Сквозь судорожные рыдания я выкрикнула:
– Ложки пустые!
И зашлась смехом.
Никогда не верила в литературные выдумки, будто рыдания могут перейти в смех. Мгновенные превращения – в сказках и в фантастике. Любовь мгновенно не оборачивается ненавистью, дождь переходит в снег постепенно, жадность за секунду не становится щедростью, черное становится белым через серое.
Но случилось именно так. Я хохотала. Машка, посмотрев на ложки, которые тянула к моему рту, ойкнула и подхватила смех. Раз смеется, значит – не злится.
Приняв снадобья, я спросила:
– За что ты на меня обиделась?
– Не на тебя, на себя.
– То есть? За что – на себя?
– За неспособность доказать любимому человеку – тебе – очевидные вещи.
– Ничто не очевидно…
– Не дави софизмами, – вернула мне сестра упрек. – Тогда, в бане, когда мы в первый раз увидели голых некрасивых женщин, разве тебя не поразило, что твоя мама не стала утешать нас, а разозлилась?
– У нее всегда на первом месте стояло как ты себя ведешь, а уж потом почему ты так себя ведешь.
– Почему обычно ясно, а как надо исправлять в реальном моменте действительности.
– Советы великих педагогов и психологов с точностью до наоборот. Ой! – подняла я руки, почувствовав, что Маша оседлает любимого конька. – Только не про каждому свое. Бабушка говорила: бывает добро, да не каждому ровно. А? – погордилась я воспоминаниями о бабушке, которая воспитывала Маню, а меня видела изредка. – Каждому своя педагогика и психология – это уж слишком.
– В самый раз. Чаю брусничного выпьешь?
– Хоть настой цикуты, только скажи…
Я нарочно замолчала: сообразит ли Маня?
Сообразила.
– Почему я назвала тебя грезиеткой, – улыбнулась сестра.
– Какая из рыбы с вилкой мечтательница трепетная?
– Не кокетничай. Прекрасно знаешь, что мы всегда пасовали перед… – Машка покрутила руками в воздухе, подбирая слова, и выдала почти научное: – Перед возможностями твоей мозговой деятельности.
– Машка!
Мое эгоистическое желание поговорить о себе любимой оборвало ночное воспоминание. У сестры тоже семейная и прочая жизнь!
– Ты чего всполошилась?
– Машка! Что у тебя со Степаном? И вообще, какие проблемы? Расскажи мне.
Сестра смотрела на меня с удивлением, замешенным на подозрении в помешательстве.
– Настя!
– Да?
– Может, померить тебе температуру?
– Иными словами: с чего я вдруг стала интересоваться твоими проблемами?
– Вот именно.
– С Ольгой ты наверняка делишься, – ревниво заключила я, – а со мной – не хочешь. Не достойна.
– Настя!
– Да?
– Иди ты к черту!
Машка послала меня от души – легко, искренне, в то же время – ласково, как надоедливого, но истово любимого ребенка.
И мне захотелось обидеться, надуться, чувствуя свою власть, закатить истерику. Я тысячу лет не переживала подобных желаний.
Не удалось выступить – Машка была не склонна потакать моим капризам.
– Кобалевская! Глаза с мокрого места убрать. Пей.
– Сколько со мной хлопот.
– Приятных хлопот, которые забота.
– Добрая сестричка. Трава травой, веником отдает твой чай. Хватит тянуть, говори!
– Горе от ума – вот твой диагноз. Все-то ты анализируешь, всему-то ищешь объяснения, а потом примитивно раскрашиваешь в черное и белое. Грезиетка на свой лад. О! Снова задумалась, ищешь в моих словах подтекст, исток и тайный смысл. Хотя я сказала только то, что сказала, никакой задней мысли.
– Да, хорошо, я подумаю над твоими сло…
– Настя!
– Поняла, думать не надо. Машка, но это тяжело без привычки – не думать.
– Старайся.
Вымыв посуду после завтрака, мы поехали к Машиной свекрови в деревню. С пересадкой, на двух автобусах. Тридцать километров преодолели за полтора часа. Дом у мамы Степана был небольшим, но изумительным, много раз перестраивающимся, подновлявшимся, но сохранившим очарование северной русской избы.
Бодренькая Машина свекровь после приветствий заверила меня:
– Тебе, Настя, травки, которые поспели, заготовила. Остальные еще соберу и высушу.
Я поблагодарила и выразительно посмотрела на сестру:
«Кто еще не в курсе моих недугов?»
«Ладно тебе, – ответила взглядом Маша. – Радуйся, что добрые люди о тебе заботятся».
«Хитрованка! – мысленно возмутилась я. – После такого внимания не пить ваши снадобья невозможно».
«Ага. Что и требовалось», – улыбалась Маша.
Разговаривать без слов, взглядами, можно только с очень родными людьми, с которыми ты настроен на волну частиц, доселе наукой не открытой. У меня получается только с сестрой. Борис, муж, никогда не имел этой способности. Сын отлично читает мои мысленные послания, но отвечает вслух, слова опережают мимику: «Мама, ты радуешься, правда?.. Мама, не злись, я хотел как по-честному, Ванька первый мне заехал в ухо…»
В саду и на огороде было много работы. Машка впряглась и запахала. Я тоже хотела подсобить. Таскать тяжести, чем я хуже Ольги, которая мешки с картофелем на горбу носит. Но сестра с искренней досадой меня отсылала прочь:
– Настя, у тебя позвоночник! Тебе больше двух килограммов поднимать нельзя! Брось лопату и тяпку не трогай! Мама, скажите ей!
– Шла б ты, девонька, в дом, ужин приготовила. Стёпа приедет, а у меня петушок свеженький в кастрюле кипит.
Машина свекровь недвусмысленно давала мне понять: не крутись под ногами, займись трудом по силам и здоровью.
Ладно, я вам покажу, что кандидаты математических наук в кулинарии способны сотворить.
– Беспозвоночные, – тихо сказала я Маше, чтобы старушка не слышала, – могут продолжить упражнение с тяпкой. Следующий этап эволюции, позвоночные, приступают к интеллектуальному труду.
– Там не интеллектуально, – неожиданно отозвалась старушка, – продукты в холодильнике и в шкафчиках. Стёпа удобно сделал, все под рукой.
«Получила?» – мысленно спросила Маша.
«Еще не вечер», – ответила я многозначительно.
Окошко в кухне, как и во всем доме, было крохотным. Теплосбережение с учетом суровых зим. В русских избах никогда не делали больших окон – улицу только дурак греет. Но окошко распахивалось, и через него видно Машку со свекровью, копошащихся на земле. И вливался чистый воздух, какой бывает только на Русском Севере, и вытягивался кухонный смрад, от которого в Москве спаса нет. Хочешь стейки дома готовить – получи газовую камеру, никакие вытяжки не спасут.
Когда-то Машка, студентка пединститута, филологического факультета, рассказывала мне о словах, которые непереводимы на иностранные языки – «авось», «заодно» и др… В ответ я (английский, немецкий – легко, испанский – со словарем) озвучивала иностранные слова, которые переводились не одним, а двумя-тремя нашими словами, точной кальки не имелось. Маня заткнулась. А я, по обыкновению, выдала мудрую мысль… точно не помню, вроде «лингвистического воплощения национального самосознания».
Сейчас, наблюдая за огородными работами Маши и свекрови, я трудилась под мысленные непереводимые лозунги: «Где наша не пропадала! Я вам покажу кузькину мать!» Заразившись трудовым азартом сестры, я наготовила на роту. Домашняя лапша на курином бульоне, жаркое, рыба под маринадом – все в больших кастрюлях. Пять салатов, отчасти классических, но в основном фантазийных. В свое время, читая рецепты, я поняла, что русская кухня в разделе холодных закусок позволяет смешивать практически все продукты – главное, заправить их майонезом.
Спина у меня отваливалась. Если бы Машка знала, что я три часа пребывала в самой вредной для моего позвоночника позе – стоя у стола, слегка согнувшись, – то, конечно, запретила бы мне готовить. Но я получала удовольствие, подвергая опасности здоровье. Подвиг – это всегда жертва.
Приехавший вечером Степан за ужином нахваливал мою стряпню с оттенком удивления – не предполагал, что умею готовить. Маня подтрунивала, спрашивала, когда я в общепите работала, моя рука, мол, поставлена на большие объемы. Степина мама, кажется, внутренне сокрушалась – я перевела столько продуктов, сколько у нее за месяц уходит.
Мы, три женщины, смотрели на ужинающего Степана с умилением, только кулачками щеки не подперли. Аппетит у Степана – отменный, а что еще нужно бабам, как не накормить тяжело работавшего мужика?
«Бросить Москву, – мечтала я, – купить здесь домик, выращивать капусту, огурцы в тепличке, потом их солить. Грибы и ягоды собирать, дышать чистым воздухом и не заботиться о том, что директор института проталкивает диссертацию очередного блатного тупицы, которого тебе в начальники потом назначат». Горожан время от времени посещает фантазия – уехать в глушь, в деревню, вести натуральное хозяйство. Мечтать не вредно. Требуется только задвинуть в дальний угол вопросы: в какой школе будет учиться наш сын? кто станет возделывать огород, если муж из всех сельхозорудий признает только газонокосилку? и на какие средства вообще мы будем жить? Кроме того, у нас есть дача – крепкий домик на шести сотках, три яблони, две сливы, неприхотливые многолетние цветы, траву Борис косит дважды в сезон. Сделать из домика конфетку, а из участка – образцовый питомник у меня нет сил. Поэтому молча соглашаюсь с мужем: дача – для ленивого отдыха, для шашлыков на природе.
