История, если воспринимать ее как науку, покажется немногим занятней математического справочника, состоящего из чисел и пояснений к ним. Если же рассматривать ее как поле для игры воображения, то едва ли найдется предмет увлекательней. Некоторые события хороши настолько, что попросту не могли не произойти, хотя никогда не происходили. Миф всегда больше реальности, вымысел сильнее правды. Кому интересно знать, что Аляска была продана Америке при Александре Втором, чтобы выплатить компенсацию помещикам после отмены крепостного права? Куда занимательней выдумка, будто ее продала Екатерина Великая, чтобы пошить себе какое-то невероятное платье с жемчугами и бриллиантами.
Тягу к этой области познаний я, видимо, унаследовал от одного из моих дедушек, бывшего в свое время доцентом на кафедре истории Киевского университета. Впрочем, наследство досталось мне в несколько искаженном качестве: если дед мой любил историю в единственном числе, то я полюбил ее во множественном, в виде историй, которыми я щедро делился с друзьями и знакомыми – безотказными слушателями и добровольными жертвами моих мистификаций. Я даже прослыл специалистом в исторических вопросах, поскольку знал хоть что-то, в отличие от моих приятелей, по большому счету не знавших ничего. Я с упоением бросал семена фантазии в благодатную почву невежества, нисколько при этом не заботясь об урожае. Семена меж тем проросли, и однажды наступило время жатвы. Слух обо мне дошел до совершенно незнакомых мне людей, которые решили открыть что-то вроде частного туристического бюро и устраивать поездки по Европе для обретавшейся в Германии русскоязычной публики. Как-то вечером мне позвонили, и приятный женский голос осведомился:
– Алло? Здравствуйте. Это Миша? Можно вас так называть?
– Мишей можно, – ответил я. – А Иннокентием нельзя.
– Каким Иннокентием? – удивился голос.
– Никаким. Раз уж родители неосторожно назвали меня Мишей, не вижу повода называть меня как-нибудь по-другому.
Трубка хмыкнула.
– Вот и чудесно. Меня, кстати, зовут Ритой. Мы с мужем…
– Жаль, – сказал я.
– Что жаль?
– Жаль, что вы с мужем.
– О господи! – сказала трубка. – Ладно, ближе к сути. Миша, вы не хотите поехать в Бельгию?
Признаться, я немного удивился.
– Не хочу показаться невежливым, – ответил я, – но какое вам дело до того, куда я хочу поехать, а куда не хочу?
– Вы не поняли. Это я приглашаю вас поехать в Бельгию.
– С вами?
– И со мной, и с моим мужем…
– Вы предлагаете мне menage а trois?
– Что я вам предлагаю?
– Ну что-то вроде тройственных отношений.
– Вы с ума сошли! Послушайте, Миша, я и мой муж организовываем двухдневную поездку в Брюссель и Брюгге для русскоязычных туристов. Нам нужен экскурсовод. Один ваш друг порекомендовал мне вас как человека, который разбирается в живописи и в истории.
– Это который друг? – поинтересовался я.
– Алексей. Алеша Жаворонков.
– Леха, что ли? У вас устаревшие сведения. Он мне больше не друг.
– Почему?
– Потому что. Вы бы стали дружить с человеком, который, чуть сядешь с ним за стол, напивается, буянит и лезет в драку?
– Пожалуй, нет.
– Вот и он не хочет.
Некоторое время трубка молчала. Затем снова послышался голос Риты:
– Вы шутите?
– Шучу, конечно.
– То есть наговариваете на себя?
– Естественно, наговариваю.
– Зачем?
– Чтобы вы были готовы к худшему и не разочаровались при встрече.
– Ну-ну, – проговорила Рита. – Так что насчет Бельгии?
– Хорошая страна, – сказал я. – Я там не был ни разу.
– Вот видите. А теперь мало того, что побываете, так еще и деньги заработаете.
– Сколько? – Я оживился.
– Триста марок вас устроит? Плюс ночь в гостинице с завтраком. Вы когда-нибудь зарабатывали триста марок за два дня?
– Нет. Только за одну ночь и без завтрака.
Рита вздохнула.
– С вами чертовски трудно разговаривать. Сколько вам лет?
– Тридцать один.
– А ведете себя как двадцатилетний. Короче, вы согласны?
– Я-то согласен. Только как я буду водить туристов по городам, в которых ни разу не был?
– Не волнуйтесь, Миша. Этим займется брюссельский экскурсовод. Вашей обязанностью будет занимать людей историческими сведениями, пока мы будем ехать в автобусе, а также вести экскурсию в музеях. Расскажете о художниках, о картинах. Алеша говорил, что вы хороший рассказчик.
– Алеша сволочь, – заявил я.
– Почему это он сволочь?
– Потому что я всегда ненавидел экскурсоводов. А теперь по его милости сам таким стану.
– Знаете что, – сказала Рита, – если для вас это так принципиально – откажитесь, и покончим с этим.
– Я что, идиот, отказываться от трехсот марок? Вы меня искусили. Я теперь Адам, соблазненный, изгнанный из рая и вынужденный в поте лица своего зарабатывать хлеб на суровых бельгийских просторах.
– Ну слава богу, – с усталым облегчением выдохнула Рита. – Значит, увидимся через неделю. Пока-пока.
Она с не слишком учтивой поспешностью повесила трубку.
– Хамка, – сказал я.
Затем подумал и набрал номер Алешки Жаворонкова.
– Да? – раздался в трубке его недовольный голос.
– Привет, Леха, – сказал я. – А я в Бельгию еду.
– Я в курсе, – ответил Леха.
– А ты в курсе, что ты сволочь?
– В курсе.
– Я так и думал. Что тебе привезти из Бельгии?
– Пива бельгийского привези.
– Ладно. Привезу тебе пива и статуэтку Писающего мальчика.
– На черта мне сдался твой Писающий мальчик?
– Чтоб ты знал, для чего пиво пьешь. Слушай, а сколько этой Рите лет?
– Какой Рите?
– Которой ты меня с потрохами сдал.
– Аа… Сорок.
– Тьфу… Сволочь ты, Алеша.
– Я в курсе.
Он, не попрощавшись, повесил трубку.
– Хам, – сказал я.* * *
Неделю спустя, в темное и промозглое ноябрьское утро, приправленное моросящим дождем и неспешно опадающими листьями, наш автобус с сорока пятью туристами на борту выехал в сторону Брюсселя. Общество подобралось почтенное – в основном это были немолодые уже люди лет пятидесяти, а то и шестидесяти, а одному старичку было от души за семьдесят. Разнообразила этот геронтарий молоденькая черноволосая девушка лет двадцати пяти с относительно приятным лицом и по-лошадиному большезубой улыбкой. Впрочем, путешествовала она не одна, а в компании родителей – столь же большезубой мамаши, заботливо присевшей по соседству с нею, и невзрачного на вид отца, расположившегося на сиденье сзади и нежно дышавшего ей в затылок. Было около шести утра, я не выспался, да и остальные пассажиры откровенно клевали носами. Я рассудил, что столь сонливому собранию меньше всего в настоящий момент требуется аниматор, и собрался было задремать, но в этот момент надо мною склонилась изящная фигурка.
– Прошу прощения, – сказала фигурка, – Миша – это вы?
– Миша – это я.
Даже в полутьме автобуса можно было разглядеть удивительной красоты лицо с большими зелеными глазами, мило вздернутым носиком и чуть припухлыми губами. Кончики вьющихся светло-русых волос щекотнули мне лоб.
– Кто вы, нежный ангел? – поинтересовался я.
– Рита. – Лицо улыбнулось. – Мы с вами имели удовольствие беседовать по телефону.
– Какая все же сволочь, – покачал головой я.
– Что?!
– Алешка Жаворонков – сволочь.
– Я смотрю, вы очень любите вашего друга. – Рита снова улыбнулась.
– До беспамятства. Я привезу ему из Бельгии несколько бутылок пива и каждую из них разобью о его идиотскую голову.
– За что такая немилость?
– За то, что он мне сказал, будто вам сорок лет.
– В самом деле, сволочь. Мне всего тридцать девять.
– Врете!
– Странная у вас манера делать комплименты.
– Это потому, что я изыскан до грубости. Слушайте, Рита, садитесь рядом со мною. Пассажиры спят, рассказывать им что-либо бессмысленно. А вам одной я расскажу такое…
– Историю Бельгии?
– Да хоть Новой Зеландии. Какая вам разница.
– Расскажете позже. И не мне, а всему автобусу. Отдыхайте, я должна вернуться к мужу.
– А зачем? – Я попытался остановить ее. – Он небось тоже спит без задних ног.
– Да, Максик уснул.
– Максик? – изумился я. – Вы с котом путешествуете?
– Почему с котом? Макс – это мой муж.
– Спаси и помилуй, – сказал я. – Ну и нравы у вас в семействе.
– А что вам не нравится?
– Что мне не нравится? Мне не нравится война в Югославии и селедка под шубой.
– И при чем тут моя семья? Мы Югославию не бомбим.
– А селедку под шубой делаете?
– Так, – сказала Рита, – у меня, кажется, начинается дежавю недельной давности. Очень вас прошу, отдыхайте, Миша. Когда надо будет, я вас разбужу.
С тем она и удалилась. Я и в самом деле заснул и проспал пару часов. Разбудили меня тусклые лучи ноябрьского утреннего солнца, неохотно пробивавшиеся сквозь завернутое в тучи небо и конопатое от засохших дождевых капель окно автобуса. Большинство пассажиров также успели проснуться и теперь оживленно наливали себе из термосов кофе и чай, с шумным удовольствием пили и закусывали бутербродами. Я почувствовал голод, а поскольку сам я не запасся ни едой, ни напитками, люди стали вызывать во мне раздражение. Когда раздражение мое готово было перерасти в ненависть ко всему роду человеческому, раздалось потрескивание микрофона, а за ним голос Риты:
