– Не вопрос, глазастая.
– По-любому, – подтвердил кабан.
Сова с соловьем-разбойником, о чем-то споря и почесывась, медленно удалились. Ругательства некогда свистящего хулигана еще долго доносились из лесной чащи. И только когда гостей и звук простыл, старый кабан вопросительно посмотрел на котяру…
– Да… тупанул… бывает… Зато ты молодца – не растерялся, выкрутился за двоих… Как думаешь, поверила нам пернатая?
– Думаю, нет.
– И что нам делать?
– Пока ждать.
– Чего? – не понял кот.
– Пока поверит.
– Как это? – опять ничего не понял кот.
– Щас сам все увидишь, а пока – начинай хвалить пернатую во всю глотку да со страшной силой.
– Зачем? – разинул от удивления пасть полосатый.
Все время разговора с котом кабан очищал от веток тут же отломанный дрын внушительных размеров. И вот, когда котяра произнес последний вопрос, кабан развернулся на сто восемьдесят градусов и метнул ломаку в близлежащие кусты. Глухой характерный удар заставил съежиться даже стоящего рядом кота. Из кустов, как мешок с картофелем, вывалился незаметный доселе зверек. Дубина была твердой, а нокаут – глубоким. Животная лежала на земле, разбросав лапы в разные стороны, и ничегошеньки не понимала.
Кот, лицезревший стрельбу по кустам, тоже ничего не понял. Кабан продолжал удивлять: он вдруг начал ходить по полянке туда-сюда, и хвалить, не стесняясь, пучеглазую знакомую. Затем вытащил из кустов дубину, грозно махнул ею над головой и спросил:
– Как думаешь, лохматый – куда бы еще дрын метнуть? А?
В соседних кустах что-то затрещало – и какая-то зверушка быстренько сделала оттуда ноги.
– Что это было, кабан? Объяснишь ты мне наконец?
– Это была военная хитрость. Вернее – это была попытка, используя тактику применения военной хитрости, обхитрить самое военную хитрость, то есть – меня. Каши мало ели твои шакалы…
– Какие они мои? – возмутился кот.
– Ладно, не беленись… Это старый прием: подкидываешь противнику интересующий вопрос для обсуждения, а сам быстренько уходишь… Оставленные наедине с вопросом звери, понимая, что их не могут услышать, начинают активно обсуждать запретные для чужого уха темы.
– И? – заинтересовался кот.
– И все. Садишь в кусты кого-то с большими ушами и узнаешь то, чего в простом разговоре услышать не получится.
– Ага, – смекнул котяра, – отдыхающий субъект и есть соглядатай совы?
– Точно. Я заметил, что она не поверила нам, и потому представил, что бы я сделал на ее месте.
– И что бы ты сделал на ее месте?
– Попробовал узнать, чего мы на самом деле мутим.
– Понятно. Ага, ну конечно… А зачем ты его вырубил? Боюсь, он после возвращения в мир ощущений вряд ли хоть что-то вспомнит.
– Зато все слово в слово передаст сове его коллега, сделавший лапы из тех вон кустов. Собственно, весь этот цирк именно для него и был показан.
Котяра долго стоял, что-то складывая в своей креативной башке, а сложив, резюмировал:
– Ты – красава, кабан. Молодца! Я даже скажу, что ты – лучший!
– Понятное дело, – ухмыльнулся клыкастый, – я всегда дрын классно метал.
– Ну да, ну да, – сказал кот, – хоть я и не это имел в виду.
С к а з о ч н и к: Прикольный приемчик… В человеческом мире им тоже пользуются… Придешь, бывало, куда-то на встречу, пригласят тебя в специальную комнату для переговоров, поговорят ни о чем, затронут больную тему, а потом, как бы по делу, «отлучатся на пять минут». Вы настроились на обсуждение и – упс! Начинаете муссировать наболевший вопрос со своим партнером, касаясь при этом запретных тем (ну, тех, что визави знать не надобно). А они, визави, сидят себе в соседней комнате да слушают, где вы их собираетесь под цугундер подвести. Цугундер? Я сказал – «цугундер»? Во прикол! Я представления не имею, что это или где, но при этом мой словарный запас пополнился именно этим словом, причем – абсолютно помимо моей воли…
А в это время на родине зверушек кандидаты в лесные представители лезли из кожи вон, пытаясь понравится избирателям. Избиратели же, плюясь налево и направо, крутили за спинами избираемых фиги, и при этом требовали от претендентов всяческих благ, за которые, собственно, и готовы были отдавать свои голоса.
Властная элита во главе с ничего не понимающим бегемотом, то есть медведем, делала ставку не на результаты выборов, а на процедуру подсчета этих самых результатов, для чего во всех уголках немаленького леса сновали волки и лисы, запугивая и подкупая травоядных, а на каждой опушке были выставлены наряды легавых, якобы ловивших некую зверюгу, укокошившую троих щенков. На самом же деле бегемот, то есть медведь, боялся зверья лесного, и того, что могло случиться после оглашения «честно откорректированных» результатов подсчета голосов. Зверье же его откровенно недолюбливало.
«Ладно, травоядные – эти способны только желчь изливать да из толпы покрикивать», – думал медведь. А вот с хищниками – реально была проблема. Они молча ждали, когда же медведь оступится…
Нерпа, не переставая, зудела и обещала всем кузькину мать и вырванные годы. Изолированная склочница продолжала доставлять медведю немало хлопот. Он уже и не рад был, что согласился публично осудить ее. Все-таки лучше было бы придушить заразу по-тихому, так нет! Где только этот шакал взялся на медвежью голову?! «Порвем ее, чтоб другим неповадно было!» Мало того, что нерпа теперь круглосуточно визжала из своей ямы и катила бочку на действующую власть, так еще и из дальнего залесья за нее стали вступаться шакалы всех видов и мастей: «Отпусти бедолажную, а не то – заругаемся с тобой, и не видать твоему лесу ни шишек, ни желудей, ни нашего радушия».
Вот и стал бегемот перед выбором: отпустить нерпу и поиметь с три короба проблем, или наоборот – не отпускать, и тоже стать счастливым обладателем аналогичного количества неприятностей. Ему даже пришлось быстренько смотаться в дальнее залесье, чтобы упросить заморских рулевых не пружинить хвосты в сторону его леса, клятвенно пообещать выпустить нерпу, и заверить смотрящих в готовности выполнить любое их желание.
Загладив ненадолго конфликт, косолапый стал тянуть время, чтобы не дать нерпе выйти на свободу до окончания выборов, потому как понимал, что и без того буйная на всю голову скотина, окажись она на свободе во время предвыборной гонки, может превратить расцвет его медвежьей династии в очень быстрый закат. И вот стал наш медведь заложником сложившейся ситуации: с одной стороны – управляющие соседским лесом полумедведи ничего слышать не хотели о заигрывании с шакальством из дальнего залесья, а с другой – шакальство из дальнего залесья обещало лохматому проблемы на всю его косолапую тушку, ежели скотина снюхается с упомянутыми полумедведями.
Бегемот боялся и тех, и других, но никак не мог определиться, кого больше, и потому метался из стороны в сторону, как кикимора на работе. Леший, с ужасом наблюдая за тем, как тает добро в лесных закромах, тем не менее продолжал убеждать окружающих в том, что социальные инициативы медведя уже стали приносить неслыханные результаты, и что вон даже суки в лесу стали ощеняться намного чаще… Интересно, что весь этот бред зверье воспринимало не иначе, как шумовой фон обезумевшей от безнаказанности скотины, поскольку все прекрасно понимали, что лучше не будет. По крайней мере – при этом медведе. Леший же был не настолько глуп, чтобы верить в произносимую им муть, но достаточно умен, чтобы вещать именно то, чего хотел слышать от него медведь с его алчным выводком.
Соглядатай совы передал пернатой все услышанное на поляне, и пучеглазая немного успокоилась. Ну не могла она поверить, что котяра был способен на такой примитив. «Хотя, – думала она, – иногда из примитивных вещей получается немалый гешефт, как, например, мое волшебное болото. Вот кто я здесь? Никто. Зато на болоте я – царица. Даже нет, прынцесса. Или вот так – королевишна. А еще – красавица и умница». В конце концов, пернатая поверила в спектакль, разыгранный кабаном, и в красках пересказала старому шакалу, что это именно котяра затеял смуту на поляне возле болота, и уж конечно – не без участия кабаньего предводителя. Надо было видеть морды шакала и лешего – они бесились, брызгали слюной, визжали и трещали от злости. Спокойным, вернее – безразличным оставался только медведь, потому как не понимал смысла происходящего по причине недосыпания да крайней усталости от меда, гульбищ и кикимор. Животная смотрела стеклянными глазенками в пустоту, оперевшись о дерево.
– Котяру, заразу, на разрыв, немедленно! – орал старый шакал. – Вот же скотина, вот же прохвост! И это за все мое добро к нему! И даже если и не добро, то хорошее расположение – уж точно. Я ведь к нему, как к собственному щенку относился, в преемники звал. А он!..
– Ты же меня в преемники звал, – развел лапами леший.
– Тебя я, злопамятная и алчная животная, звал уже после того, как на кота надежды не было.
