Важную роль в плане Калнышевского играл запорожский полковник Осип Глыба, кум кошевого атамана, испытанный в битвах товарищ, готовый жизнь отдать за степное братство. Но когда эпидемия чумы, спутав все планы атамана, далеко по обе стороны от границы отогнала кочевья, послал Осип Глыба гонца на Сечь с посланием, что рушится замысел.
Атамана найти не удалось, потому как сразу после сдачи Запорожья, отправили кошевого со свитой, которая больше напоминала конвой, в столицу империи Санкт-Петербург, где он находился теперь под домашним арестом до выяснения всех обстоятельств. Исполняя волю атамана, войсковой есаул наказал Осипу Глыбе с боем прорываться в Крым и оттуда, через Турцию, пробираться в Бессарабию или на Дунай, куда уже переправили спасённую казну разорённого Запорожского Войска и где на жалованных турецким султаном землях пыталась возродиться новая Задунайская Сечь.
Вот только, когда вернулся через несколько недель гонец, некому было уже прорываться. Сгорел от чумы казацкий полковник Осип Глыба и большинство его запорожцев. Растворился в донской степи «золотой» обоз, исполняя свой последний долг, не подозревая, что никакого золота в нём нет. Лишь засада Фёдора Немцова ожидала всякого в вымершем казачьем становище у брода на границе запорожских и донских земель. На всех дорогах открыто стояли заставы хитрого сыщика, кроме той, что вела к броду через Кальмиус. Вот так и пожаловал гонец прямо в объятия Фёдора Глебовича. Ну а дальше дыба и пыточных дел мастера – в команде Немцова были не только академики – сделали своё дело: выпытали из гонца всё, что тот знал, после чего повесили как изменника в крепости Св. Дмитрия Ростовского, и дело с концом.
Получив доказательства измены, старого атамана сослали на Соловки, где он умер лишь спустя 26 лет заточения. Экспедиция Фёдора Немцова завершилась, и как сложилась дальнейшая его карьера в Тайной экспедиции сейчас не ведомо, ведь академик Гюльденштедт об этом в своём дневнике не писал.
Не ведомо и то, где казаки Динского куреня схоронили, как они считали, войсковую казну. Скорее всего, на самом деле где-то в урочище Темерника, раз скарбник Семён, он же брат Симон, всю свою долгую жизнь хранил верность этому месту. Некому было сменить его караул, и о нём тоже никто ничего бы не узнал, если бы татуированная карта верного казначея не взбудоражила искателей казачьих сокровищ после его смерти.
* * *
Когда отец Златки первый раз назвал фирму, с которой предстояло ей строить «Архиостров», она опешила. Тогда, сразу после смерти дяди Рубика Злата особо и не думала о его плане. Не до того было ей. Но на фоне той внутренней тишины, которой она тогда спасалась, сначала появился Миха со своей сумасшедшей идеей «Архи-острова», потом на эту же идею откликнулся отец. Когда же совсем рядом возник ещё и «К-Вант», она впервые поняла, что всё у неё может получиться.
План дяди Рубика, в общем-то, был прост – подкинуть золотые дукаты с дырками, когда начнут рыть котлован под «Монастырскую свечу», и поднять волну в прессе, вытаскивая на свет позабытую легенду о Запорожской казне. С одной единственной целью – не дать тишком погубить монастырь, привлечь внимание к стройке, а золото – лучший помощник в этом. Но когда благодаря отцу и Михе, удалось прочно привязать «К-Вант» к острову, Златка переиграла первоначальную идею своего Учителя. Усиливая эффект, чтобы уж всё было наверняка, начала она бурить шурфы по всему острову, заказывая бурильщиков от имени «К-Ванта», давая нелепые задания – бурить с интервалом в метр на метровую же глубину. А когда это задание было выполнено, в один из шурфов у подножия ив, что тогда ещё росли на острове, подбросила Злата третий золотой дукат и велела рабочим добурить до полутораметровой глубины этот и ещё два шурфа рядом, загодя готовя легенду, что метровый бур якобы провалился в пустоту.
Отпустив бригаду бурильщиков, она тщательно собрала всю измельчённую породу, что высверлил бур из «позолоченного» ею шурфа, просеяла её, старательно выбирая золотую стружку, остатки размазанного по ракушечнику дуката. Всё было готово, уже можно было выносить в свет эту историю, но что-то не пускало Злату. Останавливал Миха, вернее, отношение к нему. Когда затевалось всё, было легко не договаривать, но сейчас уже так легко не получалось. Она долго тренировалась на нём, обкатывая на цепком уме Михи свою легенду для прессы, заранее выявляя с его помощью слабые места в своём замысле. Но когда он безоговорочно поверил и в историю с буром, она, испугавшись, решила остановиться.
Чувствовала Злата, что поступает неправильно. А как правильно – не знала. Рассказать всё Михе как есть, от начала до конца, она не решалась, вдруг выйдет всё то же, что с Румыном: разобьётся «Архиостров» об её мечту, так же, как разбилось в своё время «Нашествие», и она потеряет Миху, как потеряла Ромку. А ведь Миха как-то незаметно, стал много больше, чем друг… Но и использовать его втёмную больше не могла. А потому решила побыть немного в одиночестве, съехать от него на недельку-другую к маме, чтобы разобраться в себе, подвесить ситуацию на время, пока не придёт правильное решение: оно ведь всегда приходит, надеялась Злата, забыв, что рвётся неизменно там, где тонко.
Да, она уже решилась, было, рассказать ему всё, но какой с этого толк, если она не успела этого сделать. Если, налетев с разбегу на рассказ Михи отцу о золоте, чуть не расшибла свои чувства, обвинив Миху в предательстве. И хотя теперь у неё были полностью развязаны руки, более того, у неё всё сейчас получалось и «К-Вант» не сходил со страниц газет, но осадочек, как в том анекдоте, остался. Осадочек, что в предательстве Михи виновата только она.
– Ты точно уверен, Гай Гаевич, что девица эта здесь напрямую замешана?
Мрачный Оганесов, отвернувшись от Ксении, стоял у огромного окна своего роскошного кабинета, сжимая в руках за спиной последний номер «Седьмой столицы». Его рассказ Стерлиговой дополняло то, что прочитал он между строк этой грязной газетёнки. Впервые во всей шумихе вокруг «К-Ванта» газета коротко, но звонко упомянула о «Монастырской свече», пообещав своим излюблено-гадким приёмчиком «продолжение следует» журналистское расследование в ближайшем номере. Откуда утекла информация, Оганесову не надо было рассказывать – в статье было ровно то, о чём он лично неосторожно разболтал тому коварному старикашке-музейщику, в этом самом кабинете. И теперь краевед Вартанян словно мстил ему с того света.
Но не тревога за «Монастырскую свечу» обуревала сейчас Гая Гаевича, а беспокойство за своё будущее в «К-Ванте». По всем понятиям выходило, что только он виноват в этой атаке на фирму, а при таком раскладе отношение к нему акционеров могло в одночасье измениться. Да что значит могло – обязательно изменится!
– Что делать думаешь, Гай Гаевич? – выдернул его из мысленной лихорадки вопрос финансового директора.
Последнее время генеральный всё чаще изменял своему же правилу – держать дистанцию с Ксенией Стерлиговой – неурядицы и всеобщий ажиотаж вокруг «К-Ванта» сблизили их, и Гай Гаевич активно использовал холодный расчётливый ум Ксении Петровны для анализа ситуации. Даже своих штатных пиарщиков Гай Гаевич сейчас не слушал так, как Стерлигову, зная, как развито у неё чутьё и инстинкт самосохранения. Ситуация ведь была именно такой – надо было активно самосохраняться в этой, вдруг ставшей агрессивной ростовской среде, что настойчиво обжимала их со всех сторон. От былой высокомерной расслабленности генерального директора «К-Ванта» уже давно не осталось и следа.
– Не во всём бьётся твой расклад, Гай Гаевич… Получается, он её нам специально что ли подсунул?!
– Ну, зачем же специально, наверняка, из лучших отцовских побуждений. Такие суровые мужчины, – усмехнулся Гай Гаевич, – как правило, чрезмерно сентиментальны к отпрыскам, на которых природа явно отдохнула.
– Ты откуда знаешь? – удивившись, повернулась к нему Стерлигова.
– Плавали, знаем, – снова усмехнулся он.
– Да я не про заплывы, про девку эту спрашиваю.
– Да что тут знать: неформалка, наркоманка, неуправляемая самовлюблённая рокерша. Изморозь ростовская, короче.
– Откуда знаешь, Гай Гаевич? – переспросила она.
– Послушай, Ксения, такое разве можно придумать? Ну, ладно-ладно, раскрою тайну, – уступил он ей. – Я секретаршу шефа три дня по ресторанам выгуливал. Мы с Ленчиком теперь, как бы это сказать… дружим, вот! – хмыкнул Оганесов. – Она девицу эту, сейчас скажу… с пупьеху знает. Так и сказала, с пупьеху, представляешь? На их казачьем г-г-говоре, – похоже передразнил он ростовский акцент, – это значит – с младенчества.
– Гай Гаевич, тебе девушка душу открыла, а ты дразнишься, – то ли из женской солидарности, то ли из любопытства, вступилась Стерлигова.
