есть,
Но к нему пришла премудрая усталость…
И он не знает, – как судьбу влачить,
Все семя быстро в деве потерялось,
Как будто кто-то дергал их за нить,
Потом возникла вдруг бессмысленная жалость,
Ведь эти ласки и часы не возвратить…
И Сидоров глядит на лунный свет,
И дева, глядя на него, ужасно плачет,
Он в лоне был, но в лоне счастья нет,
Выходит, жизнь почти ничто не значит…
Он водку пьет и к деве снова льнет,
Он хочет видеть ощущенье смысла,
Он языком ласкает ее вход
И чувствует, что счастье где-то близко…
Но мысль ему покоя не дает
И он опять встает над спящею Окою,
Он видит в волнах вымерший народ
И к соскам девы ластится щекою,
И как теленок у телушки грудь сосет,
Вскипает кровь и продлевается вновь род
И с девой Сидоров кричит в мерцанье вод…
Ощущая, как теряются года,
Мечты, воспоминанья, просто мысли,
В прекрасном лоне светит яркая звезда,
Нас уводящая к другой бессмертной жизни…
Так Сидоров подумал и уснул,
И дева с ним, безумная, уснула,
Их подхватил какой-то странный гул
И что-то вечное на небе промелькнуло…
Вечность, Цикенбаум, я и девы
Вечность, Цикенбаум, я и девы
У Оки в кустах о чем-то бредим,
Луна огромная взошла уже на небо,
А нас друг в друга запускает чудный ветер…
Дымит шашлык и пахнет остро луком,
Я в сладких девичьих устах от чувств дрожу,
И в лоно захожу как в дом без стука,
Жизнь уподобив с наслажденьем миражу…
Уже со мной другая дева тонко стонет,
Цикенбаум с девой плавает в Оке,
Что мы ищем в каждом страстном лоне,
Отчего судьба звездою вдалеке
Так таинственно и трепетно мерцает,
Создавая душ волшебное родство,
Словно в лонах ангелы летают,
Вечной пользой окружая естество…
Вот и Сидоров плывет на лодке с девой,
В тьме лоно распускается цветком,
Безумная весна объяла тело
И тело взвилось над волною мотыльком…
