– Понятно, – кивнул я. – Какое оружие лично ты припас для борьбы?
– В смысле?
– Что у тебя в кульке звенит?
– Это? – Витя смущенно глянул на кулек. – Это чисто символически…
– «Белый аист», что ли?
– Ну.
– Тогда, конечно, чисто символически. Не пить же его, в самом деле.
– Понятно, что не пить, – кивнул Витя, доставая из кулька бутылку и стакан. – Тем более в свете последних решений… – Он поставил стакан на стол и сорвал с коньяка закрутку. – Разве что по чуть-чуть… В профилактических целях…
Мы едва успели выпить, как появились новые гости – сразу несколько человек, жаждущих проведать американца и его спутника. Ярик безнадежно махнул рукой. К полуночи наша комната стала напоминать открытое купе плацкартного вагона, так что я даже удивился, отчего пейзаж за окном остается неподвижен. Стоял невообразимый гам. Кто-то бренчал на гитаре. Кто-то требовал, чтоб ему налили. Каждые полчаса Витя напоминал, что завтра с утра нам ехать в Ворохту и чтобы мы пили поменьше. Какие-то Марина и Артур упрашивали меня прислать им из Америки приглашение… Я шумел с остальными. Что-то пробовал подпевать. Чокался стаканом со всеми подряд. Заверял Витю, что всенепременно наведаюсь в Ворохту, даже если меня придется нести туда на руках, завернув в американский флаг. Клятвенно пообещал Марине с Артуром выслать им приглашение в бутылке из-под кока-колы, едва нога моя ступит на землю Соединенных Штатов. И лишь далеко за полночь, прощаясь со всеми, каким-то уцелевшим обломком подсознания отметил, что среди гостей нет Леси и Таси, которые, видимо, давно и незаметно ушли.
* * *
Утром мое бренное, как никогда, тело безвольно расположилось в кресле автобуса, готового отправиться на лыжную базу под Ворохтой. Во рту было сухо, в голове стучали молоточки.
– Все на месте? Американец на месте? – привычной скороговоркой осведомился Витя и, получив утвердительный ответ, бросил водителю: – Поехали.
Автобус тронулся. Витя двинулся вдоль прохода и подошел ко мне.
– Ну как? – поинтересовался он. – Голова болит?
– Болит, – ответил я.
Витино лицо расплылось в улыбке.
– Человек! – приязненно сказал он. – На вот, держи.
Он достал из кармана куртки небольшую металлическую флягу и протянул мне.
– Это что? – спросил я.
– Коньяк. Хлебни, легче станет.
Я отвинтил крышечку и сделал большой глоток. Сперва меня чуть не стошнило, затем по телу поползло приятное тепло.
– Спасибо, – сказал я, возвращая Вите флягу.
– Всегда пожалуйста, – двусмысленно ответил Витя. – Человек человеку кто?
– Кто угодно, – ответил я.
– Эх, американец… – Витя покачал головой, спрятал флягу в карман и направился к своему креслу.
В проеме между сиденьями показалась голова расположившегося впереди Павла.
– Ты как, Майкл? – полюбопытствовал он.
– Знаешь, Паша, – сказал я, – если, не дай бог, между Америкой и Союзом начнется ядерная война, первый удар следует нанести по Василькову.
– Чего это?
– Чтоб самогон не гнали. Это химическое оружие массового истребления.
– Не бреши, отличный самогон!
– Самогон, конечно, отличный. Только пить его не надо.
Павел обиделся, убрал голову и откинулся в кресле.
– Это тебе наказание, – заявил Ярик.
– Хоть ты помолчи, – поморщился я.
– За твое хамское отношение к девушкам, – не унимался Ярик.
– Нормально, – сказал я. – Ты, как животное, пытаешься затащить их в постель, все равно какую, а я веду себя по-хамски?
– Конечно. Ты их оскорбляешь невниманием. Зачем мы сюда приехали? Для этого самого. А они? Для того же. Так какого черта…
– Заткнись, Ярик, – сказал я. – Философствуй про себя.
Ярик пожал плечами и замолчал. Я повернулся к окну. Небо, серое с утра, прояснялось, делаясь светло-синим, под золотистым солнцем красиво блестел снег. Когда мы прибыли на лыжную базу, блеск этот превратился в сплошное белое сияние, с непривычки слепящее глаза. Мы разобрали лыжи и палки.
– Значит, так, – коротко проинструктировал Витя, – катаемся спокойно. Ходим, не бежим. Умением не хвастаем, рекордов не ставим. Держимся цепочкой. Чтоб я потом никого не искал. Ну, поехали.
Наша лыжная кавалькада тронулась с места. Поначалу мы и правда шли цепочкой, затем разница в навыках сказалась, и цепь распалась на звенья. Я оказался где-то посередине. Чуть впереди от меня пестрели ярко-красная куртка Леси и нежно-голубая курточка Таси. По обе стороны простиралась заснеженная долина, сжатая в полукруг невысокими Карпатскими горами. Вдалеке белела снежная шапка Говерлы. Чистый воздух почти полностью выветрил из меня вчерашний хмель, стало легко и необъяснимо радостно. Мне вдруг показалось нелепым передвигаться шагом, захотелось бежать и даже лететь. Я прибавил темп и вскоре поравнялся с Лесей и Тасей. Я собрался было крикнуть: «Лыжню!» – затем передумал и молча их объехал.
– Майкл, – раздался у меня за спиною голос Леси.
Я сделал вид, что не услышал, и помчался дальше. Ощущение было такое, словно и лыжи, и ноги мои, и весь я состою из воздуха. По пути я поочередно обогнал Серегу, Павла, затем Витю.
– Эй, американец! – окликнул меня Витя. – Ты куда?
– В Бостон, – ответил я. – Пишите до востребования.
– Псих, – сказал Витя. – Дыхалку посадишь. Как обратно добираться будешь?
– Никак, – отозвался я, убегая. – Мне обратно не надо.
Казалось, что я отрываюсь от чего-то бессмысленно тяжелого, и нити, вяжущие меня к этой тяжести, с каждым движением делаются тоньше и вот-вот оборвутся. Затем я подумал, что глупо бежать по проложенной лыжне, свернул в сторону и покатился вниз по склону. Склон был довольно пологим, но беговые лыжи оказались не приспособлены для спуска. Под ногами откуда-то вырос бугорок, я неловко перелетел через него, нелепо кувыркнулся и рухнул спиною в снег. Лицо обожгло холодом, на ресницах повисли снежинки. Я глянул вверх. Надо мною синело небо. Оно было огромно, даже бесконечно, но бесконечность его не подавляла, а обволакивала, точно я одновременно лежал на снегу и летел по небу.
«Странно, – подумал я. – Выходит, необязательно обрывать связи. Выходит, можно летать не отрываясь от земли».
Внезапно небо заслонило лицо Вити, склонившегося надо мной. Рядом с ним появились лица Сереги и Павла.
– Американец, – испуганно произнес Витя, – ты живой?
– Leave me alone, – почему-то по-английски сказал я. – Please.
– Чего? – не понял Витя.
– Оставьте меня в покое, – перевел я. – Пожалуйста.
– Ты ничего не сломал?
– Ничего не сломал. И ничего не порвал. Оказывается, ничего не нужно рвать. Что мы такое без связей, которые нас держат? Ничего. Воздух. Меньше воздуха. Не будь силы тяжести, все бы развалилось на куски.
– Ты что, головой стукнулся?
– Ничем я не сткунулся. А только если груз находится внутри нас, то и небо тоже внутри нас. У каждого свое небо под Аустерлицем.
– Каким еще Аустерлицем?
– Хорошо, пусть будет под Ворохтой.
– Может, у него сотрясение мозга? – предположил Серега.
– Завидуешь, что есть чему сотрясаться? – огрызнулся я. – Так ты не завидуй. Нет у меня сотрясения. И мозга, наверное, тоже нет. Чего вы столпились? Ложитесь рядышком. Знаете, как здорово лежать на снегу и смотреть вверх…
– Майкл, – сказал Павел, – а ты назад сможешь идти?
– Ни в коем случае, – ответил я. – Я же говорил вчера, что меня понесут на руках, завернув в американский флаг. Руку дай…
Павел протянул мне руку, я ухватился за нее и встал на ноги.
– Ну что, – сказал я, – поехали?
– Куда?
– Куда-нибудь.
– Может, тебе коньяку хлебнуть? – предложил Витя.
– Спасибо, – ответил я. – Коньяку не надо.
– А я, кажется, хлебну.
Витя достал из кармана флягу, отвинтил закрутку и сделал богатырский глоток.
– Так-то оно получше будет, – проговорил он, вытирая усы.
– Обязательно будет лучше, – кивнул я. – Давно хотел вам сказать: классные вы ребята. И классное место Ворохта. И Васильков тоже классный город. И самогон в Василькове классный делают.
– Может, все же глотнешь коньячку? – с сомнением покачал головой Витя. – Сотрясение не сотрясение, а мозги у тебя явно набекрень встали.
– У моих мозгов это рабочее состояние, – ответил я. – Пошли.
Мы лесенкой взобрались наверх, где нас поджидала остальная группа.
– Что случилось? – спросила Леся.
– Ничего не случилось, – буркнул Витя. – Американец с ума сошел.
– Как сошел?
– Как-как… По-американски.
– Майкл, что с тобой?
– Ничего особенного, – ответил я. – Американская трагедия тихого американца. Проигрался на бирже. Все спустил подчистую – мамину квартиру в Бостоне, папин телевизор в Киеве и личную зубную щетку. Что я без щетки буду делать – ума не приложу.
– Ты серьезно?
– Конечно, Леся. Так что я теперь не американец, а голодранец. Никакого интереса во мне нет.
– Дурак, – сказала Леся. – Просто дурак.
– Конечно, дурак, – с улыбкой согласился я. – Зато легкий.
