Как же любил я в тот момент все, что меня окружало!
Любил и безумно страдал, потому что любовь эта была совершенно незаслуженным подарком. Внутри гигантского чувства злоба не растворилась без следа, а лишь свернулась мерзкими черными сгустками, облепившими меня со всех сторон. Они словно искали защиты, и я, запустив руки в землю, безжалостно пытался их отодрать, испытывая при этом такую боль, как будто сдирал собственную кожу. Казалось, что здесь, среди нахлынувших хрустально чистых впечатлений, это обязательно получится – черное отделится от белого, злое от доброго, что-то одно непременно победит, и тогда все со мной решится…
Наивный!
В свой первый день отшельничества я ещё мог на это надеяться. Идеальная выровненная сфера, в которой, по идее, не должно было остаться никаких потребностей и желаний, вся вибрировала и переливалась различными оттенками чувств. Все стихии пришли в волнение, и я, то полыхал, словно огонь, от любви к самому себе, но не к человеку, а к части Природы, которая все в ней принимает и разделяет. То растекался хладнокровием, потому что понимал – стань я опять нормальным человеком, и снова захочется сесть в машину, чтобы доехать куда-нибудь, воспользоваться продукцией какого-нибудь смердящего завода или зловонной фабрики. А то каменел от ненависти к самому себе за те же заводы, машины, железные дороги и бетонные города. За то, что спрос на все это рождает ещё большее предложение. За то, что я – человек, а все мы, человеки, никакая не часть Природы, потому что нельзя так методично травить, резать, жечь, истреблять самоё себя…
Ото всех этих мыслей я вскакивал и несся, сломя голову, сквозь деревья, «быстрее гончих, легче тени…»
Стоп! Где-то я читал эти слова, и почему-то они кажутся мне очень важны. Кажется, именно их пытался как-то вспомнить… Стены египетских захоронений… Величайшая тайна Ухода.
Нет! Не хочу вспоминать! Я не готов уйти, я ещё надеюсь. Человек, как система, устроен гораздо сложнее, чем можно себе представить, но я разберусь! Я раскопаю замысловатую границу между белым и черным, разрою, словно землю, все оттенки между ними…
Увы… К концу третьего дня своего отшельничества весь тысячелетний путь борьбы со злом был исчерпан, и я понял – оно от меня неотделимо. Совершенное убийство всегда будет стоять между мной и нормальной жизнью. И неважно, преднамеренным оно было или случайным. Никогда мне не выдавить из себя ни подонка, ни труса, ни убийцу, потому что эликсир определил во мне все это, проявил, высветил, и теперь, словно издевается – вот он ты, и другим тебе не быть! Ты, конечно же, умрешь – не важно от чего – важно то, что злоба в тебе, до самого момента ухода, будет копиться и копиться, отправляя излишки в мировую пневму. Ну, а после того, как ты уйдешь, все накопленное «богатство», хлынет туда в полном объеме…
А может быть, это не эликсир издевается надо мной, а тот самый призрак, который подсказал такой страшный, но теперь уже кажется единственный путь? Истребить подобное подобным – да, это может сработать…
Я должен убить себя.
Должен и уже хочу это сделать, потому что пришел сюда, поднял глаза в небо и познал такое, после чего никогда не осмелюсь запачкать своей грязной злобой, и без того несчастную, ауру этой планеты. Как там было в Библии? Кесарю кесарево? Что ж, тогда, убийце – самоубийство. Все честно!
Но тут, как ушатом холодной воды, окатило вопросом: а как?!
Отравиться, подобно дяде? Но он сделал это, когда эликсир ещё только вершил свою работу. У меня же процесс почти завершен, и любой яд организм, скорей всего, благополучно переварит.
Как же тогда?
Ясно, что посредством одной из стихий, но какой? Воздух мне в самоубийстве вряд ли поможет, смешно даже думать. Земля? Закопаться в неё и задохнуться? Можно, наверное, но это слишком долго и мучительно. Развести костер и в нем сгореть? Тоже страшно. Причем, одинаково пугают, как мучения перед смертью, так и то, что могу вообще не сгореть – говорил же Довгер про святых мучеников, легенды о которых, возможно, не совсем легенды.
Нет, я не должен допустить в свои последние минуты ни отчаяния, ни ужаса, ни сожаления. Нужен самозабвенный восторг, который, на короткий миг перехода, нейтрализует и злобу, и ненависть.
Выходит, остается только вода? Но, обдумывая этот вариант, я не мог понять, чем заход в воду с тяжестью на шее отличается от закапывания в землю? И потом, опять же, вопрос – сумею ли я войти в воду и утонуть? А вдруг правда – «по воде, аки по суху»?
Это требовало проверки!
Ближайших водоемов было два – крошечная деревенская речушка километрах в тридцати от того места, где я находился, и водохранилище в самом городе. До города было ближе, и я вернулся.
Вернулся затемно, опять же, перед самым рассветом, спустился по бетонным ступеням набережной к воде и попробовал в неё войти. Ощущения были схожи с погружением в клейстер, но я все-таки погрузился! Правда тут же выскочил обратно, получив сильнейший ожег – вода была основательно загажена химическими отходами и всяким пластиковым мусором.
Да, пожалуй, здесь я умру мгновенно. Сразу потеряю сознание и подумать ни о чем не успею. Но, вот ведь беда, о каком самозабвенном восторге может тут идти речь?
Я стоял, смотрел на страдающую воду и чувствовал, как медленно гаснут во мне ощущения планет, Галактик и собственная причастность к мирозданию. Им на смену приходило тяжелое городское раздражение, при котором самоубийство обретало тот же смысл, что и счастливый конец… Господи, как же мне убить-то себя?!
До дома было рукой подать, И я побрел туда, размышляя о способе ухода из жизни.
И тут неожиданный сюрприз! Не успел я перешагнуть через порог, как вздрогнул от резкого телефонного звонка.
Лешка!!!
Мне даже не пришлось смотреть на определитель номера, на котором высвечивался код Москвы, я и так знал, что это он! Схватил трубку, от радости даже не чувствуя пластиковых ожогов, и заорал:
– Да! Аллё!!!
– Привет, Санек, – буркнул Леха, давая понять, что про ссору забыть готов, но, если я намерен её продолжать, то он в общем-то…
– Лешка, друг! Молодец, что позвонил! Я тоже хотел, но твой мобильник ни черта не отвечал, а потом мой разрядился… Короче, черт с ними, с мобильниками, как ты там?!
В трубке облегченно выдохнули.
– Ну, слава Богу, говоришь, вроде, нормально. А то я боялся – начнешь опять бредить, как в последний раз…
– Забудь! Я тогда… Ну, в общем, все уже закончено.
Но Леха не спешил радоваться. Когда он заговорил снова, в голосе ещё чувствовалось некоторое напряжение.
– Ну.., а вообще, самочувствие какое? Не хандришь? Я тут… Короче, долгие политесы разводить не могу – денег мало – скажу, как есть. Ты, старик, только не обижайся, но я сначала Катьке позвонил. А она.., ну, сам, наверное, понимаешь.., сказала она мне, что у вас все кончено. Плакала, между прочим… Но я и ей тогда, и тебе сейчас скажу – может, так и лучше. Уж очень долго вы ни то, ни се. Закисли. Поживете немного врозь, одумаетесь и снова сойдетесь. А ты, пока суть да дело, чтобы умом совсем не тронуться, давай-ка, дуй ко мне в Москву!
– Зачем это?
– Санек, не поверишь! Я тут с одним мужиком классным завязался, он себе команду набирает для нового журнала. Перспективы – страсть! Говорит очень нужны ребята пишущие и умные. Книгой моей заинтересовался.., хотя, ты об этом ещё не знаешь… Но неважно! Старик, ты представляешь, он твои чеченские публикации очень даже помнит! Говорит, «талантливо парень писал…» Короче, я тут мосты навел, и теперь дело за тобой. Бросай ты эту свою сериальную писанину! Здесь интереснейшие дела намечаются! Рискни, не бойся! Может, сейчас тебе и хреново, но жизнь-то по-всякому может повернуться.
– Это да.
– Ну! А я тебе о чем?! Вдруг сейчас тот самый момент, когда надо решиться? Что тебе терять? Ты же всегда любил новые ощущения. Помнишь, как в школе, с моста, а?..
Дальше я не слушал.
Повесил трубку.
Прости меня, Леха! Прости, пойми и не поминай лихом! Что бы ты ни делал для меня в Москве, все это ничто по сравнению с тем, что ты сделал только что!
Конечно же, с моста! Конечно же, в полете! Когда в голове ничего, кроме восторга от этих новых ощущений!
Ах, как здорово ты все разрешил, дорогой мой друг!
А потом.., я даже не успею ничего почувствовать Уйду, как положено – пролетев сквозь воздух, сгорев в воде и, в конце концов, опущусь на дно, на землю, где и останусь обновленным и чистым!
И тут слова, так долго не вспоминаемые, сами пришли мне на ум, как знак того, что решение принято правильное. Нужно немедленно их записать и помнить, помнить, до самого конца! И ещё нужно записать все, что случилось со мной. Я должен объяснить им всем, особенно Лешке и Екатерине, почему поступаю именно так. Пусть не думают, что это трусость, блажь или минутный порыв…
