Когда больному давали картинку с подписанными изображениями самолета, ракеты, паровоза и шмеля, предлагая исключить лишнее, он выбирал не шмеля как единственный живой организм, а паровоз, объясняя это тем, что все остальное летает…
Повсюду в квартире стояли свечи, которые я ненавидел. Ароматические, декоративные и хозяйственные, из тех, что используют, когда дома гаснет свет. Вкупе с тем, что спал он не в спальне, а тут же, на диване, можно было бы предположить, что Двойник избегал контактов с местами «скопления чужой энергетики», «очищал пространство» или «ставил защиту», или что там делают долбаные сектанты, заботящиеся о чистоте кармы и энергетических полей.
Основным жизненным пространством был кухонный стол, устланный листочками из моих распотрошенных блокнотов-черновиков. На листочках стояли несколько немытых чашек, две доверху набитые окурками пепельницы, мой компьютер и фотография в рамке.
В компьютере не появилось ничего интересного, кроме новой рукописи Двойника и записей пары его эфиров. На некоторых листах с моими старыми записями имелись пометки, сделанные красной ручкой, но разбираться в них, честно говоря, не хотелось. Там же, на столе, в стороне от остального бардака лежали сложенные вдвое грязноватые листы формата А4, которые долго носили с собой. Это были распечатки из почтового ящика, с оторванными частями, на которых, видимо, были адреса отправителя и получателя. Всего четыре листа, с текстом, набранным заглавными буквами.
ТЫ ПОНИМАЕШЬ, КТО ТЫ, НА САМОМ ДЕЛЕ? ОБСУДИМ? У МЕНЯ ЕСТЬ КОЕ-ЧТО ВАЖНОЕ!
У ВСЕГО ДОЛЖНА БЫТЬ ЦЕЛЬ И МИССИЯ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ВСЕ ЭТО НЕ ПРОСТО ТАК? У МЕНЯ ЕСТЬ КОЕ-ЧТО ВАЖНОЕ.
ТВОЕ МОЛЧАНИЕ – ЭТО СТРАХ. БОЯЗНЬ РАЗОБЛАЧЕНИЯ. У МЕНЯ ЕСТЬ КОЕ-ЧТО ВАЖНОЕ.
Я НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ НАПИШУ ТЕБЕ. ТЕПЕРЬ НУЖНО ВСЕ ИСПРАВИТЬ.
Из скудного текста следовало лишь то, что Двойнику (а автором писем был несомненно он) долго не отвечали или не ответили вовсе. Кто был адресатом переписки, установить не представлялось возможным.
Гораздо более интересной оказалась фотография в рамке. Лобастый мужчина в костюме стиля 1950-х или 1960-х, с сигаретой в руке, показался смутно знакомым. Безусловно, писатель. Погуглив «фото известных писателей 1950–1960 годов», я нашел Альбера Камю.
«Краб» на пресс-конференции спрашивал меня про Камю. Единственной книгой в компьютере Двойника был «Посторонний» Камю. Его именем в скайпе было имя главного героя книги – Мерсо. Пазл сложился, не оставляя, впрочем, ответа на вопрос, что всей этой «камюманией» он хотел мне сказать.
Резко разболелась голова. Эти чертовы свечи повсюду, чашки, из которых он пил, окурки сигарет, которые он курил, постельное белье, на котором он спал, его волосы в ванной – атмосфера в квартире дико меня угнетала.
Я курил, стоя на балконе, и думал, что все это необходимо как можно скорее выбросить, вещи отдать нуждающимся, включая мебель, а саму квартиру отмыть, а еще лучше – заново отремонтировать.
Кинув в сумку компьютер, я вышел в прихожую. Последним штрихом к пейзажу были его разношенные домашние тапочки.
В отражении была видна моя картонная фигура, стоявшая у окна комнаты, выходящей в коридор. Фигура была аккуратно перемотана прозрачным скотчем посередине, в месте слома. Я бросил взгляд на картонного двойника, потом на эти ужасные тапочки и вышел вон.
Единственное, что мне хотелось сделать поскорее, – сесть в машину, разложить сиденье, откинуться, закрыть глаза и попробовать свыкнуться с мыслью, что жить здесь я никогда уже не смогу. Никогда.
– Этот ублюдок ходил по моей квартире в тапочках! – Разливаю по бокалам вино. – Можешь себе представить?!
Катя молча смотрит, как наполняется ее бокал.
– В тапочках, сука! Хорошенько разношенные такие, из дома, наверное, принес. Чтобы привыкать к новому месту, окружая себя знакомыми предметами. Ну урод!
– Дались тебе эти тапочки, – поднимает она бокал. – За что выпьем?
– Не знаю, у меня тостов не осталось.
– Тогда просто так. – Чокаемся, она делает аккуратный глоток. – Что ты будешь делать, когда его отпустят?
– Постараюсь его убить!
– Ты серьезно? – Ее зрачки слегка расширяются.
– Куда уж серьезнее. Он будет стремиться сделать то же самое. Вместе нам в одном городе теперь никак.
– Может, стоит уехать? На время. Я поеду с тобой.
– На какое время? На месяц, на год? Чтобы он тут окончательно все обустроил?! Мне уезжать некуда, у меня здесь дочь!
– А когда он Оксану твою убил, как думаешь?
– Это важно? Она уже не моя. Она его.
– Прости, – касается она моей руки, – знаешь, я до сих пор не понимаю, как она могла на это решиться…
– Подлость? Расчет? – Наливаю себе еще бокал. – Или нашла в нем то, чего во мне не было? Знаешь, судя по тому, что ни один из моих знакомых не забил тревогу, есть в нем что-то особенное. Какой-то магнетизм, что ли. Черт его знает. Он обволакивает человека.
– Ты простишь ее?
– Прощу? Не знаю. – Я пытаюсь обдумать ответ. Вспоминаю наш последний разговор с Оксаной, немедленно испытав мутную, похмельную головную боль. – Кто я такой, чтобы прощать или не прощать? В конце концов все это началось из-за меня. Я в этой истории точка отсчета. Он же играл не в меня, а в того, кем меня в идеале хотели бы видеть. Оксана, бывшая жена, друзья, коллеги, издатели. Он был супер-Богдановым, идеальным Богдановым…
– Но у него же внутри ничего нет. Он пустой, понимаешь?
– Как выяснилось, это мало кого волнует. Могу переиначить ответ: не слишком-то и я «полный».
– Прекрати.
В кармане вибрирует мобильный.
– Да, Макс, – отвечаю. – Сейчас? Адрес пришли.
– Куда ты собрался? – испуганно смотрит на меня Катя.
– Макс нашел квартиру двойника.
– В каком смысле? Он же…
– Его настоящую квартиру. Я выезжаю.
Она удерживает меня в дверях, собирается что-то сказать, потом передумывает, сжимает мое запястье:
– Знаешь, мне кажется, я поняла бы сразу, окажись на твоем месте другой, но…
– Понимаю. Ты тогда оставила мне свой номер на пачке сигарет. Это единственный номер, который у меня с собой в ментовке оказался. Телефон-то у Оксаны был. А номеров на память я не помню, увы. – Улыбаюсь. – Спроси меня об этом. При случае.
Макс открывает дверь и с ходу увлекает меня за собой. По дороге успеваю заметить двух ментов, угрюмо дымящих в прихожей, и молодого врача, что-то торопливо пишущего за столом на кухне.
– Какого черта здесь происходит? – спрашиваю Макса. – Менты, врачи какие-то?
– Сейчас объясню, – отвечает он, когда мы заходим в комнату.
Но объяснений, собственно говоря, уже не требуется.
Мы садимся в углу на продавленный диван. Кроме него в комнате только стоящий на полу телевизор и куча дисков. Шторы плотно задернуты, в луче солнечного света, пробивающегося между ними, реет пыль. Судя по запаху, здесь давно не живут.
– Не пугайся. – Он встает, щелкает выключателем.
Мутная лампочка без абажура высвечивает стены, увешенные моими фотографиями разных лет. Каждая стена посвящена одному году. Я встаю и принимаюсь разглядывать фотографии. Это вырезки из журналов, распечатки из интернета, тексты интервью. На одних много пометок, сделанных красной ручкой, на других текст замазан черным маркером (видимо, лирический герой был внутренне со мной не согласен). Куча фотографий отдельных частей тела в крупном разрешении, в основном – мое лицо с разными выражениями и постановка рук, в эфире. На дисках у телевизора мои программы, каждый тщательно пронумерован: дата, хронометраж, тема, гости.
На двери комнаты висят два одинаковых селфи из инстаграма, увеличенного размера. Я, стоя перед зеркалом, щелкаю себя на камеру телефона. На мне черная футболка и джинсы, а на заднем плане Жора, Миша и металлический писсуар, из которого торчит бутылка шампанского и табличка с наддписью от руки «НЕ ССЫ!». Это селфи сделано мной прошлым летом на веранде «Джипси». Подойдя ближе, я понимаю, что второе селфи – его. В той же позе, в той же одежде. В том же месте. С теми же друзьями. Только позади нет бутылки. Между нами нет никаких внешних различий. Мы смотримся в ту же точку одного и того же зеркала с интервалом в несколько месяцев. Мы в самом деле, как говорится, одно лицо.
Смотрю на Макса, тот выразительно молчит. В комнату заходит мент, говорит:
– Мы его увозим.
– Кого? – вскидываюсь я.
– Это без тебя, – отрубает Макс, вскакивает с дивана и бросается в прихожую. Я за ним. Успеваю заметить лишь, как два санитара выводят нечто сгорбленное, с копной седых всклокоченных волос. Хочу продраться поближе, но Макс с ментом хватают меня за руки и не отпускают до того момента, пока санитары не сядут в лифт.
– Кто это был?! Блядь, ты можешь мне объяснить, кто это был? Кого вы увезли?! – У меня начинается приступ панической атаки.
Я вдруг ощущаю в квартире нестерпимую вонь, какая бывает на вокзалах, в местах ночевки бомжей.
