– Я увижу тебя еще?
– Свидание? – пошутил он ей в волосы у виска, выбившиеся из короны, мягкие, нестерпимо нежные, до щекотки в горле, как перышки.
– Пожалуйста, я сейчас расплачусь. Я же девушка. Мы постоянно плачем.
– Не надо, – сказал он ласково, неуклюже, погладил ее по руке; еле слышно, без подтекста а ля «Американский пирог» – девушка в моих объятиях; как ему тяжело даются эмоции, подумала она, он, наверное, даже не злится никогда, даже когда кроссворд тупой; отучили, как ногти грызть. – Я… я не знаю… как сложится.
Отстранился, очень мягко и ушел; обратно в дождь; машину он оставил где-то на улице, не на площади, чтобы не бросалась в глаза; пробежал по лужам и исчез; как искра от спички для сигареты; двадцать пятый кадр; она только через минут двадцать поняла, что его уже нет, она просто его видит, все время, как ожог на сетчатке, вспоминает, как кинокритик – чудесный фильм; поняла, что ужасно замерзла; вздохнула и закрыла дверь; ах, ну почему он так прекрасен вблизи; как все было просто, когда он был далеким, как Малое Магелланово Облако; и любовь была просто в космос, в ночь; а теперь она знает, как он пахнет – сливовым вареньем, орехами, белым перцем; знает, как он может улыбаться – словно угадал слово в «крокодиле»; и какие зеленющие у него глаза – хвойный лес с пряничным домиком ведьмы в центре…
Тео все увидел – как шел по сверкающим, будто лакированным, лужам, Изерли, как долго смотрела она ему вслед; Изобель, повторил он про себя ее имя; Изерли и Изобель; Данте и Беатриче, Ромео и Джульетта, кофе и круассан, шелк и кашемир; да что этим девчонкам все неймется? Почему они все время хотят, чтобы имена были рядом, будто лозунг на акции протеста, на плакате, или как рекламный слоган на растяжке на кольцевой; почему им кажется, что любовь – важнее всего на свете? Тео ощутил приступ мании величия, сильный, как озноб или сонливость – никогда он не променяет свою автономность, свою избранность на девчонку; жизни и так мало – столько книг, фильмов, рисунков, путешествий, цветов, разговоров; но что же делать с Изерли; прийти к нему ночью с бутылкой, которую подарил Седрик Талбот и поговорить, рассказать ему об Артуре и Матильде; как ему ничего не стоило бросить их – ведь впереди был розовый сад и Дэмьен; Тео понял, как он поразительно легко забыл всю свою прошлую жизнь – «Красную Мельню», комнаты и ванные, вечеринки; так много было в ней событий, что и запоминать не стоило; не то, что фильм Питера Уира: каждый кадр, свет, поворот… со мной что-то не так, как с Ричи, подумал Тео, как со всеми ребятами из Братства – мы будто из книжки Ницше; из слоновой кости, алебастра и фиалковых лепестков; людям кажется, что это так здорово – встретить человека, которым управляет только воля, у которого вектор «вперед и вверх»; но его нельзя приручить, он не птица; не ветер; нельзя посадить на диван или в аквариум; он просто мыслит иначе – как ангелы, как дети, как математики – другими категориями; он как персонаж Алисы в стране Чудес – нелогичен; переступает через углы и грани; Тео вспомнил детский рассказик про человека, который открывает холодильник, а сыра нет; понял – мышь; устроил ловушку; а сыр все равно съели; еще одну; сыр опять исчез; мышь пожалел человека, пришел к нему и объяснил, что все бесполезно – он из мира четырехуровневого; так что наш мир для него открыт везде, потому что он проходит по четвертому измерению – к сыру, к сокровищам… вот так же Братство Розы – они четырехуровневые – четвертый уровень – это Бог; гениальность. Он дождался, пока Изобель закроет дверь, и где-то за углом взревет джип и тронется, и уедет; и только тогда зашагал к «феррари». Ричи сидел и читал; он был воплощением нуара, будто в ролевую игру играл – есть костюмы эпохи Елизаветы Первой, есть – Первой мировой; но, наверное, Ричи-Оуни Мэдден и есть настоящий; такой он был живой; естественный, как люди в окне в Рождество – разворачивают подарки, смеются, пьют глинтвейн; «я всегда хотел быть гангстером».
– Ну что? – спросил Ричи, когда Тео рухнул мокрый, как сенбернар, на сиденье рядом. – Девушка?
– Да, – Тео не стал врать. Может быть, Ричи стоял у него все это время за спиной.
– Красивая? – это было неожиданно, Тео подумал, что ему стопка виски из запасов отца Дерека не помешает; свое он побережет, на будущее, будет, за что пить, раз все так странно вьется.
– Да.
– Ну что, поехали? Или мы что-то здесь забыли? Сигареты, аспирин? Ничего не надо купить?
– Ричи… хватит. Объясни.
– Что? – Ричи даже не дрогнул; расслабленный, будто у камина сидел.
– Я думал… ты за ним шпионишь, чтобы ван Хельсингу донести, чтобы выгнать Изерли из Братства.
– Так Флери не в Братстве официально. Он подопечный ван Хельсинга, а поскольку ван Хельсингу его девать особо некуда, Флери живет с нами в Братстве.
– Нет, все ты врешь. Ты же его ненавидишь; и меня тоже; ты же сам говорил – отлученным и гомикам нечего делать в Братстве.
– А ты гомик?
– Блять, Визано! – Тео стукнул кулаком по коленке, и охнул – вышло пребольно. – Поехали уже! Я хочу в душ и не знаю… водки…
Ричи завел «феррари»; дождь был таким плотным, сплошным, заросли, занавес, а не вода, что Тео не понял, где город, а где лес; он впервые пожалел, что приехал в Братство; ему было больно, плохо, некомфортно, все «не». Он не понимал, как играть с Ричи. Может, с ним нужно быть просто честным?
– Но зачем мы тогда поехали за Изерли, если тебе и дела нет до девушки, с которой он встречается?
– Ну… дело то не в девушке… пока. Мне просто интересно, кто чем занимается.
– Ты параноик.
– Нет, просто я люблю все знать.
– Все контролировать.
– Нет, просто знать.
– Может, проще спросить у Грина?
Ричи улыбнулся краешком губ; будто Тео сказал что-то уморительное и трогательное, как ребенок – «А великобританцы то же самое, что британцы, только ездят на великах».
– Нет. Это нельзя.
– А бить меня можно?
– Ну, тебя же никто никогда не бил… Значит, по-другому заставить тебя почувствовать боль невозможно, – Ричи сказал это так… по-доброму… будто навещал Тео в больнице, с банкой малинового варенья и кульком роскошно-шоколадных конфет, и отсутствие боли у Тео было странным, немного даже неприличным заболеванием, поэтому нужно было говорить очень аккуратно, чтобы не обидеть. – Я лупил тебя, чтобы ты помнил об Изерли; ты такой эгоист, что забыл бы о нем, закрыв дверь… а так – ты помнишь о нем; хотя бы телесно. Почти как секс. Только лучше. Боль – лучше всего на свете.
– Ричи, ты асоциален. Ты Саурон. И кончишь ты собственным Мордором.
Ричи усмехнулся. Тьма прилипла к окнам машины, как мокрая ткань; и Тео ощутил вдруг такой страх – будто у ночи были огромные глаза; и руки в кружевных черных перчатках; будто они с Ричи несутся не к Рози Кин, а в пропасть; к мотелю из «Сияния».
– Теперь… – нерешительно спросил Тео, – когда ты знаешь об Изерли… я ведь теперь свободен?
– От договора? Нет.
Тео взвыл. Немного декоративно, театрально, с эффектом долби, но почти искренне.
– И что?! ты опять будешь меня подстерегать повсюду, как тени убитых Макбетом… блин. Раз тебе не важно, что Изерли встречается с девушкой, в чем же дело? А если мы с Дэмьеном вдруг поймем, что книги и кино – это еще не вся жизнь, и пойдем набираться опыта с прелестными азиатскими близняшками, тебе тоже достаточно будет просто знать, что мы с ними?
– А ты как думаешь?
– О, я прямо вижу наши мозги, стекающие по гостиничной стене…
– Какой приятно умный понимающий тонкости мальчик, – Ричи засмеялся; и вдруг показались огни Рози Кин; магия – не было, и тут – бац – сразу замок; будто и не ездили никуда; будто это все Ричи сделал – навел морок: дорогу, мрак, сжал сердце Тео ледяными пальцами; для Тео страх был столь же нов, как и физическая боль, поэтому он суеверно приписал власть над ним Ричи; он, правда, – никогда ничего не боялся. А теперь – после этой прогулки, с пистолетом, с мраком за окнами машины, таким вязким, как грязь – он чувствовал – что-то плохое, как зубную боль. Наверное, этому его пытался научить Ричи – видеть… но что?
Машину они не поцарапали; забрызгали изрядно; Ричи кинул ему кусок фланели, чистой, теплой, сложенной в идеальный квадрат, как пижама в магазине; Тео покорно протер «феррари»; и пошел – пить чай с коньяком, просто коньяк, душ, и еще ему очень хотелось фильм, зверски, как есть – старый, милый, американский мюзикл – «Звуки музыки» или «Поющие под дождем». Он все сделал: нашел из холодильнике арманьяк, шикарный, сливовый, перченый, Изерли им сегодня вечером облил мясо и поджег; и все хлопали; потом дошел до своей комнаты, набрал одежды для стирки, взял чистое – ту самую футболку с доктором Хаусом в стиле пинап, она была классная, цвета топленого молока, приталенная, мягкая, бесшовная; Хью Лори в гольф-прыжке; коричневые вельветовые штаны; помылся – он был один в душе; его новые баночки и скляночки стояли отдельно – прямо с запиской «Тео» – у Изерли был изящный, почти дизайнерский почерк, с завитушками, но не чрезмерными – не открыточный; скорее поэтический; Тео оперся о стенку душевой руками, обеими, и всхлипнул; чувство ужаса, а теперь еще и предательства не покидало его; запахи были чудесные – роза, жимолость, тимьян; Тео обожал тимьян, у мамы был шампунь, безумно дорогой, тимьяновый, подарил кто-то из старших детей; она редко им пользовалась, не подошел, и Тео любил его нюхать иногда; свежий, острый; белый перец; герань; и добавлять в ванну; немножко, чтобы мама не заметила; хорошо, что никого нет, подумал Тео, я тут с синяком на все пузо и еще рыдаю; как это объяснить? Смыв весь день, набрызгавшись туалетной водой, Тео оделся и отправился на поиски фильма – в библиотеку; там же находился и фильмофонд Братства; избранное; несколько сотен самых любимых; что можно пересматривать в годину душевной невзгоды или вдохновляться. Ни «Звуков музыки», ни «Поющих под дождем» Тео не нашел; это его ужасно расстроило; фильмы – они же как нужные слова; он постучался к Дэмьену – у того горел свет и играло что-то тихо – альбом «13» Blur, прислушался Тео; еще раз постучался; теперь Дэмьен услышал.
