Конкуренция за грант CRDF очень жесткая: 11 заявляемых проектов на 1 предоставляемый грант. Каждая заявка тщательно изучается американскими учеными, то есть они задаром получают колоссальный объем свежайшей научной информации. Причем, это не просто информация о полученных ранее результатах. Это еще детали способов получения новых результатов, включая анализ перспектив возможного внедрения. Короче говоря, хитрож@пые (пардон, ну не смог я подобрать тут другого слова!) буржуи эксплуатируют российские мозги и руки на полную катушку, за счет чего обеспечивают себе быстрый научно-технический прогресс.
Хитрость помогает хитрым. Наше безголовое правительство смотрело на этот чудовищный грабеж и разорение страны сквозь пальцы. Только не надо, дорогие мои, осуждать российских ученых за непатриотическое поведение. Родное правительство платило научным сотрудникам такие «убойные» суммы (2–3 тысячи рублей в месяц), что у несчастных головастиков было только три выхода: сдохнуть, переквалифицироваться в торгаши или уехать из страны. Что и происходило повсеместно.
Мне повезло: выиграл грант CRDF, 65 тысяч долларов. Из них 20 % отчислялось американской стороне «за руководство». Рэнди по интернету радостно поздравил меня и тут же предложил распределить деньги российской стороны следующим образом: половину суммы – на командировки в США, четверть – на оборудование и реактивы, а другую четвертушку – на зарплату мне и сотрудникам, а также на накладные расходы. Более того, Рэнди предложил использовать в работе синтезированный им олигонуклеотид, который российская сторона должна закупать у него по цене 1000 долларов за 1 мг. А поскольку для работы потребовалось бы 10 мг, то, значит, мы должны были уплатить американскому коллеге 10 тысяч долларов. На оборудование, компьютеры и реактивы осталось бы всего 2 тысячи. Зарплата в моей группе составила бы всего 100 долларов в месяц на человека. Да еще вся работа должна делаться на нашем оборудовании, на наших площадях и т. п. Для америкашек – полная халява. Прекрасный образчик американской формы сотрудничества!
Изучив правила финансирования CRDF, я написал Рэнди, что считаю нерациональным такое распределение средств и предложил другую бюджетную схему, а также попросил прислать олигонуклеотид на безвозмездной основе. При этом я сослался на правила CRDF. В частности, в одном каком-то из бесчисленных пунктов говорилось, что CRDF будет строго контролировать бережное расходование средств, а в каком-то другом пункте – что никаких товарно-денежных операций между сотрудничающими лабораториями не допускается. Сначала Рэнди уперся. Я тоже уперся. Время шло, а работа не двигалась. Прошло три месяца. Мы с Рэнди должны были подать в CRDF квартальный рапорт о начале работы и заявку на финансирование следующего квартала. Поскольку Рэнди числился руководителем проекта, то он в случае остановки или провала работы должен был получить от CRDF по шее в первую очередь. Короче говоря, Рэнди сдался.
Изучение свойств актиномицина (антибиотика, продуцируемого плесенью актиномицетов) проводилось ранее многими. Трудность была в том, что для опытов с ДНК приходилось брать большие его концентрации, в то время как противоопухолевое действие этого антибиотика на животных и человеке имело место при низких концентрациях, а при высоких наблюдалось токсическое действие, возникали осложнения. Использование люминесцирующего аналога – аминоактиномицина – позволило многократно снизить концентрацию, так как люминесцентный метод в тысячу раз чувствительней, чем другие.
Когда Ася прислала свою фотку, я разволновался. «Ну вот, – подумал, – наконец-то, нашел!». Договорились о встрече. Приехал и долго ждал ее около метро. Не явилась. Вернулся домой в расстройстве чувств. Какова же было радость, когда назавтра она написала, что ждала меня. Выяснилось, что мы перепутали выходы из метро: я ждал ее у одного выхода, а она меня у другого. Договорились снова.
Она оказалась еще лучше, чем на фото: выразительные карие глаза с восточным разрезом, филигранные черные брови, прямой носик, пухлые алые губки, гладкие черные волосы. Увидев Асю, я подумал, что татаро-монгольское иго не такая уж плохая вещь. Она пристально посмотрела мне в глаза и сказала: «Здравствуйте, Викентий! Извините, что в прошлый раз плохо объяснила, где буду ждать». «Оправдывающийся виновен дважды», – пошутил я и добавил: «Три четверти вины на мне». – «Вы не виноваты» – «Виноват не виноват, а „извини“ не помешает».
После обмена извинениями, мы двинулись по Ленинскому проспекту. День был холодный, ветреный. Мы замерзли и зашли в кафешку. Там было тепло. Мы передумали пить горячий чай и заказали пиво. Я молча цедил холодный напиток маленькими глотками, любовался его пеной и своей спутницей. «Викентий, а сколько Вам лет?», – спросила она. Я отшутился: «Я вступил в такой возраст, когда возраст уже не имеет значения». «А всё же?», – настойчиво спросила Ася. «В папашки Вам не гожусь. Возраст – выдумка стариков. Возраст мужчины определяется тем, как выглядят его гарем», – опять пошутил я. Она улыбнулась: «Зачем это скрывать, ведь Вы не женщина». «Это точно, я не женщина. А мои годы Вы когда-нибудь узнаете из цифр на моем памятнике», – заверил я. Она снова улыбнулась и сказала: «Разве Вам не важно, сколько кому лет? Мне, например, 35». «Вы выглядите на 17», – брякнул я супер-комплимент и весело добавил: «А вообще-то, сколько курице лет, имеет значение только для повара, а петуху наплевать». Ася воскликнула: «Ну почему Вы такой несерьезный?!». «Нет ничего смешнее, чем серьезность несерьезного человека. Для успеха в серьезных делах полезно быть чуточку несерьезным», – пояснил я.
Ася терпеливо вздохнула и задала новый вопрос: «У Вас дети есть?» – «Есть». – «Один?» – «Не один». – «Двое?» – «Вы меня недооцениваете, Асенька». – «Что – трое?!» – «Опять недооцениваете». – «Четверо?!» – «Пятеро. А если прибавить ребенка от первого брака, то шестеро». «У Вас прекрасное чувство юмора!», – рассмеялась она. «Нет, это не у меня, это у Вас прекрасное чувство юмора, ведь смеетесь Вы, а не я». – «У Вас, Викентий, такой серьезный вид, что я готова поверить». – «А что, разве я не похож на мужчину, способного на такие подвиги?». «Похож, похож!», – давясь от смеха и махая руками подтвердила Ася.
Если женщина смеется, не думай что она уже твоя. Эту истину я усвоил, когда пошел Асю как бы провожать. «Ну, всё, дальше я поеду на троллейбусе одна», – вдруг заявила она. «Асенька, мы ведь теперь целый месяц не увидимся: послезавтра в Америку в командировку улетаю». – «Что ж, пишите оттуда письма», – произнесла она таким тоном, что я понял, что она не поверила ни в какую командировку.
Я приехал к Рэнди в Балтимор. Оказалось, что лаборатория в онкологическом отделе Университета оснащена не столь хорошо, как я ожидал. К примеру, люминометр был всего один, да и то не первой свежести. По моей просьбе Рэнди договорился с биофизическим отделом, где имелся прибор для измерения кинетики взаимодействия люминесцентных красителей с макромолекулами. С помощью этого прибора я обнаружил, что актиномицин способен связываться с тем олигонуклеотидом, который синтезировал Рэнди. Более того, оказалось, что этот олигонуклеотид может транспортировать актиномицин к ДНК. Блокируя активные участки ДНК опухолевых клеток, актиномицин убивает эти клетки.
За месяц работы в Балтиморе Рэнди должен был заплатить мне из гранта 1800 долларов. В день моего приезда он на радостях посулил 100 долларов в день. Я сказал «спасибо». Через неделю Рэнди сообщил, что, к сожалению, сможет платить только 50. Вздохнув, я согласился: бюджет не резиновый. По окончании же работы Рэнди выдал мне чек всего на 500 долларов. Эта сумма едва покрыла мои затраты на проживание и питание. Рэнди оказался натуральным жмотом, как многие америкашки.
В Балтиморе я посетил две спектральные лаборатории. Первую возглавлял добродушный толстяк профессор, приветливо принявший меня в своей опустевшей лаборатории. Еще каких-нибудь 5 лет назад у него было немало сотрудников, аппаратуры и грантов, но сейчас не осталось почти ничего. Американское правительство каждый год урезало финансирование. В лаборатории остались только двое: он сам и Дима, тот самый Дима, с которым мы много лет назад познакомились на оптической выставке и который помог мне заполучить уникальный прибор SLM.
Дима провел меня по безлюдным лабораторным помещениям, заваленным старыми приборами, а потом привел к себе и показал самодельный импульсный люминометр, снабженный мощным лазером и позволяющим измерять время жизни ЭВС с точностью 10 пикосекунд. Это был уникальный прибор. Дима пожаловался: «Уже полгода у шефа нет денег, чтобы платить мне зарплату. Пока выручает соседняя лаборатория, но скоро придется уходить. Жаль бросать люминометр: я вложил в него много сил». Дима вручил мне свои публикации, в которых доказывалось, что один светопоглощающий центр белковой молекулы может давать два центра излучения. Этот согласовывалось с моими данными.
