Будучи совсем уже близким к источнику страха, Ульян Самсонович помнил немногое. Его то жгло, то вымораживало, то согревало отеческой любовью; Щелчков смиренно сносил и одно, и другое, и третье. Он начал понимать, что так здесь принято, положено, а поскольку был всегда дисциплинированным и законопослушным, безропотно подчинялся. Он не мог вызвать в памяти дня своего смиренного выхода на пенсию, но чувствовал, что происходящее не противоречит его прошлому опыту и существует в согласии с его основными жизненными принципами.
В конце пути его ослепило. Ласковый и грозный голос прогремел со всех сторон:
«Как же мы поступим с твоей гордостью?» и назвал имя, которого Ульян Самсонович не мог воспроизвести, но знал доподлинно, что это и есть его настоящее, истинное название.
«Верните мне мое», – попросил Ульян Самсонович у голоса.
«У тебя не может быть ничего твоего!» – крикнул тот столь громко, что на короткий миг Ульяна Самсоновича не стало совсем.
«Хочу к телевизору», – сказал Щелчков, глядя вниз в разверзшуюся бездну.
«Иди», – молвил голос откуда-то изнутри Щелчкова, и свет со страхом перестали существовать, а Ульян Самсонович подумал последней мыслью, что вот идет человек на Страшный Суд,, как будто в поликлинику – сдавать анализы, и боится, и думает, что у него найдут рак, но на поверку выходит, что ничего особенного и нет, пустяки.
Между тем на высотах с которых он был низринут, состоялся скорый совет, и неизвестно, кто и с кем на нем советовался. Однако решение вынесли простое: предоставить упрямца, как и подобных ему самородков, себе самому, и даровать ему из милости и жалости возможность влачить то существование, какое только и былому позволительно в нынешнем состоянии. И Щелчков возвратился туда, откуда начинал восхождение к вершинам инобытия; возвратился без памяти и формы, злой на судьбу и полный неосознанной ненависти ко всему, что не он и так или иначе пытается на него воздействовать.
…Когда со дна кончины Ульяна Самсоновича истек третий месяц, семье пришлось пригласить священника – кропить помещение. Стучало повсюду – под комодом, под софой, под ванной. Срывались со стен и вдребезги разбивались портреты и пейзажи, воспламенились плюшевые игрушки в детской, вылетали пробки, исчезали документы и деньги. Служитель культа замахнулся богатырским замахом и послал в невидимку первый транш освященных обжигающих брызг, но в туже секунду с потолка, из-под лепного украшения сорвалась ответная молния, шаровая, и от нее у батюшки обуглилась десница. Святой отец, угодивший в засаду, завыл и выронил кропило. Сей же миг влетевший в комнату точильный брусок рассек ему левую бровь; одновременно до окаменевших свидетелей донесся шум воды, которая сама по себе хлынула из кухонного крана. Бормоча молитвы и баюкая изувеченную руку, священнослужитель стал отступать. Уже с лестничной площадки он посоветовал обратиться к некоему старцу, который в свое время прославился в экзорцизме невиданными успехами. Рекомендацию выслушали без энтузиазма: старец жил в такой глуши, что добраться до него было практически невозможно. Полтергейст между тем продолжал бушевать, распахивая двери шкафов м вываливая на пол постельное белье. Что-то с силой билось в газовых трубах, мигал свет, хлопала створка форточки. До смерти напуганный сначала батюшкой, а после – неугомонным привидением, пустился в рев Артур. Даже Гоша был бледен, как полотно, и вжался в самый Безопасный, как ему думалось, угол. Но его достало и там. Вода закапала вдруг с потолка, сперва – по капле, потом полилась, как из худого сита.
Стало очевидно, что на дом свалилась беда – и нешуточная. Съезжать с квартиры не хотелось, а и полной уверенности в том, что это в будущем надежно защитит ее от полтергейста, в семье не было. Пригласили экстрасенса.
Тот пришел с лозой и рамкой, принес амулеты, курения и молодые травы. Походив взад-вперед по комнатам, гость более или менее точно оценил энергетическую обстановку и сообщил:
«Скорее всего, здесь беснуется ваш дедушка. Ему что-то от вас нужно, но он не может объяснить, что, и потому сердится».
«Папа? – недоверчиво переспросила дочь. – Но он же умер, чем мы можем ему помочь?»
«Этого я не знаю», – вздохнул специалист.
Молчавший до сих пор Гоша вдруг попросил:
«Давайте включим телевизор».
Его не сразу поняли, а когда дошло, то вспомнили сразу, что в редкие часы, когда телевизор бывал в работе, потусторонние бесчинства прекращались.
«Попробуйте», – не стал возражать экстрасенс.
Сын Ульяна Самсоновича нервно тюкнул в кнопку на пульте. Экран расцвел; передавали выпуск новостей, и в комнате зазвучали автоматные очереди. А люди, окружившие телевизор, с замиранием сердца внимали не им, а наступившей тишине. В квартире воцарился мир, и невестка невольно бросила взгляд на диван, боясь увидеть в углу загипнотизированного деда.
– …Он там, конечно же, был», – Ульян Самсонович сидел и в целом дружелюбно препирался с дымным бесформенным духом ростом в кулак.
«Я же говорил тебе, что рано или поздно включу его, – победным тоном отвечал Щелчков. – Ну, пришлось поторкаться – память-то уже не та. Забыл, понимаешь как это делается».
Поверженный оппонент сумрачно впитывал световую информацию с экрана.
«Не забыть бы заново», – беспокоился старик.
Ни о каких неприятностях, причиненных людям в ходе его поисков выключателя, Щелчков не подозревал. Он видел только телевизор и какие-то другие субстанции; они, как он с некоторых пор воображал, имели к телевизору самое непосредственное отношение. О том, что он сам что-то ломает и портит, что мешает людям и пугает их, Ульян Самсонович не думал. Он вообще не догадывался, что в мире существуют люди. Его покинули ненависть и злоба, так как ненавидеть больше было некого. Ему казалось, что он попал в мудреную аппаратную комнату, где находится самая важная вещь на свете. Ее надо заставить работать – во что бы то ни стало. Они были созданы друг для друга. И про то, что в незапамятные времена пришлось ему соприкоснуться с адом и раем, Щелчков вспоминал очень редко, потому что обе эти области уготованы лишь тем, в ком их существование возбуждает нездоровый интерес.
© декабрь 1998 – январь 1999
Гомартели придержал посетителя за локоть.
– Как оно происходит? – спросил он, будто спохватившись. При встрече с непонимающим взглядом клиента он пояснил, кося глазами в сторону цветной татуировки: – Ну, вот это.
У клиента – рыжеволосого байкера лет двадцати – был синдром иммунодефицита, приобретенный по милости рецидивирующего гомосексуализма. Байкер знал о скорой своей смерти и нисколько не сокрушался. Его заботил лишь случайный застой в предстательной железе, который Гомартели – пользуясь перчаткой, разумеется, – успешно устранил посредством массажа.
– Рыбка, что ли? – оскалился байкер.
– Рыб, он, – кивнул Гомартели.
– Шутка, шалость, – байкер пожал плечами. – Больно было! Краска, техника… Тоже, что ли, хочешь?
Гомартели выставил ладони и улыбнулся:
– Нэт! Маи иголочки – уум! – он поцеловал кончики пальцев. – Сохрани Господь!
Клиент, оттопыривая губу, полюбовался разноцветной рыбкой, украшавшей его левое плечо. Он почесал джинсовый шов, врезавшийся в ложбинку на заду, и снисходительно сообщил:
– Больно, конечно. Но чего не сделаешь ради? Верно, генацвале?
– Очень верно, – кивнул Гомартели.
Байкер шутливо козырнул и вышел из частного кабинета Гомартели. Доктор покачал головой, размышляя о рыбке. Его чрезвычайно интересовало все, касавшееся кожи и путей ее прокалывания. Частный характер кабинета вынуждал его не ограничиваться акупунктурой, и Гомартели практиковал массаж всех мыслимых разновидностей, мануальную терапию, иридодиагностику и психоанализ. Правда, иглоукалывание оставалось его коньком. Не в силах расстаться с любимым занятием даже дома, он имел своеобразное хобби, но об этом – ниже.
Почесав сизый подбородок, Гомартели махнул на что-то рукой и выглянул в коридор. Там одиноко сидела напряженная, перепуганная особа лет сорока. Гомартели старался оборудовать предбанник по возможности роскошно, не скупясь на безвкусные бра, приглушенную классическую музыку и журнальный столик с последними выпусками «Космополитена». Поклонившись, он сделал приглашающий жест.
Женщина встала, смерила взглядом низенького, подобострастного кавказца, содержащего в круглом брюшке месячный запас пещерной похоти. По гостье было видно, что, захоти Гомартели разгрузиться, она отважится на это без лишних споров и торгов, но думать будет о своем, навязчивом и тайном. Доктор суетливо посторонился, пациентка быстро вошла в кабинет и остановилась, не зная, куда сесть. Ей пришлось выбирать между симпатичной, ситчиком обтянутой кушеткой и неуютным офисным стулом, поставленным в опасной близости от врачебного стола. В кабинете курились благовония, на столе лежал солидный том, озаглавленный: «Космическое сознание». В конце концов женщина сочла стул менее двусмысленным и села, крепко сдвинув ноги и даже подвернув их кзади, под сиденье. От взгляда Гомартели не укрылось ничего, доктор чуть заметно улыбнулся и занял свое место, уважая страхи пациентки и стараясь на первых порах держаться от нее как можно дальше.
