– Бог с тобой, Катюшка, какой подарок? – удивился тот. – Новый год прошёл, юбилея вроде нету… Зачем подарок?
– Уезжаю я, тятенька, велели мне без иммунодефициту не возвращаться… А сколь его искать – в школе мы не изучали пока. Вдруг задержусь… А тебе память будет.
– Какой-такой дефицит? Зачем уезжать вздумала? – удивился отец и так расстроился, что покачнулся: нога раненая разболелась.
– Тихо, тихо, тятенька, а то ещё и голова болеть начнёт! Надо мне ехать, родненький: говорят, мамка моя – спидоносица, а я вся в неё. Куда мне деваться? Только до города…
Закручинился Фёдор, и стала нога у него так болеть и ныть, что прямо мочи нет. Присел он, за ногу обеими руками схватился.
Катюха тут же сбегала за мазью лечебной, стала натирать ему коленку простреленную, приговаривая:
– Сплету я для тебя, тятька, за ночь кресло волшебное: как сядешь в него, «Приму» свою закуришь, так вся боль в ноге сразу и уйдет-растворится, будто от рук моих. И будешь ты тихо-мирно сидеть-курить, да меня вспоминать. А я скоро-скоро вернусь!
Пообещала – сделала: к утру сплела кресло – удобное-преудобное. Глянешь на него – сразу хочется сесть, «Приму» закурить и вспомнить дочку-мастерицу…
Подарила она кресло отцу с наказом:
– Смотри, никому другим в нём сидеть не давай, да гляди, чтоб не сломали его и не девали никуда до моего приезда – иначе беда!
С тем и уехала.
С тех пор Фёдор каждый вечер стал сидеть в этом кресле, курить «Приму» и дочку вспоминать.
А по утрам наказывал жене и дочкам:
– Кресло моё не трогайте и не садитесь в него!
– Бог с тобой, – отвечала ему Авдотья, – да моя задница в такое кресло ни в жисть не влезет!
– Больно надо, – отвечали сонные дочки. – Нужно нам это уродство, как же! У нас диванчик есть и две софы мягкие! И вообще, папенька, ты обещал нам тарелку для Интернета!
– Обещал – куплю, – отзывался Фёдор хмуро. – А креслице не трогайте.
– Не тронем, не тронем!
Между тем Катюха добралась до большого города и стала спрашивать людей добрых, где тут на СПИД проверяют. Но вот ведь беда какая: от таких вопросов добрые люди вдруг сразу переставали быть добрыми и гнали её от себя плохими словами.
Решила она тогда сама искать, без расспросов лишних.
…А пока те поиски длятся – надо где-то жить и что-то есть. Нашла она бабушку, лицом подобрее и спросила у неё:
– Пожить возьмете ли?
– Отчего не взять, возьму, – отвечает та. – Деньги-то есть у тебя?
– Есть, – отвечает. – Немного, правда… Но я ещё заработаю!
– Ну… Тогда живи.
Бабушку эту звали Полина Егоровна, и оказалась она и впрямь доброй, только странной немного: в ванной у неё росли помидоры, а в квартире жили двадцать кошек и бульдог. Катюху это ничуть не испугало: в деревне она всегда с животными ладила. Бульдогов, правда, раньше не видала никогда, ну да ничего – подружилась.
Про СПИД она решила бабке ничего не рассказывать (как бы и та не перестала доброй быть!) и решила для начала в городе освоиться и узнать, как здесь деньги добывают на пропитание.
Оказалось, деньги здесь добывают по-разному: кто-то ходит в большие конторы и сидит там целый день, уставясь в компьютеры, другие дома строят, третьи улицы бумажками цветными украшают, четвёртые эти бумажки подметают… А есть ещё и такие, что на этих улицах стоят и собой торгуют для тех, кто мимо в машинах ездит. «Как моя мама, наверно», – подумала она.
На работу, где компьютеры, её никто не брал: «Мала, говорят, ещё, тебе учиться надо!». Оставалось или украшать улицы бумажками, или подметать их, или торговать собой. Торговать собой она постеснялась (кто её, косенькую, возьмёт?), разбрасывать бумажки тоже не захотела – она всегда любила чистоту, а потому пошла подметать. И хорошо это у неё вышло: метёт себе, с другими подметальщицами перемигивается, да песни поёт патриотические, которым батька научил…
А в это время в Пантелейково цыгане пожаловали: торговать платками да кофточками, мёдом да спиртом. Их с одного двора гонят – они на другой. И одной цыганке приглянулось креслице плетёное.
– Почём, – говорит, – продашь его, хозяюшка?
– Не продаётся оно вовсе, – отвечала та неохотно. – А чего это ты другим всем что-то купить предлагаешь, а у меня сама купить хочешь?
– Вижу, что кресло это с душой сделано: сидеть в нём будет мягко и кости болеть перестанут, – отвечает ей цыганка. – Давай, продавай! Сторгуемся! Кофточек тебе дам для дочек без счета, на выбор…
Сторговались они, и продала Авдотья кресло.
В это время идёт Катюха по городу, сосёт «Чупа-Чупс», честно заработанный, и подвоха никакого не чует. А подвох-то вот он: здание серенькое, а на нем табличка: «Областной центр профилактики СПИДА». Остановилась Катюха, «Чупа-Чупс» изо рта выпал, а она и не заметила. Знает – судьба это: надо ей идти в то здание серенькое. Надо, а ноги-то не несут! Но она собралась с силами, подошла и потянула на себя массивную дверь…
Но в это время окрикнул её кто-то:
– Стой, подожди!
2. Про гостей из Средней Азии
Подметальщицами улиц вместе с Катюхой работали всё больше бабы, и почти все – азиатки: таджички да узбечки. Была среди них одна пожилая, которую звали Фатима. Давно она приглядывалась к Катюхе своим глазом, прислушивалась ухом к песням её патриотическим, принюхивалась носом своим чутким к телу её молодому. А насмотревшись, наслушавшись и нанюхавшись, по вечерам Фатима ворожила на картах. И так разложит она карты, и этак – всё получается Катюхе казённый дом.
Жалко стало Фатиме русскую девочку. Взяла она самый большой казан, на рынке купила самой вкусной баранины, правильный рис и, конечно же, жиру. Пришла домой, сделала вкусный-вкусный плов и пошла к Самой Старой Таджичке Большого Города.
Самая Старая Таджичка, плов попробовав, спросила:
– Рис-то хорезмский брала?
– Где уж там… с Китая, – отвечала Фатима.
– То-то вкус не тот, не нашенский… Чего пришла-то? Говори давай!
Помедлила немного Фатима, речь свою обдумывая, а потом сказала напрямки:
– Глянулась мне девка русская, что с нами подметальщицей работает. Славная такая девка, работящая и не гордая. Песни, правда, плохие поёт, но поёт хорошо. Думала внука привезти, чтоб к ней посватался, да вот только беда: карта на неё плохо падает.
Самая Старая Таджичка вытащила из-под скатерти замусоленную колоду карт, кинула на стол не глядя.
– Ну-ка поворожи, – сказала.
Разложила Фатима карты, и вновь выпал казённый дом.
Самая Старая закряхтела:
– Не выбирай в дождь коня, а в праздник жену: каждая лошадь в дождь блестит, и каждая девка, разодетая к празднику, кажется красавицей. Иди домой и плов забери!
– Да ты что? Какой праздник?!!
Но больше ничего не добилась от Старой. Забрала плов, идёт домой грустная.
Идёт – видит: стоит Катюха перед домом казённым. Стоит, дрожит вся, а всё же дверь за ручку тянет.
– Стой, подожди! – закричала.
Обернулась Катюха, зарделась вся, увидев знакомую. От двери той отпрыгнула, словно ошпаренная.
– Пойдём, – говорит ей Фатима, – пловом тебя угощу.
Учит Фатима Катюху кушать плов руками. Та ест и нахваливает.
А Фатима её спрашивает:
– Не хочешь ли, красавица, за внука моего взамуж пойти?
– Как же я могу хотеть, – удивляется та, – ежли я его не видала никогда?
– А зачем его видать? – удивляется та. – Я за него поручусь: сыта-обута-одета будешь. Детей рожать будешь…
Пригорюнилась тут Катюха и отвечает, глаза пряча:
– Нельзя мне детей, у меня мать спидоносица…
Удивилась Фатима и тут только вспомнила слова Самой Старой Таджички. По-своему их переиначила: «Пока под подол не заглянешь – считай ничего не видела». Пригорюнилась.
– Судьба, знамо тебе, девонька, в казённый дом идти. Вот только погубят там тебя.
– Ой, погубят, тётенька, – заплакала Катюха.
Жалко стало Фатиме девушку, стала она её снова расспрашивать.
– Как, – говорит, – твою мамку зовут? Откуда знаешь, что она спидоносица?
– Знать-то, – говорит, – точно не знаю, но люди говорят…
– Люди много что говорят, не всех слушать-то надо. Вот что я тебе скажу, девонька: разыщи-ка ты мамку свою бедовую и расспроси хорошенько, а потом возвращайся.
Идёт Катюха, плачет горько… Одно было у неё задание – и с тем не справилась. Теперь другое – того труднее. Где ж искать её, мамку-то, коли она не помнит её совсем?
Идёт, ревёт, слезы по щекам мажет… Ветер свежий те щёки сушит, утешает её, но она не слышит его утешений: вся в горе своём. Шла так, шла, дороги не разбирая, не замечая подмигиваний светофоров. Шла до тех пор, пока не услышала визг тормозов и крик:
– Куда прёшь, зараза?
Подняла глаза и увидела в машине тётку со злыми глазами.
– Извините, тётенька, – говорит она. – Простите меня, пожалуйста.
А у тётки той вдруг вся злоба из глаз исчезла куда-то. И смотрит она вроде как и на Катюху, а вроде как только на глаз её косенький. И вдруг манит девушку к себе пальчиком:
