Тураньев, запинаясь, проговорил:
– Нет, не о вашей сестре.
– О ком же?
– Я хотел сказать, что вы… – он опять запнулся, – вы мне очень нравитесь, – наконец договорил Тураньев.
Теперь пришла очередь вспыхнуть Ане, но не от стыда перед Тураньевым. Она вдруг поняла, что поступила по отношению к своей сестре подло. Негодуя на свой поступок, Аня отчего-то почти возненавидела Тураньева. Резко выдернув руку, она почти бегом устремилась из зала.
Вернувшись домой с чувством вины, Аня все не решалась подойти к сестре. Оля тоже ее избегала. Уже на следующий день, проходя мимо Олиной комнаты, Аня услышала, что сестра плачет. Какое-то время она прислушивалась, а затем неуверенно постучала. Не услышав ответа, вошла. Оля уже не плакала, а в упор смотрела на Аню мокрыми от слез глазами. В ее взгляде Аня уловила что-то доселе ей неизвестное, какую-то твердость, непримиримость. Она сама собиралась сразу же, как войдет к сестре, молить ее о прощении, теперь же, наткнувшись на взгляд сестры, в нерешительности остановилась.
– Почему ты такая злая? – Голос сестры дрожал. Это был не вопрос, а приговор.
– Да как ты можешь? Ведь я первая пришла! – Дальше Аня говорить не могла и выбежала из комнаты.
После этого случая сестры не разговаривали между собой почти два месяца. Неизвестно, сколько бы продолжалась эта размолвка, но Оля неожиданно заболела скоротечной чахоткой. Потрясенная болезнью сестры, Аня почему-то ощутила себя виновницей ее тяжелого недуга. Это чувство доводило ее до отчаяния. Уже несколько раз, обливаясь слезами, она просила у Оли прощения за все нанесенные обиды. Оля кротко прощала, но в душе Ани не наступало успокоения. Болела Оля недолго, всего шесть недель, и все это время Аня не отходила от нее.
За день до смерти сестры Аня сидела возле ее постели. Оле только что вкололи морфий. Аня с состраданием вглядывалась в изможденное болезнью лицо сестры. Светло-карие глаза Ольги от необычно расширенных зрачков казались черными. Они неотрывно смотрели на большую старинную икону Нерукотворного Спаса. Вдруг она ясным голосом произнесла:
– Аня, мне страшно умирать, но сейчас я молю Бога, чтобы смерть наступила скорей. Мне хочется успокоения.
– Зачем ты так? – с мукой в голосе проговорила Аня, взяв сестру за руку.
– Тебе это трудно понять. Я знаю, что умру, но мне хочется верить, понимаешь? Верить, что моя жизнь не закончится после смерти. Очень хочется.
– А разве ты не веришь? – спросила с замиранием сердца Аня.
Оля прикрыла глаза и долго молчала. Аня тоже молчала, боясь повторить вопрос. Наконец Оля заговорила:
– Мне хочется верить так, как верила наша няня. Ты помнишь Анисию? Помнишь, как мы с ней молились? Я хочу теперь иметь такую же детскую веру.
При этих словах она тихо заплакала.
– Сестренка, а ты верь, верь! – вскричала Аня с отчаянием, и у самой полились слезы. – Мы теперь вместе будем верить. Правда?
Едва заметная улыбка скользнула на лице Ольги.
– Правда, – тихо сказала она. – Я еще хотела просить тебя, когда я… ну словом, когда меня не станет, ты обещаешь молиться за меня?
– Оля, зачем ты так говоришь? – в испуге воскликнула Аня.
– Ты обещаешь? – снова повторила свой вопрос Оля.
– Да, я обещаю, но…
Ольга приложила палец к своим губам:
– Все, Аня, больше ни слова.
На следующий день она умерла.
Во время отпевания в храме Аня стояла, никого не видя, кроме лежащей в гробу сестры. Родные черты лица, застывшие навсегда, отзывались в душе Ани неподвижностью чувств и мыслей. Она была в полуобмороке. В чувство ее привел горячий воск, капнувший на руку. Она вздрогнула и, поправив свечу, невольно прислушалась к пению.
Зряще мя безгласна и бездыханна предлежаща,
Восплачите о мне, братие и друзи, сродницы и знаемии:
Вчерашний бо день беседовах с вами,
И внезапу найде на мя страшный час смертный.
Сердце Ани затрепетало. Ей показалась, что сама Оля устами певчих обращается к ней.
– Все верно, верно, – прошептала Аня, – мы еще совсем недавно беседовали с тобой, а сейчас ты лежишь безмолвная. Нет, я тебя слышу. Говори, что я могу для тебя сделать, сестренка?
И снова в ее душу ворвались слова песнопения:
Но прошу всех и молю,
Непрестанно о мне молитеся Христу Богу,
Да не низведен буду по грехом моим,
На место мучения:
Но да вчинит мя, идеже свет животный.
С этой минуты для Ани все вокруг словно преобразилось. Из сердца исчезла тоска, осталась лишь тихая печаль. Она стала горячо молиться о упокоении души Ольги.
На следующий день, едва дождавшись утра, Аня поспешила в храм к ранней обедне. После службы, съев просфору, она пошла на кладбище. Там, на Олиной могиле, читала Псалтирь, а потом просто сидела и вспоминала детские годы, проведенные с сестрой.
Болезнь и смерть сестры очень изменили Аню. Она стала задумчива и полюбила уединение. Теперь девушка ходила в храм на службы почти каждый день, чем очень обеспокоила своих родителей.
Наступила Великая пятница Страстной недели. Аня стояла возле вынесенной плащаницы и слушала проповедь настоятеля собора протоиерея Владимира Каноникова.
– …Мы искуплены дорогою ценою, говорит святой апостол Павел. Вот эта цена, – отец Владимир указал рукой на плащаницу. – Перед нами лежит Господь мертвым во Гробе. Страшно подумать: чтобы жил человек, умирает Бог. Да, дорогие мои, такова цена Божественной любви. И нет больше той любви, как положить душу свою за други своя. Подумайте об этом, подходя прикладываться к святой плащанице, и задайте себе вопрос: можем ли мы иметь такую любовь, чтобы по ней узнали, что мы ученики Христа? и какую жертву мы с вами можем принести Христу? Я говорю не о пожертвовании на храм, а именно жертву Богу нашему. Богу, который не имеет нужды ни в чем, кроме нашей ответной жертвенной любви…
Аня шла к плащанице, мучительно размышляя, что же она может принести в жертву Христу. Уже подойдя к плащанице и поцеловав ноги Христа, она вдруг подумала, что могла бы принести Христу в жертву свою жизнь. Всю жизнь без остатка. И ей стало хорошо и легко на душе от этой мысли.
Целуя Евангелие, лежащее на плащанице, Аня прошептала: «Господи! Прими мою жизнь Тебе на служение и не разлучай меня с Собою никогда».
Прошло сорок дней со смерти Ольги, и Аня заговорила о монастыре. Родители испугались не на шутку и стали убеждать Аню не губить свою жизнь.
«Надо жить как все. Всему должна быть мера, – говорили они. – Одно дело безграмотная старуха, которой, кроме как в религии, не в чем больше проявить свои духовные запросы, другое дело ты – образованная и начитанная девушка. Ты собираешься похоронить себя заживо в монастыре, а о нас ты подумала? Мы только что потеряли Олю, есть ли у тебя хоть какое-то чувство к нам, твоим родителям?»
Аня все равно продолжала настаивать на своем.
– Я этого допустить не могу, – негодовал Александр Всеволодович, – это просто блажь и более ничего. Как это, позволь тебя спросить, согласуется с заповедью почитания родителей и, наконец, с заповедью любви? Это же просто фанатизм какой-то. Средневековье, вот что это.
– Папа, – почти плача, проговорила Аня, – вспомни слова Христа: «Кто возлюбит отца или матерь более Меня, недостоин Меня».
– Не могу понять этой заповеди, – продолжал кипятиться отец, – просто не понимаю, и всё. Это выше моих человеческих сил.
С началом июня семья Берестовых начала готовиться к выезду за город на дачу, где обычно проводила каждое лето. К этому времени Аня уже стала посещать Введенский женский монастырь, стоявший на окраине города. Она вновь напомнила о своей просьбе и умоляла родителей оставить ее на жительство в монастыре хотя бы на одно лето. Супруги не желали слушать дочь, и все закончилось слезами. Когда Аня, рыдая, убежала в свою спальню, Анастасия Аркадьевна обратилась к мужу:
– Милый, я больше этого не выдержу, надо что-то предпринимать.
Александр Всеволодович, нахмурившись, молчал.
– Послушай, не разумнее ли отпустить Аню на время в монастырь? Она же не представляет себе, что это такое. Жизнь в монастыре приведет ее в чувство скорее, чем все наши доводы.
– Хорошо, – сказал решительно Александр Всеволодович – только прежде я бы хотел, чтобы ты, вместе с Аней, поговорила с настоятелем собора протоиереем Владимиром Канониковым. Он грамотный и передовой священник, и я думаю, сможет убедить Аню оставить мысли о монастыре.
На том и порешили.
Анастасия Аркадьевна и Аня сидели с отцом Владимиром в гостиной и пили чай. Хозяйка успевала угощать батюшку и одновременно рассказывать о возникших в семье разногласиях между родителями и дочерью. Отец Владимир солидно, по-купечески, пил чай из блюдца, изредка посматривая в сторону Ани, а ей в его взглядах чудилась усмешка. Анастасии Аркадьевне очень хотелось, чтобы батюшка проникся пониманием их родительской обеспокоенности судьбой дочери. Поэтому она очень волновалась и уже несколько раз повторяла одно и то же, не замечая этого. Отец Владимир спокойно слушал и, не прерывая чаепития, кивал в такт ее речам головой. Анастасия Аркадьевна, обнадеженная таким вниманием известного протоиерея, неожиданно с темы разговора о монастыре перешла на свою любимую тему о жизни в Петербурге. Отец Владимир и на это продолжал кивать головой. Докончив третью чашку чая, он перевернул ее вверх дном и поставил на блюдце. Затем глубокомысленно возвел свой взгляд к потолку и поднял руку с указательным пальцем вверх. Анастасия Аркадьевна остановилась в своем словоизлиянии и с недоумением посмотрела вначале на потолок, затем на батюшку.
