– Мне зенки протрет кто-нибудь?
– А зачем? Ты и без них хорошо справляешься, – коротко хохотнул Григорий. – Смотреть здесь все равно не на что.
Виктор ощутил прикосновение влажного марлевого тампона к сомкнутым векам.
– Можете открыть глаза, – Лилия провела тампоном по его щеке, – вам бы маску сменить не помешало.
– Чувствую, что не только маску. Привяжи трубку. – Он придерживал стык шланга, пока медсестра куском бинта фиксировала злосчастную трубу к челюсти больного.
– Включай отсос. – Рвотные массы изо рта пациента необходимо было удалить как можно быстрее, так как даже раздутая манжета не давала полной гарантии герметичности легких.
Несколькими погружениями резинового шланга Виктор осушил ротовую полость ханыжки. Убедившись, что основные показатели аппарата искусственной вентиляции установлены правильно, он с некоторым облегчением сорвал липкие перчатки.
– Давление?
– Сто сорок на девяносто, – оперативно сообщила Лилия.
– Лады. Добавь релаксантов. – Виктор обернулся к Григорию: – Не начинайте пока. Я сейчас.
Пришло время и о себе подумать. Он вышел в предбанник оперзала и уставился на отражение в большом зеркале.
Мужик оросил его на совесть. Маска и передняя часть колпака были густо забрызганы серо-зеленой, с вкраплениями мелких частиц непереваренной пищи жидкостью. Грудной клетке и плечам тоже досталось – вязкий налет как будто специально усеял неприкрытые целлофановым фартуком участки костюма. Но это было мелочью по сравнению с нестерпимо мерзостным ощущением зуда от затекавшей за воротник и медленно струившейся по груди и спине липкой жижи, которая опускалась все ниже, обволакивая туловище Виктора. Неудержимо захотелось сейчас же сорвать с себя одежду и ринуться в душ.
Сменив колпак и маску, он вернулся в операционную.
– Вот что, мужики. Я – в душ. Минут пятнадцать – двадцать, не больше. Если время и внутренности больного терпят, настоятельно рекомендую дождаться моего возвращения. Если нет – я начинаю наркоз, ну а Лиля – сестра опытная, первое время и без меня управится. Ну, что решаем?
Григорий, мотнув большой головой, надавил на мозоль всего сценария:
– Ну с операшкой, сам понимаешь, чем быстрее, тем лучше. Ну а если в твое отсутствие форс-мажор какой с давлением или с дыхалкой? Неужто без трусов в мыльной пене прибежишь пациента спасать?
– Не прибегу. – В ухмылке Виктора, практически незаметной под маской, отразилась скорее досада, чем ирония. – К тому же, если вы ему аорту не пересечете, со всем остальным Лиля в первые минуты и без меня справится. Ну а если пересечете – мне и бежать смысла нет.
– Ладно, иди, ополаскивайся. – Григорий снял перчатки и направился в предбанник. – Вынужденный перекур. Игорь, воткни мне в зубы сигарету. Расстерилизовываться неохота.
Усевшись на железный стул-вертушку, Тыч прикурил от поданной напарником зажигалки и, ухватив перекладинку сигареты стерильным зажимом, смачно затянулся, выпустив кольца дыма через нос. Спиной он прислонился к теплой батарее, а длинные худые ноги вытянул на добрую половину узкого кафельного пространства предбанника. Зажим давал возможность не касаться сигареты простерилизованными руками, а нагоравший пепел стряхивался о края стоявшей тут же пепельницы. Данный способ курения восходил своими корнями к середине позапрошлого столетия, когда, на заре стерилизационной эры, доктора-курильщики в куцых промежутках между операциями вынуждены были искать возможности удовлетворения своей тяги к никотину, не загрязняя рук. Иногда это было продиктовано нежеланием лишний раз подвергать кожу процедуре обеззараживания отнюдь не безвредными растворами. Однако в истории отечественной медицины, как и в описываемом случае, подобные меры зачастую были продиктованы необходимостью экономии стерильных операционных костюмов.
Виктор тезисно объяснил анестезистке тактику ведения больного в свое отсутствие. Предполагалось, что мужик будет лежать на ИВЛ в состоянии поверхностного наркоза и лишь при явных признаках массивного внутрибрюшного кровотечения, когда отсрочка операции станет невозможной, Лиля введет сильнодействующие обезболивающие средства.
Спринтерским шагом Лавриненко поспешил в реанимационное отделение, располагавшееся этажом выше. Благо дверь, ведущая на запасную лестницу, была открыта, и не пришлось звать санитарку с ключом. После средней освещенности коридора хирургического отделения лестничный пролет казался погруженным во тьму, и, сбавив темп, ступеньки приходилось в буквальном смысле нащупывать. Но выбирать другой маршрут не стоило обход к центральной лестнице через все отделение был чреват встречами с многочисленными медсестрами и пациентами, а на лестничном пролете велик риск столкновения с коллегами-дежурантами.
Мгла лестницы сменилась ярким светом кардиологического коридора. Но здесь до входа в реанимационный блок нужно было преодолеть совсем небольшой участок, что Виктор в ускоренном темпе и сделал, стараясь при этом сохранять невозмутимое выражение лица.
Проскользнув в ординаторскую, он торопливо собрал все необходимое: домашнее полотенце, личные мыло и шампунь, а главное, один из запасных медицинских костюмов, чистый и собственноручно выглаженный. Учитывая высокую вероятность быть обгаженным в самый неподходящий момент, как в дневную смену, так и на дежурстве, Виктор постоянно следил за тем, чтобы наготове была минимум пара запасных костюмов. Уже на выходе из ординаторской он вынул лежащие на подоконнике яблоки из прозрачного целлофанового пакета и захватил его с собой.
Закрывшись в тесном санузле, где унитаз соседствовал с душевой кабинкой, Лавриненко установил громкость звонка на максимум и, вложив телефон в пакет, подвесил его на гвоздь в верхнем углу кабинки экраном наружу. Мелодию звонка он за струями воды мог и не услышать, а вероятность не заметить мигающий при вызове экран была невелика.
Поток теплой воды хлынул на голову и плечи, очищая кожу и успокаивая нервы. Намыливаясь, Виктор не забывал регулярно поглядывать на экран мобильника. После добросовестного ополаскивания под расслабляющими струями Виктор позволил себе вольность в виде контрастного душа. Быстро, но уже без суетливой спешки, вытершись и облачившись в чистую одежду, он взглянул на телефонные часы – с момента его ухода из операционной прошло тринадцать минут.
«В двадцатку укладываюсь». Собрав пожитки, он вышел из влажной теплоты санузла в прохладную сухость коридора.
– Марина, простирни этот хлам, – Лавриненко протянул санитарке рулон из грязного костюма и футболки, – желательно, чтобы к утру высох.
– Хорошо, Виктор Борисович. А это… – Она осеклась, увидев предназначавшуюся ей купюру.
– Бери-бери! Это за срочность. Заранее спасибо. – Виктор сунул гонорар в карман ее халата.
Развесив полотенце на батарее в ординаторской, он бодро поспешил к наверняка уже не раз помянувшим его «незлым тихим словом» коллегам.
– Привет чистоплюям! – Тыч сидел в той же позе. – Аккурат вторую докуриваю. – Он затянулся выгоревшим до фильтра окурком, сбросил его в пепельницу и, поднявшись, вошел в операционную.
– Все под контролем, Виктор Борисович, – Лиля уже стояла у изголовья больного, – пару раз дергался, релаксанты добавила. Давление стабильное.
Виктор лично сосчитал частоту пульса, измерил артериальное давление и повторно прослушал фонендоскопом легкие пациента. Исхода из объективных данных, состояние мужика не ухудшилось. Он распорядился добавить обезболивающие и кивнул выжидающе поглядывающему на него Тычу:
– Кромсайте.
Последовавшие полтора часа были заполнены хирургической рутиной.
Повреждения внутренних органов у героя дня оказались вполне прогнозируемыми и вряд ли могли послужить темой научных изысканий или объектом новаторских разработок. Типичный для подобных травм разрыв селезенки и непроникающее касательное ранение кишечника. Гора моральной ответственности на плечах Виктора заметно снизилась, когда стало ясно, что за период холостой лежки на операционном столе у пациента отсутствовали внутренние кровотечения. Однако мысли о возможных негативных для мужицкого здоровья последствиях упорно лезли ему в голову. Сами собою выстраивались целые сценарии отдаленных осложнений, коих можно было бы избежать, начнись операция двадцатью минутами раньше. Щемящее чувство вины все настойчивее проникало на передний план сознания.
«Хватит! – одернул себя Виктор. – Самобичеванием сделанного не изменишь». В конце концов, в данный момент все под контролем. А гадать впустую о возможных прогнозах – теней бояться. Кроме того, неизвестно, как обернулось бы дело, начнись операция без промедления. Неисповедимы пути… Лавриненко мысленно запнулся и, хотя не считал себя человеком религиозным, все же ощутил некую неуместность данного выражения в нынешней ситуации. Миновав апогей самообличения, внутренний монолог поутих. Для себя Виктор решил непредвзято отнестись к больному и аккуратно исполнить свой врачебный долг по отношению к пациенту. И чтобы убедиться в изжитости неприятной ситуации, он попытался честно ответить на вертевшийся за ширмой самооправдания вопрос: «А, случись подобное снова, как бы ты себя повел?» И с освобождающей обреченностью понял, что не знает ответа.
