Когда выходишь из этого помещения на свежий воздух, первая мысль, которая возникает: «Как тяжело. Что это было?» И это остаётся в памяти каким-то сумраком, особенным запахом, тягостным чувством вины и свободы. Скорой свободы.
К постели Семёна Светлова подошли его брат Эдик и компаньон Тарас.
Поодаль остался стоять малознакомый человек. Он пересекался несколько раз с Семёном. Его лицо, словно фотография в паспорте. Вроде всё хорошо, но когда смотришь на него, всегда им недоволен. Ещё хуже оттого, что любоваться на него придётся долгие годы, если не подвернётся случай поменять паспорт. Со следующим история повторится. На лице этого человека было удивление, и может, через несколько минут удивления бы прошло и от него не осталось и следа, но на нём, как сургучная печать, застыло потрясение, пришедшее из глубины души.
Теперь этот случайный знакомый, в принципе порядочный человек, стоял и наблюдал, как заканчивается жизнь постореннего ему человека, о котором сначала много слышал, потом видел, затем сталкивался, совершая взаимовыгодные бизнес-сделки. Мир бизнеса тесен и непредсказуем. В душе он радовался, что его избавили от необходимости вести хоть какие-то разговоры с больным. Неоднократно он ловил себя на мысли, что, без сомнения, в случае необходимости выручил бы деньгами, но постарался бы избежать этого. Он понимал, что выгода в любом случае очевидна и без прибыли он не останется.
Тарас сидел на краешке кресла и волнуясь, словно потерянный ребёнок, разъяснял положение компании. Смотрел он прямо перед собой, иногда посматривая на больного, желая понять, правильно ли воспринимается преподносимая им информация.
– Семён, ситуация безысходная. Нужны ещё деньги, можно попытаться спасти положение, – он сплёл кисти рук перед собой и крепко сжал их, оставив в таком положении. – Тогда всё останется по нулям. Мы продолжаем закупать, увеличивая объёмы поставки. Немцы соглашаются вернуть деньги, которые мы затрачиваем на покупку. Но деньги, как раньше, вперёд не дают.
Семён слушал отрешённо, но когда речь заходила о будущем, взгляд взор прояснялся. Значит, понимал о чём речь.
Тарас продолжал:
– Германия проваливает нас в цене. Ситуация сложная. На бирже цена падает.
– Что предлагаешь?
Семёну, по всей видимости, трудно было запомнить всё сказанное. Он держал в уме только ключевые моменты и, руководствуясь интуицией, старался делать вид, что понимает, о чём речь. Но слова, все слова пролетали мимо, как дым. Он не мог уловить их суть, они улетучивались. Только по лицу можно было понять, что он участвует в этом разговоре.
Тарас говорил как по писаному. Он говорил дребезжащим голосом, с присвистом, шепелявил, проглатывал окончания, словно сгусток слюны мешал ему ворочать языком.
– Вот человек даёт деньги. Мы продолжаем работать. Сохраняем бизнес. В данный момент просветов к улучшению нет. Но взамен этот человек просит ввести его в наш бизнес. Человек порядочный, знаю его много лет. Документы готовы, нужна твоя подпись.
Он Глядя на Тараса можно было подумать, что кроме них двоих в комнате никого нет. Он не замечал присутствующих или не хотел замечать, а может, просто игнорировал. По его мнению, в комнате был только он. Но знал об этом тоже только он. Спасение компании требовало решительных шагов. Дело превыше всего, и его надо сдвинуть с места. А потом уже, исходя из видимого результата, думать, что предпринимать далее.
Семён, поняв суть его разъяснений, по своему обыкновению сказал безразлично:
– Взаймы нельзя попросить? В долг? – и добавил, пытаясь показать, что он владеет ситуацией: – Риск велик.
Тарас возразил, мягко успокаивая его:
– Нет никакого риска.
Затем, словно не понимая, спросил:
– Объясни, что за риск?!
– Риск у меня: я перестаю быть единоличным владельцем.
Тарас всё понял и, как опытный аналитик, незаинтересованное лицо, подвёл итог:
– Верное решение для спасения. Я так считаю.
– Ладно. Сколько лет? – Рассуждал Семён. – Шесть лет знакомы. Вместе в бизнесе.
Задумался. Математика была любимым предметом, ему всегда нравилось высчитывать:
– Два года почти, – он посчитал ещё тщательней и остался доволен подсчётами, после чего произнёс: – Один год, – призадумался, —девять месяцев, так, двести семьдесят три плюс двадцать восемь дней. Ладно, я тебе верю.
Он обратился к брату.
– Читал новый устав? Я сейчас не очень хорошо себя чувствую. Сосредоточиться не могу. Распишусь. Но и тебе доверяю, что там всё нормально. Помню, ты говорил, что Тарасу можно верить. Прочти всё равно!
Он протянул руку за ручкой. Показал в сторону Тараса:
– Знаю, ты порядочный. Умеешь поступать безошибочно, хоть я и не согласен в этом с тобой. Но сейчас так можно. Давай скорее. Устал очень.
В разговор вмешалась Маша, показавшись в проёме двери:
– Может, мне прочесть? Пробегусь мельком.
Эдик на удивление бурно отреагировал на вмешательство Маши в мужской разговор.
– Маш, ты куда лезешь? Что, мы без тебя не разберёмся?
Семён важно, считая, что её поступок оскорбляет чувство его собственного достоинства отрезал:
– Марь, отвали. Твоё место не здесь. Не мешай нам работать.
Тарас поспешил заверить её:
– Маш, всё нормально. Ты же меня знаешь. Торопиться надо. Выйду от вас, сразу в Германию вышлю подтверждение. Иначе сегодня ночью контракт разорвут. Завтра в офис приезжай, прочтёшь.
– Так если подпись уже поставлена, что толку с того?
Тарас развёл руками от негодования:
– Перестань. Всегда переделать можно.
Маша громко высказала надуманные свои предположения. Они пришли ей в голову, пока она сидела пришипившись, как мышь, в соседней комнате с открытыми настежь дверьми, чтобы слышать.
– Так вы немцам согласие дайте и продолжайте работать. Новый учредитель-то при чём? Спешка ваша непонятна. И документы нового устава, сто двадцать листов, уже готовы. Заранее словно заготовили. Не верю вам. С подвохом вы сюда пришли.
– Выйди, – строго процедил муж.
Она растерялась.
«Хотела как лучше. На сторону мужа встала, чтобы ему посодействовать. Всё в его интересах».
– Выйди. Непонятно? – повторил он.
Она послушно вышла.
Во время этого инцидента все молчали.
– Она дело говорит. Вы ей тоже прочесть дайте, – С беспокойством попросил Семён.
Он провёл взглядом по лицам окружающих. Его просьба вызвала явное недовольство. Его недоверие к ним, озвученное так запросто, без всяких церемоний, произвело огромное впечатление. Он понял это и ускорил процесс подписывания бумаг.
Тарас и Эдик разом оживились и, перебивая друг друга, затараторили, развеивая сомнения и предубеждения, посеянные Машей.
– Семён, как можно? – серьёзно отчеканил Тарас и осуждающе помотал головой. – Ты плохо обо мне думаешь, – его глаза испытующе смотрели на Семёна. – Дело твоё, конечно. Тебе лучше знать, – он не сводил с друга глаз.
– Я же твой брат, а ты сомневаешься. Завтра же пусть приходит и читает. Нельзя так, правда, Тарас – сказал Эдик и льстиво подластился к нему.
Тот не замечал его. Эдик, глядя на родного брата, продолжал:
– Он же компаньон. Хочет как лучше.
Все замолчали. Неловкую тишину прервал Тарас:
– Она хоть в решении вопросов пускай участие принимает. Ты только скажи. Мы же не против.
Он обернулся и громко крикнул в дверной проём, надеясь, что жена Семёна должна услышать:
– Слышишь, Маш?
Но Семён тихим голосом остановил его:
– Потом. Видно будет.
Друзья попрощались. Перед самым уходом Тарасу на ухо что-то сказал до этого всё время молчавший общий знакомый. Тарас вернулся к комнату и громко задал вопрос, адресованный непонятно кому и в то же время всем, а именно Маше и Семёну.
– Вам, может, надо чего? Вы скажите, не стесняйтесь.
На эти слова в коридор из другой комнаты вышла Маша. Она смотрела поочерёдно то на Тараса, то на Семёна и ждала, что скажет муж, а он гордо отказался.
– Всё есть, не видишь?
Но Тарас на всякий случай ещё раз предложил:
– Свои люди как никак. Близкие, можно сказать. Нам не безразлично. Говорите. С нас не убудет – с этими словами он обернулся на товарищей в поисках поддержки.
Эдик закивал:
– Как же! Никаких разговоров не может быть. Это святое.
Общий знакомый стоял всё с тем же ошеломлённым лицом.
«Пипец», – думал он о Семёне и обо всём, что видел и слышал. «Не дай бог»!
«Тарас. Позвонит раз в неделю, спросит на отъе… бис, как дела, и поминай, как звали. Пришёл с пустыми руками к другу. Для видимости хоть бы захватил чего-нибудь. А тут всей шантрапой привалили. Привёл, шельма, себе подобных. Прости… господи, меня понесло. Может, люди хорошие! Нет, нельзя плохо думать о людях».
Дверь за ними закрылась. На душе стало спокойно.
