Тогда скелет решил, что ему не обязательно укладываться на место. Но злобствовать не захотел. «Зачем? – подумал он. – Ведь мне ничего и не надо».
И начал творить всяческое добро, насмерть запугивая тех, кому покровительствовал, и совершая прочие бескорыстные благодеяния.
Однако же, странствуя, скелет наткнулся на очень упертого не то евангелиста, не то свидетеля Иеговы, ненадолго покинувшего Сторожевую Башню ради пешего дозора.
– А что это ты, скелет, вдруг добренький? – прищурился проповедник.
– С чего мне гневаться? Я все раздал, мне ничего не нужно – вот я и говорю: оставьте все и ступайте за мной!
– Нет, не все! – возразил проповедник, багровея лицом и прочей плотью. – А как же череп? А тазовый пояс?
Он размахнулся, ударил скелет в самое темя, и тот рассыпался в прах.
– Вот теперь все, – довольно молвил проповедник. – Теперь можно и за тобой, но только не сейчас, а в назначенный срок.
Ибо любая глубинная мудрость, будь она хоть какого вероисповедания, гласит, что идти, кто бы тебя ни позвал за собой, полагается к непостижимому абсолюту, в котором и затеряться приятно.
(c) 2004
1
Если перемены – пусть самые диковинные – происходят не сразу, но хоть сколько-то постепенно, их часто не замечают. Иной раз руки чешутся врезать по тыкве, чтобы тупой, сонный осел изволил очнуться и задуматься над гримасами мироздания. Гриша Ф. нуждался и решил пуститься в коммерцию. Замысел созрел незаметно для Гриши, а когда созрел, Гриша не удивился. Идея показалась ему естественной и разумной. Всего несколько лет назад ему стало бы стыдно от таких мыслей, не исключено, что он даже испугался бы.
Гриша Ф. придумал закупить в магазине десяток бутылочек пивка и пойти на ближайший импровизированный рынок, каких в последнее время развелось видимо-невидимо. Старинный друг Гриши Боря Лошаков – ныне отец Борис – утверждал шутливо, будто имя им – легион. Гриша Ф. пришел на рынок с нехитрым желанием: он хотел перепродать пивко. Он рассчитывал, что возможные покупатели вместе с ним разделят радость изумления перед маленьким чудом: только что пивко стоило сорок восемь рублей – и вот оно уже продается за семьдесят пять.
Тут некто невидимый и могущественный, у которого так и чесались руки настучать сонным ослам по тыквам, двинулся в наступление.
Мы мало что знаем про второе зрение, а потому и не станем утверждать, будто оно вдруг открылось. Может быть, просто улучшилось зрение первое. До Гриши дошло, что он оказался в дикой, чреватой многими неожиданностями ситуации. И в любой другой точке родного, до недавних пор привычного города он мог бы попасть в ситуацию похожую.
Еще совсем недавно, утром еще, Гриша в упор не замечал изобильных рынков, лагерями раскинувшихся близ станций метро. Изо дня в день он, и не по одному разу, пробегал, озабоченный чем-то смутным, мимо сияющих ларьков, продрогших бабушек с разным хламом на продажу, всякой темной шушеры, погруженной в негромкое обсуждение каких-то фантастических дел, – пробегал и мыслями парил в некотором возвышении над диковинным вселенским базаром, успевшим за короткое время пустить мощные корни. Но стоило ему самому окунуться в непривычную базарную действительность, как Гриша сразу смекнул, что вокруг, оказывается, творится что-то необычное.
Вечер наступил уже давно, порывы ветра качали гирлянды разноцветных лампочек. Сутулые зимние тени, поспешно выдыхая белый парок, текли сквозь базар куда-то прочь. Повсюду толклись, топтались маленькие группки в ожидании чего-то, кое-где полыхали костры, вокруг которых никто не грелся. Временами вспархивали, рассыпаясь и треща, пакеты искр. Из двух залитых светом ларьков друг против друга неслись бестолковые песни. От того, что песни накладывались одна на одну, слушатель только выигрывал: он, во всяком случае, получал скромную дозу тайны при попытке уловить замешанный на двух бессмыслицах смысл. Шныряла деловитая малышня, кормившаяся неясным воробьиным промыслом; то и дело малышня растворялась во мраке позади ларьков. Ее повадки позволяли думать, что там, за ларьками, воробьи оборачиваются стервятниками. Опухшие бабы в платках и тулупах молчаливо переминались, словно заводные изваяния с кончающимся заводом. В руках они держали плохую водку и хороший портвейн. Никто вокруг особенно не шумел, если не обращать внимания на музыкальные ларьки. Пивом торговали немногие. Гриша Ф. расположился в сторонке, водрузив сетку на тележку-«проститутку», в прошлом – вместилище мороженого. К Грише подошел вежливый молодой человек в пальто, под которым четко вырисовывался округлый живот.
«Здравствуйте, – сказал молодой человек, глядя через Гришино плечо. – Меня зовут Александр. А вас?»
«Григорий», – ответил Гриша чужим голосом.
«Как вы себя чувствуете, как здоровье? – продолжал молодой человек предельно корректно. Не получив ответа, он, будучи, конечно, воспитанным малым, перевел разговор на интересную для собеседника тему: – Торгуете пивом? И почем сегодня? Успешно ли?»
Шагах в трех от них остановились двое пацанов. Один шмыгнул пунцовым носом и коротко, вопросительно мотнул головой в сторону Гриши Ф. и молодого человека. Второй дернул его за рукав: «Ты что, дурак? Это вообще она, понял?»
«Вы мне не ответили про свое здоровье, – с легким нажимом, укоризненно, заметил молодой человек. – Вот у меня – хорошее. А у вас какое?»
«Что, нельзя торговать?» – спросил Гриша.
«Почему же, можно, – удивился молодой человек, равнодушно поглядывая по сторонам. – Только не тебе. Ты понял, козел, с-сука такая, – вдруг вперился он взглядом в Гришу. – Ты, баран, паскуда, ты слышишь меня, тварь? – шипел он, а Гриша в это время непонимающе рассматривал изящные золотые серьги в ушах молодого человека. – Я убью тебя, если еще раз здесь увижу, ты понял?» – сказав так, молодой человек подцепил сетку с десятком бутылочек пивка, резко развернулся и зашагал прочь. Гриша не шелохнулся. Молодой человек дошел до расположившегося неподалеку чудища, рожденного зимней тьмой. То был грязный монстр, сидевший в инвалидной коляске и что-то бубнивший без умолку. Голова его в седых космах оставалась непокрытой, несмотря на стужу. Черный ком шапки валялся в ногах, вернее, в колесах, благо ноги отсутствовали. При виде молодого человека безногий оживился, начал жестикулировать и убеждать, но язык плохо его слушался, и нельзя было разобрать ни слова.
«Гуляй, Кащей, – сказал молодой человек. – На, пей! – Он достал бутылку пивка, откупорил, протянул калеке. – Жри, я сказал!»
Инвалид восторженно впился в бутылку, и покуда он глотал – а длилось это недолго, – молодой человек распечатал вторую и держал ее наготове. «Молодец, – похвалил он, едва бутылка опустела. – Действуй!» – он протянул вторую.
Кащей не посмел возразить, да поначалу и не хотел. На третьей, однако, дозе он заметно сбавил темп на пятой – начал давиться; к тому же мороз не дремал: пиво стекленело, густело мелким льдом. Изверг оставался неумолим; на восьмой бутылке Кащей испытал острую резь в кишках и принялся икать. Когда последняя, десятая бутылка медленно запрокинулась запотевшим донцем, первая настойчиво попросилась на выход.
Неожиданно речь Кащея стала внятной.
«Командир! – взревел он, не теряя молитвенного подобострастия. – Нету силушки! Свези отлить-то!»
«Как – нет силушки? – ухмылялся молодой человек. – В яйце твоя силушка, Кащей!» – Он вдруг проворно вцепился Кащею куда – то в низ живота.
«О! О! – восклицал Кащей, крепясь и изнемогая. – Нету мочи терпеть!»
Молодой человек зашел сзади, толкнул коляску ногой. Та лениво покатилась на ледяную тропку; поток прохожих немедленно раздвоился, обтекая вопившего инвалида с флангов. «Ох, не позорьте, люди добрые! Неловко же при народе!»
Наконец из-под него потекло. Гриша Ф., подавшись вперед, смотрел на одинокую безногую фигуру на колесах, сочащуюся прозрачной водой, внезапно притихшую в скромных облачках пара.
Какие-то низкорослые призраки возникли ниоткуда и укатили коляску. Гриша очнулся и понял, что страшно замерз. Черт его знает, сколько он простоял, следя за бесплатным и поучительным представлением для начинающих предпринимателей. Одно было ясно: час поздний, многие торговые точки прикрылись жестяными щитами, и оттого заметно поубавилось света. Смолкла и музыка. Людской поток таял на глазах, испарилась малышня, канул в неизвестность двойственный молодой человек. Ветер набрал силу. В лицо Грише сыпануло мелким снегом, Гриша побрел зачем-то к одинокому костру. Тот полыхал себе, словно и не нуждался ни в людях, ни в топливе. Гриша вытянул руки, присел на корточки. Согревшись немного, он закурил и стерег костер еще некоторое время, то и дело подбрасывая в огонь мелкий мусор. Когда он, словно некто провел рукой пред его глазами, оторвался от завораживающей пляски пламени, кругом не было видно ни души. Торговцы разъехались по малинам, станция метро тупо светилась, не в силах дождаться своего закрытия. Ветер, уверенный, что это он, устрашающий, разогнал скопище людей, ликовал все неистовее, толчками зовя бесполезные бессонные лампочные гирлянды разделить с ним радость победы. Поземка закручивалась в малохольные смерчики, в мутно-черном небе с трудом угадывалось что-то рваное, летящее неизвестно зачем. Гриша втянул голову в плечи и поспешил к павильону метро, сиявшему неживым светом.
