А вот девушка запросто могла. И позволила.
– Ну ты, Ильюш, прикольный такой! – сказала она, но в голосе у нее не звучало прежнего восторга. Скорее вызов. – Ты думаешь, что если я от Лондырева с вами поехала, так и спать с тобой сразу буду? Размечтался! – бросила она в лицо действительно мечтательному сейчас Илюхе.
– Не будешь сразу? – решил убедиться Илюха, что он все правильно понял.
– Нет, – отказала ему решительно девушка, которая совсем недавно могла так же решительно отказать и мне. – Сразу точно не буду. Да и буду ли потом, неизвестно еще, – пригрозила она на будущее веселым, смешливым голоском.
– И правильно, – согласился я с ней. – Действительно, ты потрудись, Б.Б., пусть тебя пот прошибет от натуги. Ты поухаживай, затрать ресурсы, повожделей немного, может, потом и обломится с веточки, а может, и нет. Зато если обломится, вкуснее будет.
– Во, точно, – согласилась со мной веселая девушка. – Слушай товарища: затрать, повожделей, поухаживай, может, и обломлюсь. Кто меня знает, – сказала она, да так, что я понял, что не такая уж она и однозначно веселая, не такая уж смешливая. А просто прикольная очень, вот и прикалывалась весь вечер. Да и почему нет? Имеет право.
Мы поймали ей машину.
– Мужик, – попросил водилу Илюха, – довези девушку в сохранности. Я позже ей позвоню, проверю.
И он протянул несколько свернутых купюр как плату за предстоящий проезд.
– Проверь, проверь, – разрешила девушка Илюхе, отодвигая его руку с деньгами. – Не траться пока, прибереги на потом, – посоветовала она ему и укатила без всякой натуги.
А мы стояли и провожали взглядами ее укатывающее авто, которое тоже колебалось в летнем ночном воздухе, смешивалось с ним, с фонарями, отраженными в асфальте, в косяках легких, нависших над улицей домов… И так продолжалось, пока оно не смешалось совсем.
– Да… – вздохнул Илюха, тоже колеблясь слегка вместе с воздухом. – Хорошая девушка, да и права она: зачем форсировать, мы же не реку какую переходим. Но ей обязательно надо будет позвонить – не сегодня, так потом.
И мы отвернулись от дороги, во всяком случае от проезжей ее части, и двинулись в обратную сторону, просто в ночь, просто отмеривая ее шагами.
– А все-таки странно, стариканер, – произнес я после первых ста шагов. – Все-таки не до конца понятно, почему мир так своеобразно устроен?
– Ты о чем? – уточнил Илюха, выходя из поверхностной задумчивости.
– Как о чем? Да все о том же, о женщинах. Ты сам посуди, что произошло сегодня на наших глазах. Мы просто-напросто впарили Маню Инфанту. Или наоборот, Инфанта – Мане, тут не поймешь сразу, кому кого. И достаточно грубо впарили. А главное в том, что одними лишь словами уговорили ее признать Инфанта с его любовью. Не делом даже, а одними лишь словами.
– А чего тут странного? – не согласился Илюха. – Женщины любят ушами, давно известно, задолго до нас с тобой.
– Но не настолько же. Ведь, обрати внимание, не сам Инфант уговаривал Маню себя полюбить, а мы вместо него ее уговаривали. И уговорили.
– Да, – сказал Илюха, видимо, соглашаясь.
– Вот и получается, что совершенно по-разному у нас происходит – у них, у женщин, и у нас. Вот тебя если взять, стариканчик…
– Не надо меня брать, – заартачился было Илюха.
– Да только для примера взять, – быстро уговорил я его. – Предположим, что нашлась такая женщина, которая тебе, Б.Б., по той или иной причине не приглянулась. Ни сердцу твоему, ни уму. Я знаю, – остановил я набухшее Илюхино возражение, – маловероятная ситуация, но предположить мы можем?
Илюха задумался ненадолго, поразмышлял и согласно кивнул в результате.
– Так вот, – продолжал я, – предположим также, что эта самая женщина, которая совсем ничего у тебя не вызывает, решительно попытается ситуацию изменить. И у тебя чего-нибудь вызвать. Ведь в принципе у нее имеются варианты, например: одежду провокационную, завлекающую на себя надеть. Или же макияж особый, завораживающий сделать. Или просто напоить тебя чрезмерно алкоголем…
Тут Илюха закивал головой, соглашаясь как бы. Мол, у женщины всегда имеется в запасе дополнительный ресурс…
– Но ничего этого она не делает, – разочаровал я Илюху. – А выбирает совсем другой путь: сядет напротив и начнет вести с тобой рассудительную беседу. И начнет убеждать тебя и уговаривать, что именно сейчас, в данную минуту, ты должен ее полюбить.
Я выдержал паузу, чтобы Илюха мог объемно представить всю полноту картины.
– Так вот, уверяю тебя, что какие бы аргументы она ни находила, какими бы логическими построениями не пользовалась, не выйдет у нее ничего. Не купишься ты на ее уговоры.
– Это точно, не куплюсь, – снова кивнул Илюха.
– А значит, получается, что невозможно тебя словами уговорить. Внешним видом – очень возможно, даже легко. Или делом каким-нибудь заметным, или душевным порывом, но никак не словами. Не клюнешь ты на слова. Более того, чем больше слов будет ею потрачено, тем сильнее ты начнешь стремиться покинуть рассудительную девушку.
Я тронул Илюху за плечо и подвел черту под своим рассуждением:
– Вот и получается, – подвел ее я, – что нас уговорить нельзя, а их, наоборот, можно. Более того – нужно!
– Все правильно, старикашечка, – продолжал кивать Илюха. – Метко подметил… Скажу только, что не случайно так все мудрой природой задумано. Дело в том, что не особенно нас, мужиков, и уговаривать требуется, как правило, мы и так не возражаем. Вот природа и сохранила паритет. В смысле, нас не надо уговаривать – вот и не уговоришь. А их – надо, вот они к уговорам и расположены.
– Упрощаешь ты все-таки, Б.Б., делаешь ты из нас каких-то одноклеточных. А ведь среди нас тоже попадаются избирательные, для которых все в женщине должно сочетаться: и душа, и тело, и…
– Это кто, Инфант, что ли? – схохмил Илюха, и нам просто пришлось остановиться, чтобы посмеяться вдоволь над остроумной шуткой.
– К тому же в каждой женщине можно отыскать привлекательность, – продолжил Илюха, когда мы снова двинулись в путь. – Особенно если глаз натренирован. Просто присматриваться надо уметь. Ведь даже если с первого взгляда и не видно, все равно где-то зарыто, где-то глубоко, главное – разыскать уметь. Потому что в конечном счете все от головы зависит, от того, как настроил себя. Хотя, – Илюха пожал плечами, – эстетизм, конечно, никто с повестки дня не снимает. Он только способствует.
– Чего-то ты меня запутал, – признался я.
– Да, сложно в этом разобраться. Если бы легко было, давно уже лекарство какое-нибудь придумали для любви. Подлил себе и ей и не надо больше никого уговаривать. Ни себя, ни ее. Но хоть ученые и бьются, механизм все равно непонятен. Так что не надо копаться, Розик, принимай как есть. Пользуйся и принимай.
– Я и принимаю, – согласился я, протягивая руку для прощального пожатия.
– И правильно, – пожал мне ее Илюха.
И мы разъехались. Потому что была уже глубокая ночь, хоть и летняя, хоть и колеблющаяся, но поспать бы тоже не мешало. Потому как завтра нам светил новый яркий день.
Но поспать особенно не удалось. Так как совсем ранним утром меня пробудил телефон. Сначала я хотел к нему вообще не подходить, но звучал он как-то слишком настойчиво, требовательно и даже беспокойно. И я протянул сонную руку и поднял сонными пальцами трубку – кто его знает, кому там внутри приспичило?
Внутри действительно раздался голос приспичившего Инфанта. Но не только приспичившего, а еще и наигранно жизнерадостного. А я вот давно заметил, что в наигранной жизнерадостности часто скрывается насмешка и злорадство. Хотя они у Инфанта даже не скрывались, а наоборот – откровенно выпячивались наружу.
– А, спишь еще, сурок, – процедил он со злым смешком.
– Ну, – ответил я, не реагируя ни на смешок, ни на «сурок».
– Ты так все проспишь, лапуля, – начал угрожать мне Инфант.
И тут по его возбужденному голосу да и по общей ажиотации я понял, что он-то как раз, видимо, всю ночь глаз не сомкнул. Да и не только, похоже, глаз, оттого и заговаривается маниакально, от долгой изнуряющей бессонницы.
– Да ладно тебе, Инфантик, – попытался успокоить я его. – Все хорошо, все устроится, не переживай.
– Разве ты можешь знать, что такое хорошо? – начал накручивать обороты явно выплескивающийся за кромку Инфантовский баритон. – Да и что ты вообще знаешь в жизни? Что ты видел? Что ты понимаешь? Кто тебе попадался в жизни? Одни пошлые примитивы!
– Вот про примитивов ты в точку попал, – позевывая, согласился я, удивляясь про себя необычному Инфантову лексикону. Для Инфанта – необычному.
– И как ты мог так пусто, порожняком, прожить столько лет? И ради чего? В чем цель твоей жизни? Разве тебе есть на что оглянуться, что вспомнить, что оставить потомкам?
– Вспомнить вообще-то есть чего, – не во всем согласился я.
– Ну да, знаю я твои воспоминания! Знаю, видел, присутствовал. Как они, должно быть, однообразны, скучны, унылы, ничем не отличаются друг от друга. Как все те женщины, с которыми они только и связаны. Потому что ты…
