Плохой день Алины
«Магия не в самих вещах, а в отношениях между обыкновенными вещами» Сальвадор Дали
День был плох, не начавшись. С трудом разлепив ресницы, Алина еще чувствовала на них тяжелые комья туши, которую она поленились уничтожить с вечера. Тупо уставившись в потолок непроснувшимися глазами и разумом, она чувствовала в груди противную тяжесть чего-то противно-плохого, и пыталась понять —случилось ли оно уже вчера, или опять что-то произойдет.
Медленно заставляя себя двигаться в сторону ванной, Алина поняла причину столь нерадостного утра: всю ночь снился ей уродливый тип черноволосый, почему-то одноглазый – явно от рождения, ибо само место правого глаза было гладким, как щека, и ничем не намекало на присутствие органа зрения там раньше. Выше гладкого глазоотсутствия лоб его был почему-то – заштепан, как делали это прабабушки с носками – стяжками, переплетением ниток, торчащими в разные стороны в местах, где их обкусывали. Неправдоподобный, мерзостью своей, тип все время хохотал, глядя на нее – Алину, пока не прогромкоголосил свой приговор: «Первый день „рака“…» и заставил зачем-то – напуганную ее – прыгать куда-то вниз, в какие-то железно-огромные контейнеры вымазанные в черное, с белыми номерами на стенках. И Алина, вместо протеста и вопросов, почему —то – прыгала, выбиралась непонятным способом назад – наверх и прыгала опять, пока уродливый не промямлил неожиданно тихо: «вылечена…»
Выплескивая на лицо, из онемевших от холода ладоней, порцию воды, Алина пыталась вспомнить, что случилось потом, куда делся невероятного уродства лекарь, и вообще – чем кончилась история столь пугающая, но – не вспоминалось больше ничего… совершенно… только уродливость черноволосого, торчащие во все стороны нитки, «первый день «рака» и «вылечена».
День был плох, не начавшись. Открыв компьютер с надеждой, Алина не обнаружила в почте ни одного нового, и так ожидаемого письма, и медленно, с трудом избегая стен – слезы уже наполнили глаза и мешали двигаться по столь знакомому дому – побрела варить кофе. Сахар, и тот – вместо чашки, разлетелся крошечными бусинками по столу, и Алине захотелось кричать – от досадной обиды на жизнь, – за то, что даже сахар не сыпется в чашки и уродливые штопаные мужики, пугая, преследуют во сне. За что еще она так обижена на жизнь, Алина не додумала, – ей стало стыдно: перед собой и судьбой, – реветь да жалеть себя, живя в доме с видом на залив представилось ей в секунду – почти гротеском. С чашкой кофе, обжигающей пальцы и напоминающей, что все еще – жива и – в мире реальном, Алина вернулась к компьютеру, перевела взгляд с пустующего новостями почтового ящика на рояль. Музыка ее превратилась в удовольствие неоплачиваемое: все клиенты – певцы – певицы – реальные и таковыми себя вообразившие, пропали, – исчезая по одному – постепенно, по мере заглатывания и их самих – ни то – кризисом и невозможностью – все так же любящих их, но подразорившихся, – зрителей – оплачивать походы на концерты, ни то – интернетом, дающим возможность все тем же влюбленным в творчество иных – поклонникам – иметь в любом варианте и аранжировке все творения кумиров по стоимости бесплатной.
Черная лаковость рояля больше не влекла Алину: делавшая ее жизнь годами беззаботной, шумной компаниями голосистых и не очень, но – исполнителями ее творений, дарившая славу, теперь блестела на нее, словно, – свысока, словно шепча: «продай меня настоящим, успешным, незабытым…». Слезинка шлепнулась в кофе и заставила Алину поморщиться: теперь еще и кофе соленым… Ей очень захотелось нырнуть обратно в постель, накрыться тяжелым одеялом, и спать, спать, пока все не образуется, не вернется в то, как было: в благополучие, – без страха перед завтра, нет, – перед сегодня, – она покосилась на стопку конвертов, набитых неоплаченными счетами, пока не вернется жизнь… ее, так неожиданно растерянная, жизнь. Путаясь мыслями между обидой и попыткой вспомнить кого-то, кому можно еще позвонить, предложить, Алине, никогда так и не принявшей ни одного предложения выйти замуж, подумалось, что она, наконец, поняла, зачем люди создают семьи: будь она замужем сейчас, возможно, и не нужно было бы ей беспокоиться о конвертах со счетами, своем сегодня-завтра и вообще, продолжалась бы жизнь ее до наступления времен, прежних своим благополучием. Но догадку Алина тут же отвергла, представив, что и муж может иметь проблемы и тогда решать их, возможно, пришлось бы и ей, а делать это – как ее сегодня доказало – она не умеет совершенно.
День был плох, не начавшись. Алине невыносимо захотелось воздуха – свежего, разрывающего легкие, наполняющего весной, но, приоткрыв балконную дверь, она почувствовала, как ветер нападет на нее порывом, и вынуждена была отказаться и от затеи выветрить весной все дурное. Стоя у балконной двери, она наблюдала, как небольшой кораблик непонятного происхождения, смешно пыхтевший черным дымом трубы – что для морских судов сегодняшних явление весьма редкое, – остановился почти посредине залива. Алине подумалось, что суденышко может быть из Африки, как то, что встало почти на этом же месте месяц назад: несчастные темнокожие матросы толпились вокруг отбуксированного, в итоге, – в городской порт железного монстра – без еды и денег на обратную дорогу, пока не исчезли, оставив многотонную железяку ржаветь и уродовать городской пейзаж. Она почти почувствовала себя на месте несчастных матросов – в середине залива посредине чужей страны, без запасов в холодильниках и какого-либо будущего и в стране собственной. И Алина уже не могла разобрать слов мысли собственной – жалеет ли она людей на застрявшем в голубизне напротив судне, поняла ли – что сама не отличается от них совершенно ничем, живя в так и не ставшей родной – стране, лишившись доходов и возможностей выжить, только нарочито ржавым гвоздем нудело сердце: «выход, ищи выход, выход есть всегда». На этот раз, его, похоже, не было… Какую бы дверь не пыталась открыть память Алины, дабы, проникнув за нее – избавиться от неудач, – замки на всех были слишком тяжелы и замочные скважины совершенно отсутствовали, лишая Алину даже возможности заглянуть внутрь и понять – есть ли там, внутри, – что-то, или все та же – пустота. Без всяких чувств и уже – надежд Алина листала ежедневник, зло ухмыляясь записанному в нем: даты отправки, названия – она никогда не считала, скольким она отправила свою душу в музыке, пытаясь ускользнуть из липких рук катастрофы, только число ответивших и то – отказом – она знала точно – трое, остальные, в мире сегодняшне-странном, не посчитали достойным себя поставить известного, но с проблемами, – автора в известность о факте даже получения ими ее предложения. Сознание Алины – с троих ответивших неожиданно окатило противным, наспех кем-то заштопанным черноволосым уродцем и железными ящиками с номерами, дурацким, но так ее напугавшим «первым днем «рака» и шепотливым «вылечена». Алина не помнила номеров на стенках посудин, в которые прыгала во сне, лишь неожиданно и стыдно перед собой – в сны она не верила – всем существом измученным поисками того самого выхода, которого так просило сердце, она поняла какую-то странную связь, почувствовала, как тяжелый камнь в груди, уменьшаясь, почти позволяет дышать, а странное безглазое чучело из сна улыбается, – почему то – откуда то из ее собственной души. Алина тоже улыбнулась убогому существу: она поняла, что прыгала в свои собственные воспоминания, пытаясь найти спасение в прошлом и его героях, как и поняла – что там его – не обрести, что «первым днем «рака» было умирание жизни ее – если не поймет она задумки хитрого безглазого, и что «спасена» она именно пониманием ненужности имен и дат отправок, ожиданий звонков, да ответов.
День был плох, не начавшись, а начавшись, обрел покой. Алина провела рукой по холодным клавишам, улыбнувшись отражению в зеркальности рояля, и, подмигнув одноглазому, несчастно-плохо заштопанному другу, начала играть. Это новое, льющееся переливами, струящееся благодарностью, весной и любовью – Алина посвящала ему, вылечившему от привычки к себе, от привычки творить – по всегдашнему шаблону, называемому ей раньше – стилем, от самогордости и непонимания других, которым, как и ей – нужен воздух, обжигающий свежестью, не дающий возможности забыть его весеннесть.
Хозяин опять ругался: ему, почему-то, совсем не нравилось, что она залезла на пианино. Как он не может понять, что там хорошо – оттуда видно всю комнату, а лежать на больших тетрадках, которые он ставит перед собой, когда нажимает на странные белые и черные кнопки, и пианино издает звуки, от которых она видит только хорошие сны – совсем тепло и приятно… Однажды она тоже попробовала понажимать на эти странные кнопки, походив по ним, но, по причине совсем ей непонятной – звуки получились громкие, и – противно жужжащие во всем ее теле, когда она нажимала на следующую, и, подумав тогда, что, наверное, хозяин не такой сильный, как она, поэтому под его звуки так удобно спать, бросила затею…
