– Снова Серега чудит? – Филипп часто заморгал.
– Этот может… – прошамкал Федорчук.
Создавалось такое впечатление, что у парня выпали все зубы.
– Да нет, здесь что-то другое. – Голос сержанта напряженно звенел и вдруг сломался. – А ну-ка пошли.
Зрелище в лучах ослепительного солнца поражало своей абсурдностью и нереальностью. На ржавом настиле валялась, хлопая хвостом, упитанная рыба экзотической конфигурации, длиной не менее полуметра, похожая на толстую сосиску с закругленной мордой, напоминающей тюленью! Глаза широко расставлены, длинные грудные плавники – практически ласты. Чешуя была усыпана мелкими светлыми пятнышками. Рыбье тело со стороны спинного плавника и задней части брюха покрывали колючки, на вид не жесткие. Солдаты впали в оцепенение, не верили своим глазам. А рыба вдруг взыграла, затряслась, забилась по палубе.
– Что, не верится? – хохотал Серега, подбрасывая импровизированную удочку.
Откуда только силы находил?
– Что, пацаны, правда глаза колет? Учитесь, как надо рыбачить! Терпение и труд все перетрут. Так-то, лоботрясы!
– Мать моя женщина! – потрясенно лепетал Федорчук. – Ей-богу, не верю. Если это настоящая рыба, то я испанский летчик.
Сержант Затулин испустил гортанный рык, засмеялся.
– Серега, твою деревню, напишу представление к правительственной награде.
А Федорчук уже схватил рыбу, оказавшуюся довольно скользкой, и начал исполнять с ней задушевный медленный танец. Пришлось подхватить парня, ноги которого сразу подкосились. Он уже тянулся к ней зубами, чтобы откусить кусочек, но Затулин со смехом отобрал у Федорчука обитательницу морских глубин.
– Отставить, рядовой, нужно приготовить! Терпели столько дней – подождете еще часок. Мы же цивилизованные люди, разве не так?
Всей толпой они поволокли добычу в кубрик, возбужденные, воспрянувшие, вернувшиеся к жизни. Серега глупо смеялся, уже шуршал газеткой, расстилая ее перед печкой. Ахмет вооружился сразу двумя ножами.
– Филипп, тащи морскую воду, будет у нас уха.
Вот тут товарищи и обратили внимание на то, что рядовой Полонский не разделял их дружного веселья. Он был какой-то непривычно тихий, не лез, как обычно, с шутливыми комментариями. Парень был до одури серьезен и подавлен. Филипп опустил глаза, его губы задрожали.
– Пацаны, все не так, как кажется. Мне чертовски жаль, но эту рыбу есть нельзя.
Серега засмеялся.
– Ты что, спятил? Шутишь, Филипп?
Но Полонский мрачнел на глазах. Вот тут веселье и оборвалось. Товарищи пытливо уставились на Филиппа. Им становилось неуютно, в душах заворочалось плохое предчувствие.
– Поясни, – потребовал Ахмет.
– Пацаны… – Филипп помялся. – Извините, но я эрудированнее вас, пусть это слово вам и не нравится. В общем, я много читал, имею отличную память, дома три шкафа литературы, в том числе специальной, куча журналов, в том числе по рыболовству. Эта тварь называется бурый скалозуб, или рыба-собака. Она обитает в северо-западной части Тихого океана и относится к так называемому роду фугу. Зуб даю, это точно скалозуб. Видите по бокам, позади грудных плавников, по одному большому черному пятну, окаймленному белым кольцом?
Рыба еще не издохла, ударила хвостом по газете, как бы подтверждая озвученную информацию.
– Ну и что? – мрачно спросил Ахмет.
– Рыба фугу очень ядовитая, хотя и считается традиционным блюдом в Японии. Ее готовят специально обученные повара, имеющие разрешение. Подают ее только в специальных ресторанах. И то известны случаи, когда люди гибли даже после тщательной обработки такого деликатеса. Для японцев это что-то вроде русской рулетки, понимаете? Рыба, поедание которой щекочет нервы. Благоразумный человек не станет ее есть даже в порядочном заведении.
– Так давайте пощекочем нервы, – неуверенно сказал Серега.
– Дело не в риске, – сказал Филипп. – Как бы мы ни стали ее готовить, шанс умереть один и тот же – сто процентов. В мясе рыбы содержится смертельная доза тетродотоксина. Прошу прощения за умное слово. Даже если мы съедим по кусочку, у нас мгновенно парализует мышцы, остановится дыхание. Противоядия от этой штуки не существует. Мы скончаемся в корчах, а перед этим еще помучаемся.
– Черт, ты уверен, Филипп? – убитым голосом спросил Затулин. – Несварением желудка не ограничится? Может, проварить ее получше или изжарить до угольков?
– Дело не в этом, Ахмет. Есть множество других способов покончить с собой. Лучше застрелиться. Тогда по крайней мере мучиться не будем. – Парень усмехнулся. – В некоторых азиатских странах даже сейчас существует запрет на поедание рыбы фугу и даже на ее ловлю. А японский повар, приготовивший блюдо, от которого помер человек, по их обычаям должен сам его съесть, то есть совершить ритуальное самоубийство. Готовить эту рыбу в кустарных условиях – это просто добровольная казнь.
Бойцы подавленно молчали, неприязненно таращились на шибко грамотного товарища.
– Черт тебя подери, Полонский, – разочарованно прошептал Серега. – И откуда ты выискался такой умный? Не знали бы ни о чем, так хоть наелись бы напоследок.
– Это вряд ли, – покачал головой Филипп. – Отравление очень быстрое, не уверен, что дело дойдет до второго кусочка.
– И чего же делать с этой штукой? – Федорчук уставился на скалозуба с таким видом, словно перед ним лежал мертвый младенец.
– За борт ее, куда еще? Подальше от соблазна. Смотреть на нее – только нервы мотать.
– Да уж, Полонский, устроил ты нам праздник, век тебя не забудем, – прошептал мертвеющими губами сержант и отвернулся.
В гробовом молчании рядовой Полонский взял рыбу вместе с газетой и, пошатываясь, поволок на свежий воздух. Никто не верил до конца, что он ее действительно выбросит. Может, шутит так жестоко? Люди следовали за Полонским, исполняясь несбыточной надежды. Солдат добрел до кормы, выбросил рыбу и постоял минутку, наблюдая за морем – не слетится ли на мертвую плоть что-нибудь съедобное. Потом он медленно повернулся. В глазах Филиппа что-то заблестело. Товарищи сбились в кучку и глядели на него как на самого главного врага народа.
– Ну и что еще? – истерично выкрикнул Филипп. – Это я ее отравил, по-вашему?
Утром 12 февраля никому не хотелось подниматься. Желудки прилипали к позвоночнику, в головах царила пустота. Сил не осталось вовсе. Первым встал Федорчук и побрел в машинное отделение, где долго гремел какими-то железками, а потом вернулся с неплохой, в принципе, новостью. Ему удалось скачать из двигателя еще полведра воды. Правда, с повышенным содержанием солярки. И это все, больше там не осталось никакой жидкости.
– Ничего, – прошептал Ахмет. – Отлично, Вовка. Если до сих пор не отравились, то уже не отравимся. Наши желудки и рыбу «фигу» стерпели бы, зря мы позволили этому кровопийце ее выбросить.
– Сейчас бы уже витали в заоблачных сферах, – вялым эхом отозвался Полонский и тоже куда-то побрел.
Впрочем, вернулся он быстро с тюбиком пасты и ополовиненным зубным порошком, на упаковке которого был изображен жизнерадостно улыбающийся малыш. Как-то приторможенно парень расстелил на столе газету со статьей о приоритетных направлениях деятельности партии на сельскохозяйственном фронте, выдавил на нее четырьмя горками все, что было в тюбике. Зубной порошок рассыпать не стал, просто раскрыл его и положил четыре ложки.
– Кушать подано, прошу к столу, товарищи солдаты, – безжизненно пробормотал он. – Второй раз не приглашаю. Кто не успел, тот не съел.
Зубная паста имела отвратительный вкус. Организм слюну почти не вырабатывал, вязкая масса прилипала к небу, и приходилось отлеплять ее языком. Порошок пошел немного лучше, благодаря консистенции, а не вкусу.
– А зубы чем будем чистить? – мрачно спросил Серега.
– Чем хочешь, – фыркнул Филипп. – Если помрем, их вообще не надо чистить.
После странного завтрака Ахмет доковылял до бака с чистой питьевой водой и оценил на глаз содержимое. Литра четыре, дней на шесть умеренного потребления. Потом он заглянул в ведро с мазутной жижей. Примерно пара литров, нормально. Плюс «свежие» полведра, доставленные Вовкой. Жить можно. При условии, что без еды человек протянет месяц, а без воды – и трех дней не продержится. Плюс конденсат, создающий хоть какую-то иллюзию утоления жажды.
– И почему мы лед и снег так плохо собирали? – задался резонным вопросом Серега. – Ну, тогда, в первые дни. Сколотили бы ящик, обтянули брезентом – на год бы воды набрали.
– Мешало непонимание того, что эта волынка затянется до бесконечности, – неохотно отозвался Филипп. – Ты сам в это верил? Лично мне бы и в голову не пришло. Либо погибнем в шторм, либо спасемся – третьего варианта не возникало.
– Да нет, мысль как раз была, – признался Ахмет. – Посидела, как говорится, и ушла. Суеты в те дни было много: холод, шторм, плавучесть судна нужно было поддерживать. А потом вдруг резко стало тепло, и все растаяло. С имеющейся водой мы пару недель еще продержимся, умереть не должны, а вот что касается продуктов питания… – Ахмет тоскливо замолчал, поднялся и побрел к хозяйственному шкафчику, где оставался запас парафиновых свеч и пара коробков спичек.
