Самый длинный день
Этот день хотелось не просто побыстрее прожить, а не дать ему даже заявить о своем появлении. Выключить интернет, сломать магнитолу в машине. Отрубить любой источник звука, способный транслировать информацию.
Последний раз я чувствовал себя так, когда моя первая книга стала бестселлером. Каждая газетная статья, каждый значимый и незначимый блог в интернете спешил поделиться своими соображениями на мой счет. Сегодня все повторилось за тем лишь исключением, что моей персоны было больше в теленовостях, и главным героем этой истории был все-таки не я.
Канал по поводу задержания Двойника отделался сухим релизом: «Обстоятельства происшествия уточняются». Полиция разъяснений никаких не давала, лишь сообщила прессе, что Богданов задержан на сорок восемь часов. Комментариев адвокатов не поступало, по слухам, готовилось ходатайство о том, чтобы выпустить Двойника под залог.
Съездил к дочери, успокоил (или уговорил себя, что успокоил) ее рассказом о том, что меня подставили злые люди (с какой целью, впрочем, не уточнил). Выслушал от бывшей прогнозируемые характеристики собственной персоны вроде «гребаный наркоман» и сожаления о том, что меня выпустили под залог. Заверения прессы в том, что я все еще задержан, не рождали в ней никаких противоречий. Более того, являлись лишь дополнительным свидетельством того, какая я «ушлая скотина, купившая всех, чтобы спасти свою сраную репутацию». Далее – про ребенка, школу, одноклассников: абсолютно справедливо по сути, но по факту незаслуженно.
Единственным плюсом произошедшего являлось то, что по выходу из ментовки воссоединение Двойника с моей семьей становилось невозможным. Это стоило ведра помоев и унизительных эпитетов, вылитых Татьяной в мой адрес.
С Максом мы уговорились встретиться в одном из дворов, в глубине улочек, окружающих Патриаршие пруды. Скверик был давно облюбован местными алкоголиками, которые вряд ли читают свежую прессу, а если и читают, то способность идентифицировать героев передовиц давно утратили. Тем не менее прежде чем вынырнуть из бара через черный ход, я нацепил на нос темные очки, а на голову, для верности, капюшон спортивной куртки.
– Фейсбук читал? – Макс сидит на спинке лавочки, с банкой пива в руке, что делает его особенно аутентичным пейзажу.
– Макс, я удивляюсь, откуда у тебя эмоции на эти подколки, а? Нет, не читал! – всплескиваю я руками. – И новостные ленты не читал, и телевизор не смотрел. Если б не Таня, так бы и не узнал, что я сегодня герой новостей. Наркоман и уголовник, ага. Ты на эту тему еще пошутить хочешь?
– Да я не о том. – Макс мотает головой. – У Крыжиной в ленте сегодня… труп Оксаны нашли за городом. В ее машине. Убийство с целью ограбления…
– Собаке собачья смерть. – Я достаю сигарету. – Ты предлагаешь мне пособолезновать?
– Слушай, ну чего ты говоришь? О мертвых либо хорошо…
– О мертвых?! А я из-за нее живой, ты хочешь сказать?! Они меня стерли, будто и не было! Она во всем этом участвовала! Эта тварь предала меня. Он без нее бы ничего не исполнил, понимаешь? А я теперь ей соболезновать должен?
– Да понимаю я. Все равно не хорошо как-то.
– Вот же гондон, – говорит Макс после паузы. – Ну кто бы мог подумать, что он «вызовет огонь на себя»! Вот скажи, ты бы на его месте как себя вел?
– С ментами бы попытался договориться, – пожимаю я плечами. – Это в том случае, если бы не знал, что у меня параллельно забирают жизнь.
– А он, сука, сразу сориентировался! – Макс плюет себе под ноги. – Мне мои менты такую истерику закатили, ты бы знал. «Ты нам телешоу решил устроить?» – говорят.
– А как он успел сообщить, у него ж телефон отобрали.
– Думаю, охранник его. Все так быстро получилось. Я въезжаю к ним во двор, а там уже пресса, камеры. В общем, обосрались мы с тобой, старичок, по полной. Теперь нужно думать, как вылезать.
– Да куда тут вылезешь, – закуриваю я, – такое впечатление, будто затянул нас мутный поток. И только, казалось, вынырнул, – сразу тебе бейсбольной битой по башке. Я б свалил из города, настолько тошно. Вот с твоими ментами разрулим, и, пожалуй, свалю. Давай им «Ягуар» мой отдадим. Он тысяч на тридцать-сорок грина еще потянет.
– Да что ты! – машет Макс рукой. – Они со мной даже разговаривать не хотят. Я, было, предложил компенсировать моральный ущерб. А они в ответ… Короче, проехали.
– Слушай, а камеры в «Мариотте»? Должна же быть запись?
– И кто нам с тобой ее даст? Мы же не менты.
– А твои… – осекаюсь я. – Может, есть знакомые там? Мы же пол-Москвы знаем. Давай как-то на службу безопасности гостиницы выйдем.
– Давай, – Макс тяжело вздыхает, – только как?
– Прости меня, – кладу я руку ему на плечо, – за то, что втянул в эту историю.
– Ты меня в нее двадцать три года назад втянул, – пытается отшучиваться он, а в глазах полнейшая безнадега.
– Это было очень давно и неправда, – вполголоса замечаю я.
– Про очень давно, – достает Макс сигарету. – Помнишь нашу встречу с Гошей? Он еще про конкурс двойников рассказывал?
– Помню, и чего?
– Того. Я ж за эту историю сразу зацепился. Встретился с ним еще раз позавчера, спросил, где этого двойника найти. Он в отказ: естественно, как можно в десятимиллионном городе найти человека?
– Мы с тобой его уже, кажется, нашли.
– Практически. Оказалось, что за победу в конкурсе был суперприз: оплата интернета на год.
– Тоже мне, зацепка!
– То, что ты мозги не включаешь, меня давно не удивляет. А я вот включил. Заехал в этот «Суриков-холл» и узнал, что приз, натурально, выдан. Оплата произведена провайдеру за Малофеева Игоря Ивановича, проживающего по конкретному адресу.
– А вдруг это не он? Или он, но квартиру снимал, а сейчас, как ты понимаешь, жить ему там без надобности. Пока он в КПЗ, а потом обратно ко мне переедет.
– Вов, ты странный парень, – раздраженно говорит Макс, – такое впечатление, что у нас пять вариантов, как прищучить этого козла, и мы выбираем самый простой и с гарантированным результатом. Простой мы уже отработали, результат ты знаешь. У нас на него теперь вообще ничего нет! Зато у него на нас… Ты же понимаешь, когда он выйдет, начнется конкретная игра на выживание. «Останется только один», как в кино про «Горца» говорили. Перспективы одна хуже другой, короче говоря.
– Почему же? Вон издатель сообщает о допечатках, – разворачиваю я газету, кладу перед Максом. – У меня, в связи с арестом, выросли тиражи.
– Это у него они выросли, придурок.
– Макс, сказать тебе страшную вещь? – раскладываю газету на спинке лавочки, сажусь на нее.
– Валяй.
– Я практически смирился. Нам его не достать. И я думаю, что все развивается согласно твоей теории. Это мне кармическая обратка прилетела за то, что камень на своем ментальном перекрестке многажды обоссал.
– Нет, старичок, прилетит тебе, если ты свой перекресток сейчас этому козлу сдашь. В общем, ты как знаешь, а я эту квартиру проверю. Не он – так не он. Хуже не будет. Во всяком случае, это быстрее, чем на службу безопасности «Мариотта» выходы искать.
– Проверь, – вздыхаю, – а я проверю квартиру его… то есть свою…
Первое, что говорит о квартире, это запах ее хозяев. То, что дает тебе ощущение дома. Стариковские квартиры пахнут краской больничных стен, квартиры менеджерья – картоном икеевских коробок, квартиры молодых семей – подгузниками и детским кремом. Еще есть запахи животных, табака, духов, псевдоиндийских благовоний и так далее. Ни одна московская квартира не пахнет сексом, наркотиками и рок-н-роллом, даже у «селебритиз». Потому что более-менее в городе только с сексом. Да и то не у всех.
Эта квартира перестала пахнуть домом. Вместо нейтрально-гостиничного ее запах стал запахом склада. «От него пахнет чуланом и пылью», – как четко описала это моя дочь. Запах изменил всё. Сама молекулярная основа моего пространства была разрушена.
Осторожно, словно переступая через невидимые проводки, каждый из которых подключен к бомбе, обхожу квартиру.
Из платяного шкафа в спальне были вытащены все мои вещи и аккуратно разложены на кровати. Отдельно лежали его вещи: две рубашки, джинсы и целлофановый пакет с носками.
Полки в кабинете зияли девственной пустотой, а книги и диски с музыкой или кино аккуратными стопками были разложены на полу гостиной, сгруппированные по какому-то странному принципу. Например, в одной лежали Берроуз, Тимоти Лири, Пелевин и диск с фильмом «На игле», вероятно исходя из того, что авторы этих произведений описывали наркотики. В то время как Эми Уайнхаус лежала вместе с фильмографией Джеймса Дина, Есениным и диском Joy Division – и тут уж было не понять, имеет сортировщик в виду поэтов или алкоголиков (Джеймс Дин не писал стихов, а Йен Кертис не был алкоголиком). Все это напоминало результаты тестов, о которых я читал, знакомясь с различными психическими расстройствами.
