У кого их, бывших, нет?
Только бывшие и делают нас настоящими.
Как-то днем, через недели две после той встречи, для Риты мнимой, Олег позвонил ей и сказал, что Ревекки больше нет. Пришла домой – и прихватило. Сердце. Ревекка умерла на руках у соседки. Постучалась, пожаловалась, та даже не успела вызвать «скорую».
Рита не расслышала в голосе Олега ничего, кроме легкой грусти, и сама к смерти незнакомой женщины, о которой знала к тому времени совсем немного, отнеслась так, как воспринимают заметку в газете: да, люди, увы, внезапно смертны.
– Соболезную, – сказала Рита. А вскоре переехала к Олегу – так сложились обстоятельства.
Дом был холостяцкий, и к лучшему: Рита, почему-то брезгуя, не хотела бы жить в квартире, обставленной чужой женщиной. Но Ревекка, эта приличная еврейская женщина с овечьим лицом, все-таки влезла в жизнь Риты. Она не настаивала на своем присутствии, но, проявляясь пунктиром, вечно была. «Я здесь», – напоминала бывшая то через фотографию, то через безделушку, подаренную Олегу по неясному поводу, то через обшарпанную деревянную раму, которую он с ней вместе покупал на блошином рынке.
«Я была, когда тебя не было, – сообщала Ревекка. – И я буду, даже если меня уже нет».
Олег мало говорил о своей жизни с Ревеккой. Он вообще неразговорчив, считает почему-то, что многое следует по умолчанию. Рите оставалось лишь догадываться, как он жил с Ревеккой и почему женщина с внешностью овцы попросила его вон. Повод был, наверное, но Рита, не зная, должно быть, чего-то, повода просто не видела: она только чувствовала неявную тяжесть в глубокой глуби темной воды, которую мне, рассказчику, хочется именовать еще и бесконечно длинной.
Ревекка умерла – и спросить было некого.
Ревекка беспокоила Риту. И не только потому, что полезно знать, от каких женщин уходят любимые мужчины, – сам Олег оставался для Риты не совсем понятен. Она не исключала даже, что он страшен может быть и когда-нибудь она сама, узнав какую-то отвратительную тайну, захочет уйти от него. Ведь попросила же Ревекка его вон, хотела дожить с ним до старости, но взяла и выставила вместе с вещами.
В их последнюю встречу, в парке, Ревекка сказала Олегу, что надеялась на их «воссоединение». Она была приличной женщиной и, говоря так, наверняка не шутила, не кокетничала. Олег – не такой уж эгоист, и ему должно было сделаться грустно, что их с Ревеккой общая история подошла к концу. Ведь грустно, когда люди расстаются, – так ведь? Грустно. Мостик над темной водой уже не принадлежал этой женщине с горделивым именем и скучноватой внешностью.
Почему она не родила от него? Если бы у них были дети, Олег не ушел бы от нее никогда. Он не позволил бы детям расти без отца, как вырос сам, – это единственное, о чем он говорит с видимой мукой, а что до остального, Олег облачается в любимый теплый, лишенный жесткости и углов кокон.
– Она была бесплодна? – приставала к нему Рита.
Нет, не была. Ему, во всяком случае, неизвестно. Ревекка говорила ему, что не хочет детей, что дети разлучают, а не единят, и все чушь, что долдонят нам из поколения в поколение. Дети – это экономический резон, чтобы было на кого опереться в старости, в чем Ревекка необходимости не видела (и в результате оказалась права).
В сущности, Ревекка была склочной бабой. На закате их с Олегом совместной жизни она очень часто его мучила. Он мог приехать из дальней утомительной командировки, а она, сидя за столом, перебирая, например, почтовые марки, могла даже не обернуться, буркнув только: «А, ты…» Она могла в гостях весь вечер простоять с унылым лицом, не говоря ни слова, провоцируя неловкости, ожидая будто, что Олег взорвется и скажет ей что-то обидное, злое.
Она ждала.
Врачи сказали, что она переусердствовала. Ревекка была склонна к полноте, стала заниматься спортом и умерла. Рита решила, что Ревекка решила похудеть. Если бы Ревекка думала о своем здоровье, а не только о внешности, то, записавшись на фитнес, и курить бы бросила, но вместо этого смолила одну за другой. Говорят, курение отбивает аппетит, и Ревекка не могла этого не знать. В общем-то, она убила себя сама: за здоровьем не следила, стала бегать до одури – и умерла.
Она была склочной бабой, но ранней смерти не заслужила. Никто не заслуживает ранней смерти, а Ревекка – так думала Рита, оставаясь одна в большой пустынной квартире, когда Олег уезжал в очередную командировку, – могла почувстовать полную безысходность в глухом, как бункер, одиночестве. Олег не виноват, что занят. Не виноват он, что молчит, – но и она ведь тоже не виновата! Если бы у Риты не было своих интересных занятий, если бы ходила она на работу, как на каторгу, то могла бы не только ворчать при его появлении. Она закатывала бы ему истерики, обвиняла без нужды, несправедливо или даже подло.
– Лучше бы ты прическу себе новую сделала, – корила Рита мертвую Ревекку за эту серьезность, за эту приличную овечью правильность, которая хороша, как полиэтиленовый пакет: если надолго, то уже не гигиенично, а душно, тошно, мертво. Нельзя быть слишком серьезной, нельзя.
Чтобы мост не рухнул, он должен быть пластичен, части его должны двигаться – и только так он, чутко дрожа, удержится над длинной темной водой.
Ревекка занималась скучным офисным трудом, а в детстве хорошо играла на рояле и даже мечтала о профессиональной карьере пианистки, но, ловя на уроке физкультуры баскетбольный мяч, сломала палец. В юности профессионально занималась бальными танцами, но и с танцевальной мечтой пришлось расстаться, потому что случилась какая-то беда со спиной. Олег рассказывал об этом Рите, припоминая не без труда. Этим внезапно оборванным нитям, этим не успевшим расцвесть цветам он не придавал значения. В детстве он мечтал стать биологом, но не стал, и в том, по его разумению, не было ничего плохого.
А что было бы с ними, с Олегом и Ритой, если б она не разговаривала с ним, а только ждала? Что было бы, если б не выспрашивала она, что думает он, о чем мечтает, хочет чего, чего боится. Что было бы, если б ждала она от их отношений только танца – если б ждала, а не требовала? Как скоро озлобилась бы, осатанела, возненавидев его вечную, ко всем случаям подходящую склонность делать вид, что все в порядке, прекрасно все? Что было бы, если б не умела Рита смеяться над собой, над ним, над их любовью – безусловно, неверной, и верной тоже, вне всякого сомнения, раз уж нет единого на всех закона любви. Что было бы, если б видела она всю нелепость бытия, каким бывает оно даже в самые нежные его моменты, и не могла бы усмехнуться, позволяя себе не принимать все слишком всерьез?
Что было бы, если б хотела только танец, только бал, а не цирк, не драму, не комедию – как получится?
Ревекка была слишком серьезной.
Она молча и сильно требовала от Олега, чтобы он любил ее так, как любят в любовных романах, которые так любят женщины овечьей выделки, – а он, человек полутеней и полутонов, не понимал, чего хочет от него его женщина. Она умерла, он разок-другой всплакнул. Пересчитать бы, сколько слезинок стоил каждый год их общей жизни? Думая об этом, Рита ловила себя на мазохистском удовольствии: Олег жил с женщиной, был, наверное, счастлив, и он легко так отправил ее в архив, не гадая о причинах, не сожалея о следствиях. И ее, Риты, уход, он встретит с той же грустью. Была – и сплыла. Умрет она, Рита, а он заживет дальше, снова кого-то встретит, кем-то увлечется, у кого-то пойдет на поводу. Рита была уже взрослой девочкой, она понимала, что после чьей бы то ни было смерти жизнь не заканчивает свое коловращение. Мост рухнул, но вода-то течет. Но Рита точно знала, что если Олег умрет, то и она совсем скоро загнется – от тоски, в муках, в сердечной немочи. Но она же дура, она же уродка, эта Рита. У нее душа в язвах. Какой с нее спрос?..
Такую написал бы историю.
Одна моя знакомая, она лысая, потеряла брата. Его, недавно разведенного, нашли на полу собственной квартиры с пластиковым пакетом на голове. Задохнулся. Квалифицировали как самоубийство, но не исключили, что трагическая неосторожность. Он умер без штанов. Вполне возможно, пытался обострить ощущения от оргазма кратковременной асфиксией. Есть, говорят, и такой способ очутиться на седьмом небе.
Номер седьмой не вышел, получился смертельный. К брату моя знакомая не ходила, вещи из съемной квартиры ее муж вывозил. «Ненавижу твоего бога» – такую надпись он прочел в спальне.
– Нацарапали прямо на обоях, – с явным огорчением шепнул мне он.
Моя знакомая, как я уже отметил, лысая. Совсем. Прежде у нее были пышные ржаные волосы до плеч, но случилась какая-то сложная болезнь, волосы выпали полностью, включая брови и ресницы. И улыбчивая красотка превратилась в барышню из научно-фантастического фильма. О ней, прежней, я могу судить только по фотографиям. Даже несмотря на собственную приметливость на лица, я не смог узнать, что за девица стоит на фото и, подняв руку, будто только что откинула тугую светлую прядь, хохочет во весь белозубый рот.
