– Ветеранам сейчас по девяносто лет, и они прожили полную лишений жизнь, – вздохнула женщина. – А вот нам по пятьдесят. То есть надо ещё полвека ждать, что ли? Но это же ужасно! Чего мы все ждём, зачем? Это как надо было разворовать и разорить страну, чтобы люди только под сто лет могли получить свою квартирку! Население вымирает, города уже пустеют, а власть всё жадничает. Все давно привыкли к брошенным избушкам в деревне, считают их даже нормой, символом отжившего века, о котором не стоит жалеть. А у нас в соседнем подъезде из двенадцати квартир только в двух живут люди. У них обваливается пролёт, а в администрации говорят: «Соберите подписи штук сто-двести, будет вам ремонт». Но нет столько населения в подъезде! Вымирают ведь дома. Не частные, а многоквартирные уже!
– А нам стало быть, вовсе ничего не светит? – вдруг протрезвел пьяненький и обратился к Лизавете. – Вам ещё нет сорока, так ведь? Это сколько надо ждать? Больше, чем полвека. Вам не страшно?
– Не знаю, – наивно пожала она плечами.
– А мне страшно, – сказал решительный мужчина. – И перед детьми в последнее время стыдно. Очень стыдно! Мне стыдно, что они, глядя на это блядство, захотят не на стариков-ветеранов походить, а захотят они поскорее из такой страны смыться. Мы же отдали страну жуликам и бандитам, полностью проиграли мерзавцам. Мне жена говорит, что я совсем сумасшедшим стал с этой политикой, а как же быть, если так страшно! Даже простейшая материя протестует против такой политики: коровы не доятся, урожай не родится, люди не создают семьи, а наши горлопаны знай орут, что всё о’кей да тип-топ. Они нас, так получается, вообще держат классом ниже простейших. Они думают, что мы не понимаем, что хороший дом за пару дней не построишь, так как надо выждать, чтобы раствор схватился, чтобы штукатурка просохла. Пообещали каждой семье отдельную квартиру, нашлёпали наспех каких-то клетушек вместо домов, где двум человекам в одной комнате не уместиться, потолки осыпаются, трубы лопаются, отопление протекает. И альтернативы-то никакой нет, разве что в походной палатке жить. Если я хочу, чтобы у меня был богатый урожай, то мне надо было землю обрабатывать, удобрять, защищать от заморозков и града. А нам показывают, как восстанавливают нашими деньгами отколовшийся кусок Грузии, который через сто лет, очень возможно, запросится назад. Стало быть, не доживём мы, не дотянем хотя бы до начального уровня среднего класса. Над страной уже сто лет звенят высокие слова о надуманном величии, а на практике выживают и побеждают люди с уголовной этикой. Бандит – это теперь перспективная профессия.
– Придёт время, и всё изменится к лучшему, – неуверенно ответила Лиза. – Должны же наши политики хоть когда-нибудь начать работать, что-то придумать…
– Только нас уже не будет! – почти вскричал мужчина. – Если в стране много лет не работает промышленность и сельское хозяйство, как они могли бы работать при разумном хозяине, то откуда взяться доходу у государства? Что было украдено, то не для того, чтобы теперь вернуться к обворованному народу. Нас сколько не учи таблице умножения, мы всё одно со временем её забываем. Одна и та же ситуация крутится много лет, а выводов никаких так никто и не сделал… И что могут придумать ВАШИ политики? Откуда вы взяли, что у политиков вообще есть какие-то мысли? Вот Эрик Хоффер говорил, что люди действия более едины по своей сути, и они легче объединяются друг с другом, чем люди мысли. Человек мысли всегда одинок, поэтому интеллектуалу сложнее повести за собой толпу – ему не нужны партии и фракции. Не это должно стать определяющей характеристикой лидера.
– Но позвольте: о каких людях действия Вы говорите? – удивился пенсионер. – Я что-то не видел среди наших трибунных крикунов никаких действий.
– Правильно! Толпу за собой всегда ведут крикуны.
– А кто такой Эрик Хоффер?
– Кто надо!.. Вы слушайте дальше: необходимо уметь анализировать их речи, а этого-то мы как раз и не умеем. Велик соблазн с помощью красивых речей и умных слов сделать слушателей жертвой «эффекта ореола». Политик может быть плох как человек, но одновременно прекрасен как монарх или президент. Наполеон и Кайзер были такими людьми, что рядом лучше было не стоять. Но монархи-то каковы! А сейчас как выбирают. Этот смазлив, тот потенцией своей невиданной хвалится, там вообще непонятно что сидит и о чём бормочет. Выбирай – не хочу, как говорится.
– Надо верить в лучшее, – зачем-то опять сказала Лиза задумчиво и добавила: – А что ещё остаётся?
– А я не хочу верить. Я устал верить! Я хочу твёрдо знать. Мы точно и твёрдо знаем, что день сменяет ночь, что брошенный камень падает на землю. Нам же никто не говорит: «Ну поверьте нам ещё раз, что этот камень не упадёт, а будет летать!». Мы это знаем, а не глупо верим. А верящих кому-то или во что-то у нас постоянно обманывают. Сколько можно быть дураками! Всё равно от нас уже ничего не зависит. Пойдём мы или не пойдём на выборы, но будет выбран тот, кого наверху уже назначили и утвердили. Мы прозевали то время, когда от нас что-то зависело, не сумели отличить оригинал от подделки. Сволочи прикинулись о народе радеющими, и мы им поверили. А теперь уже поздно спохватываться. Теперь по кухням те же диссиденты сидят, а кто-то штурмует политические вершины, как в своё время делали карьеру в комсомоле и компартии Советского Союза. И ничего не попишешь. Остаётся жить, по возможности не унижаясь без надобности. Хотя нынче это трудно, особенно когда в кабинетах вчерашние холуи сидят.
– Я наших политиков не понимаю, – сказала женщина. – Им говоришь про бездорожье, а они бормочут что-то про войну в Ираке. Хочется их ущипнуть, растормошить. У меня знакомая в психиатрии работает, говорит, что есть такая категория больных, которые постоянно выпадают из настоящего времени. Им проводят такие упражнения: «Посмотрите себе под ноги, потопайте ногами, почувствуйте почву под своими подошвами, оглядитесь вокруг, найдите что-нибудь, что привлекает ваше внимание, рассмотрите это» и так далее. Чтобы человек оказался здесь и сейчас, а не в каком-то своём вымышленном картонном мире. Нашим политикам надо прямо с утра такое упражнение проводить, они же совершенно не понимают, в какой стране находятся. Витают в каком-то своём маленьком мирке, а Россию в упор не видят. У нас на станции ещё со времён советской власти не могут сделать нормальный переход через железную дорогу. И насколько я знаю, это беда многих станций. Поставят товарный поезд: в одну сторону хвост в двадцать вагонов, в другую – ещё больше. Как хочешь, так и обходи, особенно, когда поздно вечером с работы возвращаешься. Мост за полверсты от перрона, освещения нет, подземного перехода нет, по насыпи идти опасно: вдруг по встречному пути скорый поезд пойдёт. Люди лезут под вагонами или через площадки между ними. А тут комиссия приехала, чисто бояре: в шапках меховых, в шубах, стоят, рассуждают, что, мол, до чего же нецивилизованный у нас (у них, то есть) народ, всё норовит нарушать правила! Как о своих крепостных рассуждают, психологический портрет нации, так сказать, составляют. А подумать о том, чтобы переход нормальный сделать для людей, – ни у одного мысля не сработала. И чего можно добиться с такими руководителями?
– Ни хрена ты с ними не добьёшься! – ответил пьяненький и снова упал в проход.
На станции первого районного центра произошла смена пассажиров – прежние вышли, новые зашли. Рядом с Лизой села какая-то женщина с книгой. В соседнем снова кто-то заспорил про покушение на какого-то кандидата или уже депутата, но не очень громко. А женщина с книгой вдруг сказала вслух, непонятно к кому обращаясь:
– Послушайте, как это верно. Вот Лев Толстой пишет в своих дневниках в январе девятьсот пятого года: «Слушал политические рассуждения, споры, осуждения и вышел в другую комнату, где с гитарой пели и смеялись. И ясно почувствовал святость веселья». А вот ещё: «Мы привыкли к болтовне об общем благе, что уже не удивляемся на то, как человек, не делая никакого дела, прямого труда для общего блага, не высказывая никакой новой мысли, говорит о том, что по его мнению, нужно делать, чтобы всем было хорошо. В сущности, ведь ни один человек не может знать хорошенько, что ему самому нужно для его блага, а он с уверенностью говорит о том, что нужно для всех». Это же прямо-таки про сегодняшний день сказано! Все дают народу разные «премудрые» советы, которые не стоят ничего. И эта болтовня не имеет никакой социальной значимости. Болтаем о политике, о том, как уговорить власть относится к власти как к работе, а не делать из этого стиль жизни, и не догадываемся, что так было всегда. И если таким титанам, как Пушкин или Толстой, не удалось что-то в их психологии изменить, то нам тем паче это не по зубам.
Возможно, для тех, кто давно не бывал среди людей, в гуще толпы, такие разговоры показались бы убийственными. Не в окружении своей свиты, где выхолощено каждое слово, не как «великий сын своей страны», а просто как рядовой человек среди таких же людей.
