Операционный блок располагался в дальнем конце отделения. Двери в него были распахнуты. В просматривающемся из коридора центральном операционном зале на столе извивалось тело. Молодой худощавый парень. Песочного цвета волосы в левой височной области обильно залиты кровью. Расширенные карие зрачки наградили анестезиолога пустым неосмысленным взглядом. Большой, с орлиной горбинкой нос и широкие скулы внешне роднили пациента с отчимом, но Николаю сейчас некогда было рассуждать о приобретаемом внешнем сходстве приемных детей и родителей.
Длинные ноги парня уже были зафиксированы широкими кожаными ремнями. Правую руку дебошира пара тщедушных медсестер безуспешно старалась пристегнуть к подлокотнику. Юноша пресекал все их попытки, выворачиваясь на левый бок, и, ухватившись свободной рукой за штатив для капельницы, вяло пытался подняться. Привычным взглядом скользнув по обнаженному телу пациента, Николай отметил отсутствие видимых повреждений на животе и груди, однако, подойдя вплотную к столу, увидел раздутую шину под ягодицами больного. «Таз! Хреново», – юркая догадка нарушила трезвую сосредоточенность анестезиолога.
Прежде всего необходимо было зафиксировать пациента. Твердым напористым движением Николай ухватил его за левую руку и, легко преодолев сопротивление дергающихся суставов молодчика, растянул конечность вдоль подлокотника, пристегнув кожаным ремнем запястье. Медсестры умело управились с другой рукой больного.
– С-суки… Больно… – сквозь зубы протянул юноша, дав возможность стоявшему у изголовья Николаю ощутить явственный запах алкоголя.
– Рита! Систему с гормонами. Ира! Доступ к вене. Живо! – дал он указания медсестрам.
В распахнутые двери почти запрыгнула Светлана – та самая анестезистка, которая сообщила «радостную» весть о проблемном «мажоре».
– Света! Займись веной. Ира! Открой кислородный баллон. – Опыта в постановке внутривенных катетеров у Светланы было больше, чем у палатной медсестры Ирины.
Приложив фонендоскоп к грудной клетке парня, Николай с екнувшим сердцем обнаружил наличие «немой» зоны над левым легким. К букету повреждений автомобилиста добавился пневмоторакс [1] . Требовалась немедленная плевральная пункция, иначе высок был риск нарастания дыхательной недостаточности.
– Пункционную иглу! Стериллиум мне на руки! – Ополоснувшись положенные 30 секунд, Николай с нетерпеливой досадой поинтересовался: – Давление?! Забыли, что ли?! – И дал указание метнувшейся к пульсоксиметру Ирине: – Ручным тонометром пока измерьте. Усыпим, дергаться перестанет, автоматику подсоединим.
– Девяносто на шестьдесят, – с радостным звоном в голосе отрапортовала медсестра.
– Пока терпимо, – согласился Рассветов. – Гормоны капельно, медленно. Игла готова? – Времени на тщательную просушку рук и надевание стерильных перчаток катастрофически не хватало. «Парень хоть и непутевый, но предположительно „чистый“. Папаша строгий все-таки, должен был блюсти». Под аккомпанемент успокаивающих мыслей Николай тщательно обработал место пункции спиртом.
Воздуха, пошедшего из проникшей в плевральную полость иглы, было совсем немного, а крови, слава богу, не было вовсе. Поставив положенный дренаж, анестезиолог обернулся на звук торопливых шагов. Юрий, дежурный травматолог, с помощью операционной медсестры облачался в стерильный халат, держа омытые дезраствором руки перед собой.
– Что планируете? – Вопрос Николая был банален, но чрезвычайно насущен.
– Брюхо вскрывать нужно. Кровотечение под вопросом. А там видно будет. Быть может, и нейрохирурга сразу вызовем, не снимая со стола.
– Кто хирург?
– Гришка Тыч. Он уже в курсе. Моется, – травматолог кивнул в сторону предбанника.
– Рентген таза и брюха делали? Хотя здесь УЗИ не помешало бы, – заваливая коллегу вопросами, Николай параллельно определялся с дальнейшей тактикой ведения больного.
– Какой рентген?! Какое УЗИ?! Ты бы еще томографию приплел. – Юрий сокрушенно покачал головой. – В приемнике папенька этого красавца такой концерт закатил, что впору было парня хватать и прямо там резать, а то рисковали и пулю схлопотать за неоказание помощи. У него, говорят, ствол всегда при себе.
– Я в том, что у него внутрибрюшное кровотечение, практически уверен, – заявил вошедший из предбанника Тыч. Подойдя к операционной медсестре, он начал дубляж процедуры облачения. – Рентген легких и таза хотели прямо сюда заказать, но передвижной аппарат барахлит – только время зря потеряем. К тому же диагностический мини-разрез пуза ему в любом случае показан. Ультразвуком состав жидкости не определишь, да и Вовки-узиста нет уже, а нам некогда с аппаратом возиться.
– Хорошо. Вы начинайте с малого разреза. Я подгружу его слегка и маской на кислороде подержу. Ну а если кровь в животе выявите, перейду на полный аппаратный наркоз. – Николай мысленно открестился от озвученного варианта развития событий.
Неплотно приложив к лицу парня маску, он пустил кислород. Юноша заметно поутих. Лишь изредка подрагивал плечами да вяло пытался отвернуться. Тренированный глаз Рассветова уловил некоторое замедление в темпе пока еще свободного дыхания. Медикаментозных причин для этого не было. Значит… Николай приоткрыл веки обоих глаз пациента – правый зрачок был немного больше левого. И это за какие-то 5–7 минут!
– Гематома в мозге нарастает. Переходим на искусственную вентиляцию. – Фраза была информацией для врачей и руководством к действию для анестезистки.
Премедикация, мышечное расслабление и ввод трубки в трахею прошли в экстремальном режиме. После подсоединения к аппарату дыхание над легкими стало прослушиваться на всем протяжении. Но теперь тревога нашла Рассветова через уши – удары сердца пациента стали несколько глуше. Частота сердечных сокращений оставалась стабильной, давление на экранчике пульсоксиметра дремало на приемлемых цифрах 90/60. Но ситуация Николаю нравилась все меньше. Особой мнительностью он никогда не отличался, но сейчас профессиональное чутье подсказывало, что все гораздо хуже, чем показалось на первый взгляд.
– Света, подкалывайся в вену на другой руке. Ира, вводи струйно, – он назвал несколько дефицитных сильнодействующих препаратов для поддержания сердечной и мозговой деятельности, хранившихся в больничном загашнике лишь для экстренных случаев. – Обождите! Не режьте пока, – поспешно осадил он уже стоявших над обработанным животом хирургов. – Света, подкололась? Ставь на эту вену плазмозаменитель. Ждем одну минуту! – бескомпромиссно объявил он присутствующим.
Спорить никто не стал.
Нескончаемые 60 секунд дали Николаю возможность окончательно убедиться в том, что сердцебиение пациента неуклонно замедляется, а темные зрачки расширяются, постепенно переставая реагировать на свет и прикосновение.
– Еще гормоны! Ставь мезатон быстрой каплей! – Средства становились все радикальнее. Но пульс стабильно ослабевал, а давление падало.
Через пару минут пульсоксиметр пронзительно запищал, перестав воспринимать сердечную деятельность на периферических сосудах.
– Адреналин! – Рассветов умело нащупал пульсацию шейных артерий – отклик сердца был едва ощутим. Он сорвал с бледной груди пациента стерильную простыню и, положив одна на другую большие ладони, энергичными надавливаниями начал непрямой массаж сердца. – Атропин! Адреналин повторить! – Пульс и на шейных артериях уже не определялся, зрачки расширились на весь глаз, их темные озера слились по диаметру с границами радужных оболочек.
– Клиническая смерть!
Николай обернулся к Григорию и, вылив из стоявшего на анестезиологическом столике флакона спирт на грудь больного, ткнул в область сердца:
– Вскрывай! Прямой массаж делать будешь.
На то, чтобы добраться до сердца пациента, у хирурга ушло полторы минуты. Может быть, в специализированных кардиологических клиниках это и делают быстрее, но Григорий был общим хирургом провинциальной больницы, и операций на сердце за четверть века работы он провел едва ли два десятка, да и то в экстремальных случаях, ввиду отсутствия кардиохирурга. Но Тыч не был плохим хирургом, и поэтому уже через полторы минуты он держал в руке комок сердечной мышцы парня и ритмично сжимал его, ощущая ладонью сквозь перчатку теплую податливую упругость.
Параллельно Николай заливал кровеносное русло юноши всеми возможными, из имеющихся в наличии, медпрепаратами.
В течение последующих двадцати минут в операционной за временем не наблюдали, впрочем, отнюдь не от счастья.
Сердечная деятельность мажорного отпрыска не возобновлялась.
Наконец Рассветов, после очередной безуспешной попытки обнаружения пульса, взглянув на тускло расплывшиеся зрачки больного, обреченно вымолвил:
– Мертв! – Шла тридцать седьмая минута его пребывания в операционной.
