– Употреб-ляла! – она разделила слово на две части и вторую произнесла громко, с вызовом.
– Когда последний раз?
– Вчера. Не знаю, как от него отделаться, веришь, нет? – спросила Старая.
– Дети есть?
– Да, и не только дети, внуки есть, – оживленно заговорила Старая надтреснутым голосом. – Муж у дочки – мент. Он следит за мной. Сказал, чтобы, пока я это… чтоб я к ребенку не подходила.
– Что ж вы, Марина Исаевна, так зятя своего позорите? – спросил толстый, растягивая слова. – Что ж вы не живете, как все тещи нормальные живут?
– Хочу-хочу, – Старая всем телом потянулась к толстому. – Сколько времени хочу. Не знаю, как от него отделаться.
– От зятя или от крокодила? – хохотнул толстый.
– От крокодила. Веришь, нет? Клянусь, здесь меня больше не увидят.
– Чем клянешься? – мрачно спросил толстый.
– Внуком клянусь, – моргнула Старая.
– Иди на ее место, – повернулся толстый к Салеевой.
Салеева осталась сидеть в кресле. Старая вернулась на диван. Анюта отошла от стены и села рядом со Старой, приподняла стопы, опираясь о пол пальцами, соединила ладони и зажала их коленками. По ее руками прошла дрожь, она сильнее сжала их коленями.
– Особого приглашения ждешь? – спросил Толстый.
Салеева поднялась, мягко и пружинисто прошлась по паласу. На икрах ее при ходьбе играли мышцы. Остановившись прямо под медалью, Салеева воткнула руки в боки, расставила ноги и попружинила ими, словно собиралась взять вес.
– Мастер спорта международного класса, – усмехнулся толстый. – Салеева Алена Леонидовна.
– Колешься?
– Нет.
– Ты шутишь? Соседи жалуются. В подъезде не продохнуть.
В комнату вошел Птица. Он нес белого котенка, сжав его за туловище большим и указательным пальцами.
– Под столом нашел. Сидел там тихо, прятался, – сказал Птица басцом, прихлопывая в словах гласные. Произносимые им предложения были похожи на пузырьковую пленку, в которой он языком лопал воздушные головки.
– Это что, твоя домашняя крыса? – засмеялся толстый.
Салеева выпрыгнула из угла, схватила котенка. Котенок тонко закричал. Салеева прижала его к груди. Он барахтался лапами на ее груди, словно его топили. Словно он находился в воздушном пузыре пластикового пакета. На коже Салеевой проступили тонкие красные царапины, беспорядочные, как рисунок ребенка, впервые попробовавшего рисовать.
Птица направился к балкону. Анюта стиснула колени.
– Котенка мне напугали, – сказала Салеева, скользя ладонями по засаленной шерстке котенка, упорно рвавшегося из ее рук. Она дернула его, прижала к груди теснее и сцепила на нем замок рук.
– Вот у нее домашняя крыса, сидит в обосранных колготках, – сказал Птица притихшим голосом. Толстый резко развернул к нему короткую шею.
Салеева опустила глаза и сжала зубы. Ее лицо стало квадратным, а верхняя губа – тонкой.
Птица вынес на руках с балкона ребенка. Обхватив Птицу одной рукой за шею, мальчик в другой сжимал красную машинку. Ноги его в бугристых колготках свисали вдоль Птицыного тела. Его рот был открыт, он делал им шумные равномерные вдохи. Посмотрев на мать темными глазами, он перевел взгляд на машинку.
– У тебя с кукушкой все в порядке? – тихим голосом спросил Салееву толстый.
Салеева раздула ноздри и отвернулась к двери, по обеим сторонам которой неподвижно стояли омоновцы.
– Жень… – позвал его Птица. – У него все вещи дезоморфином провоняли.
– Ты че, себе мозг весь проколола? – давяще спросил толстый. – Ты че, блядь, из пацана дебила сделала?
– Я его яблоками кормлю! – крикнула Салеева, котенок дернулся и с криком вырвался на плечо. Салеева схватила его, сдавливая выпуклый живот пальцами.
– Че? – толстый скривил лицо. – Чем ты его кормишь?
– Яблоками! Старая, покажи.
Старая шмыгнула, приподняла плечи, взяла сумку с дивана, тряхнула. Из нее выкатились три яблока – красных, продолговатых, с глянцевыми боками в желтых крапинках.
– Это что такое? – спросил толстый.
– Витамины для ребенка, – еле ворочая языком, проговорила Старая.
Яблоки укатились и застряли в выемке у подлокотника.
– Муж есть? – спросил толстый.
– Умер.
– Скололся?
– Утонул.
– Кололся?
– Нет.
– Родственники есть?
– Сестра.
– Телефон давай.
– Нет у меня никакого ее телефона.
– Сдохнешь. Сгниешь заживо, сука. Телефон давай, я сказал, – с угрозой проговорил толстый, заступая в пространство между Салеевой и оператором.
– Я сказала, на хуй иди.
– Сука, телефон дай! – раздалось из-под маски одного из омоновцев.
– Девятьсот восемнадцать… – начала Салеева, – шестьсот тридцать один… девятнадцать… сорок…
Толстый вытащил из кармана брюк телефон, потыкал коротким пальцем в цифры. Приложил трубку к уху, переступая через Мишу и Ваджика, вышел на балкон. Выглянул оттуда.
– Птица, ребенка на кухню уведи.
С балкона послышался бубнеж. Толстый что-то монотонно говорил в трубку.
– Она-то сдохнет, – послышалось отчетливей. Салеева шумно выдохнула. – С ребенком что будет? Мы можем его определить прямо сейчас…
– Птица… – он высунул голову с балкона. – Птиц!
В комнату вошел Птица и быстро пересек ее, переступив одной ногой через Ваджика, другой – через Мишу.
– Ты смотри, что делается, – сказал толстый.
– Урну я видел, – сказал Птица.
– Ты там в углу посмотри, – сказал толстый.
– Сейчас, перчатку надену…
Птица вынырнул с балкона. В поднятой руке он держал шприц.
– Ребят, что-то мутноватый у вас крокодил. Как вы таким колетесь? – спросил толстый, выгружая свое крупное тело из узкого балконного проема.
– Че молчим?
Миша, расцепив пальцы на макушке, поднял голову. На шее выступил небольшой кадык. Опираясь локтями об пол, Миша прогнулся в копчике, глядя на Птицу исподлобья. Только пальцы его бессильно распяливались над головой, как сломанные ветви дерева с большими пятипалыми листьями.
Птица поднял шприц выше – вровень с желтыми лучами, бьющими из голой лампы под потолком. С того угла, откуда смотрел Миша, шприц совпадал с куском обоев, оставшимся на стене. Издалека узоры их походили на бледные привидения с продолговатыми головами, с размытыми макушками и двумя пузырями вместо щек. Их тела отчетливо начинались узкими плечами, а к низу оплывали в раздутый пузырь под бледно-свинцовым балахоном. Привидения будто держали в руках светильники или свечки и выплывали из сырой и заляпанной цементной стены, как из портала, открывшегося на том самом месте, с которого не смогли или не захотели содрать последний кусок обоев. Миша смотрел на обои через шприц, который Птица, нагнувшись, держал перед его лицом. Шприц был залит бледно-желтой мутной жидкостью. Свет лампы, проходивший сквозь его пластмассу, зажигал на стене свечи в руках привидений. Размывал их макушки, контуры балдахинов, и если смотреть на них долго под таким углом, как смотрел Миша, то можно было заметить, что привидения движутся – из стены вперед, в комнату – и выходят из своих границ.
У Птицы были мышиного цвета короткие волосы, бледно-голубые с серым оттенком глаза, желтоватая кожа, как у переболевшего гепатитом. Птица опустил шприц.
– Кубов шесть будет, – сказал он.
– Этого достаточно, чтоб ее закатать, – проговорил толстый.
Миша опустил голову и снова сомкнул пальцы на макушке.
– Это твой шприц? – толстый повернулся к Салеевой.
– Не мой, – ответила она.
– А чей?
– Я не знаю чей.
– Чей это шприц? – на этот раз толстый обращался к полу и дивану.
– Не мой, – сказала Старая.
– И не мой, – пискнула Анюта.
– А че, мой, что ли? – прикрикнула на нее Салеева.
Анюта так сильно сжала коленками кисти рук, что они могли отвалиться и упасть на голову Миши или Ваджика.
– Это не мой шприц, – затараторила Анюта. – Я вообще на балкон не выходила, и не кололась вообще.
– Старая! – крикнула Салеева. – Скажи, это не мой шприц!
Старая откинулась на спинку дивана и сделала козлиное лицо. Она молчала. Анюта сверкнула на Салееву глазами.
– Чей это шприц? – спросил толстый Анюту.
– Ее, – тихо сказала Анюта, больше не поднимая на Салееву глаз.
– Пальцем на нее покажи.
Анюта раскрыла коленки, из замка вырвалась рука, палец черкнул в воздухе по Салеевой. По телу Анюты прошла глубокая дрожь. Анюта снова поймала руку коленками. Гудь Салеевой покрыли красные пятна. Они росли прямо на глазах, словно полоски, оставленные кошачьими когтями, выходили из берегов. Пятна поднялись выше по шее, по подбородку. Пигментные разводы на носу начали отливать свинцом, словно и они быстренько напились крови, хлынувшей к голове. Салеева шумно выдохнула, и, кажется, горячая струя из ее ноздрей облетела всю комнату. Ваджик вдруг одернул свитер, словно обжегся.
Котенок закричал. Салеева сцепила на нем пальцы.
– Спортсменка, красавица, – усмехнулся толстый. – Ребенок. Квартира. Я понимаю, когда эти скалываются, – он кивнул на Ваджика с Мишей. – Но вы же – женщины…
