Но только Рабочев открыл рот, чтобы еще раз рассмешить присутствующих, его внезапно прервал негромкий женский голос, раздавшийся со стороны входной двери:
– Я думаю, теперь пришла моя очередь рассказывать анекдот. Я тоже хочу принять участие в конкурсе!
Иван Иванович от неожиданности замер прямо с вилкой в одной руке и с рюмкой в другой. Это была Маша, которая, оказывается, уже давно находилась в номере и все слышала (и почему ее только никто не заметил?), а теперь подошла к столу и внимательно, и почти неотрывно смотрела на Андрейку. Он же в ответ на ее взгляд вопросительно повернул голову к папе, ожидая, что тот скажет.
– Ну, так как, Ваня, ты меня пустишь за свой стол, или я так и буду стоять тут, как столб?
Иван Иванович молча дал знак Рабочеву, который моментально подхватился, поднял Кристину, и они пулей выскочили из номера. Маша села. Она смотрела на сына, и в глазах у нее стояли слезы.
– Да, Ваня! Я отправила людей, чтобы они узнали, где ты остановился, а потом решила тебя навестить. Теперь, надеюсь, ты представишь меня Андрею Ивановичу? – и Маша криво улыбнулась, всем своим видом изображая некое смирение.
– Папа, а кто эта тетя? – Андейка потянул Ивана Ивановича за рукав, на что тот, выйдя, наконец, из ступора, вызванного появлением жены, не стал долго ходить вокруг да около и напускать лишнего тумана:
– А это, сынок, твоя мама – в прошлом Мария Аркадьевна Капитонова!
– Мама? – от неожиданности Андрейка даже открыл рот, а потом внезапно обратился к Маше, – а если ты моя мама, то где мой подарок на рождество? И почему ты так долго не приходила ко мне?
Маша смотрела на него и из последних сил старалась не расплакаться. Она сжимала в руке носовой платок и часто-часто прикладывала его к глазам, промокая их от слез. Андрейка, видя такую ее реакцию, быстро спрыгнул со стула, подбежал к Маше и принялся гладить ее по волосам, пытаясь ее утешить:
– Мамочка, мамочка, не плачь, пожалуйста! Теперь у тебя – после того, как ты нашлась – все будет хорошо! Теперь папа тебе обязательно поможет – знаешь, какой он богатый и знаменитый! И ты теперь ни в чем, ни в чем нуждаться не будешь! И я очень хотел, чтобы ты, наконец, опять появилась!
Слова Андрейки окончательно добили Машу – слезы брызнули у нее из глаз, и она заплакала навзрыд – неслышно и закрыв лицо платком, и лишь только конвульсивно подрагивающие плечи выдавали ее состояние. А Андрейка все гладил и гладил ее и говорил ласковые слова, словно пытаясь сказать ей все, что накопилось внутри него за эти десять с лишним лет.
А Иван Иванович вышел на лоджию и стал наблюдать за рождественским Мельбурном. Снаружи было очень тихо, в многочисленных окнах домов напротив горел свет, и через шторы и жалюзи было иногда видно, как люди (взрослые и дети) сидят за столами и празднуют наступление нового периода их жизни. Иван Иванович улыбался, хмель совершенно слетел с него, и теперь голова была ясной и пустой. У него, похоже, тоже что-то изменилось – и это что-то, как он надеялся, принесет долгожданный покой его душе.
Вскоре к нему вышел Андрейка и сообщил, что папу очень ждет мама, и она попросила Андрейку пока оставить их наедине. И что Андрейка пойдет поиграет в приставку в соседнюю комнату, а родители должны между собой серьезно поговорить. Проявление матери он воспринял как-то совершенно спокойно – радостно, да, но спокойно, чему Иван Иванович был по-настоящему рад: одна проблема (борьба с детскими обидами) рассосалась сама собой.
Маша уже полностью взяла себя в руки, и только покрасневшие глаза и полное отсутствие косметики на лице свидетельствовали о том, что еще несколько минут назад она плакала, а потом была вынуждена умываться, чтобы хоть немного привести себя в божеский вид. Иван Иванович первый раз за много лет получил возможность разглядеть ее с близкого расстояния (рандеву в ее особняке было не в счет – поскольку там они поначалу сидели друг от друга достаточно далеко, а потом и вообще – перешли к выяснению отношений в стиле «Зомби-драйв»). Конечно, Маша изменилась, и, конечно, она не могла не измениться, учитывая все те обстоятельства, которые были в ее жизни. Ее лицо стало жестким и властным, глаза – серьезными и почти холодными, а повадки и манера поведения – как у настоящей хищницы, не оставляющей своим жертвам не единого шанса. Такую Машу следовало уважать и даже побаиваться, что, конечно, не могло не сказаться и на отношении к ней со стороны Ивана Ивановича.
– Ну, что, Ваня! Вот и настало время нам с тобой поговорить по душам! – Маша первая оборвала затянувшееся молчание, в процессе которого муж и жена внимательно рассматривали и изучали друг друга, – да, поздравляю тебя, клеевые полосы от бороды и усов уже почти не видны! И ты теперь становишься похож на человека!
– Спасибо, Маша! Ну, а как ты сама? Впрочем, – тут Иван Иванович поперхнулся на полуслове, – я ведь и так знаю, как ты! И ты тоже знаешь, как я! Давай тогда просто поболтаем о том, о сем!
– Давай, Ваня! А лучше расскажи мне, как дела у Андрейки!
И Иван Иванович принялся рассказывать – иногда подробно, иногда не очень. Он и не заметил, как перешел на пересказ всех событий, что произошли с ним и его семьей с момента, когда Маша их покинула. Маша слушала, не перебивая, иногда улыбалась, иногда старалась удержаться от слез (и трудно было понять – то ли это слезы радости, то ли печали). А когда Иван Иванович закончил, она просто поднялась и вышла на лоджию. И Иван Иванович, посидев в одиночестве пару минут, последовал за ней. Маша стояла, прижавшись лбом к стеклу, ее глаза были полузакрыты, и непонятно было, что сейчас с ней происходит. И даже заслышав шаги Ивана Ивановича, она не сделала никакой попытки обернуться, а все продолжала так же молча стоять и вглядываться внутрь себя. Иван Иванович нерешительно подошел к ней, не зная, что дальше делать. Он встал с ней рядом, и она внезапно прижалась к нему сбоку всем телом. Ее руки нашли его лицо, притянули его к себе, и Машины губы прижались к его губам, и он ответил, обнял свою Машу, повзрослевшую на десять лет, одновременно давая себе клятву уже больше никогда не позволять ей уйти…
Через полчаса Андрейка, которому надоело играть в стрелялки и захотелось спать, вышел из комнаты и увидел родителей, сидящих на кровати рядом друг с другом в потрепанном виде. Пиджак Ивана Ивановича валялся на полу, рубашка была расстегнута на все пуговицы, галстук болтался на голой шее, как пеньковая веревка на висельнике, ширинка на брюках была расстегнута, и вообще брюки выглядели таким образом, как будто их только что впопыхах пытались натянуть на ноги. А Маша – куда-то неожиданно девались ее колготы, туфли были отброшены далеко к двери за ненадобность, а платье смято, как от долгого томления в стиральной машинке – но только разве что не мокрое, а сухое.
Андрейка недоуменно воззрился на папу и маму, сонным голосом сообщил им, что отправляется спать, и родители, проследив за ним взглядом и убедившись, что межкомнатная дверь заперта (папа лично закрыл ее на ключ), быстро скинули с себя оставшуюся одежду и нырнули под одеяло. Вернее, сбросили его на пол и схватились друг с другом в горячем борцовском поединке – когда то один, то другой оказываются сверху, а потом меняются местами – и так много-много раз.
Иван Иванович и не заметил, как закончился этот незабываемый чувственный фейерверк давно позабытой страсти и желания, как Маша в изнеможении откинулась на кровать рядом с ним, и он, как зомби, встал в темноте, открыл дверь в комнату Андрейки и сам в свою очередь рухнул рядом, устало закрывая глаза и погружаясь в долгожданный заслуженный сон. Сон, который подводил черту и ставил точку в старом тысячелетии и отправлял воссоединенную теперь уже семью Капитоновых в новую жизнь – другую, но не менее наполненную и, уж точно, не менее счастливую…
Пришло время подвести черту. В ту ночь случались и еще чудеса, ведь рождество – это нечто совершенно особенное (даже если оно и не имеет никакого отношения к пролетарским праздникам и идее равноправия трудящихся всех стран). И совсем необязательно быть активным членом профсоюза, чтобы верить в сказку и мечтать о чуде. Так, например, в неизвестном широкой общественности племени на западе Сахары в эту ночь родилась девочка, которая впоследствии станет первой темнокожей женщиной, полетевшей на Луну, а в Китае одинокий паломник, пришедший помолиться своим странным богам, предсказал, что вскоре его страна станет самой сильной мировой державой – но пока что его никто не услышал и, как следствие, никто не поверил. Ведь чудеса не имеют четкого определения, и, согласитесь, для каждого человека они разные. Для одного – это выиграть сто миллионов долларов в общенациональную лотерею, а для другого – завоевать красотку-соседку по лестничной площадке, которая только и делает, что строит ему рожи и показывает язык.
Чудеса бывают рукотворными и нерукотворными, но почему-то именно последние и относятся больше к чудесам – ведь они являются проявлением божественного и существуют помимо воли людской. А с другой стороны – ведь это смотря, как к ним относиться.
