Гражданин с пониманием улыбнулся и произнес:
– Ничего, всё в порядке, не беспокойтесь.
Почти весь полет Фимка дулся на меня, как мышь на крупу, но мои упорные попытки привести его в чувство все-таки достигли цели. Он пришел в себя к концу полета и из психованного ревнивца снова превратился в уравновешенного любящего мужа. Интересно, подумала я, что с ним такое случилось? Откуда взялись эти приступы ревности с элементами истерии, или характер с возрастом меняется?
Я знала, что такое жить с отелло, таким был мой первый муж. Скандалы на почве дикой ревности устраивал регулярно, и основания, как правило, высасывал из пальца: почему улыбнулась тому-то, почему говорила с тем-то, почему этот так смотрит на тебя, почему задержалась на работе и так бесконечно. Этого следовало ожидать, потому что сам, как говорит народ, гулял по-черному! Однажды очередной приступ ревностного безумия завершился вполне конкретной потасовкой с ощутимым болезненным рукоприкладством, в которой он весьма злобно пообещал мне продолжение экзекуции, заметив при этом, что это только начало. После его многообещающих слов я, естественно, не стала дожидаться дальнейших кровавых разборок, моментально приняв для себя теперь уже окончательное решение уйти от постылого муженька, хотя собиралась сделать это давно. Помог случай, а если бы не поднял на меня руку, может, еще и мучилась бы какое-то время, не решаясь на более радикальные действия.
Ревность – страшная штука! До сих пор помню, как в пятом классе всей школой хоронили учительницу, которую зарезал ее муж-ревнивец. Она лежала в гробу такая молодая и красивая, ей бы жить да жить, тем более, что остался маленький ребенок, но этот подонок не дал ей такого шанса, распорядившись ее жизнью по-своему. Мой добрый и великодушный Фима не мог в одно мгновение превратиться в ревнивца, ведь ревность – это лишь черта характера, а не состояние души.
Такое сильное собственническое чувство, конечно, имеет место в нашей жизни, ведь и я ревновала (да еще как!) и Алешку, и Ефима, но мысль убить кого-то из них даже после увиденных мною воочию сцен сексуальных отношений с другими женщинами не пришла мне в голову ни на минуту. Ну зачем, скажите, портить жизнь себе и другим? И кому бы сделала лучше? Себе бы точно нет. Во-первых, до конца жизни на душе лежал бы страшный грех, что лишила жизни близкого человека, и отмолить его было бы невозможно, а во-вторых, сидела бы где-нибудь на зоне лет эдак десять или больше и шила рукавицы, в то время как дети росли бы под присмотром чужих людей. Родного отца у них бы уже не было, а мать отсутствовала бы в самый необходимый для них жизненный период.
Ревность, увы, оставляет после себя лишь руины, не подлежащие восстановлению. Неужели нельзя, подавив в себе ярость, спокойно уйти из жизни человека, который тебя не любит, тобой не дорожит и предает. Но, к сожалению, все зависит от мозгов, а они у каждого свои и работают по-своему. Кто-то, застав за изменой свою половину, впадает в невменяемое состояние и, уже ничего не соображая и не в силах совладать со своим ревнивым характером, идет на крайние меры, а кто-то, тихо и заботливо прикрыв дверь, за которой резвятся любовники, сразу же отправится к адвокату, чтобы подать на развод. Выпад Фимы был мне непонятен, и если он собирается так реагировать на любого мужчину, оказывающего мне хоть какие-то знаки внимания, то для меня это будет уже не жизнь, а мука. После всего пережитого мучения в мои дальнейшие планы уже не входили.
В зале ожидания немецкого аэропорта первым встречающим оказался наш общий любимец Гришенька. Сыночек бросился сначала к папе и повис у него на шее. Мы с бабушкой не обиделись, поскольку для мальчика мужское общество всегда наиболее желанно, особенно в его возрасте. Отца Гриша не видел достаточно долго, почти постоянно (за исключением школы) находясь в нашем сплоченном женском коллективе. Иногда приезжал Рафка, мой внук, который помогал почувствовать Грише мужскую солидарность. Но папа есть папа. Это совсем другой человек и в первую очередь друг, учитель, советчик, так сказать, гуру.
– Сыночек, – я крепко обняла своего любимчика, – смотри-ка, кого мы тебе привезли, – и указала на подходившую бабушку.
Взвизгнув от счастья, Гришка двумя руками обхватил любимую бабулю. Софа поцеловала наше нежное создание, и тут на горизонте нарисовались еще две особы, принадлежащие нашему дружному сообществу. Лиза и Ольга мчались к нам со всех ног, разом атаковав с двух сторон. Чудо произошло – семья воссоединилась! Сколько же радости вызвали подарки! Кто-то планировал на подаренные папой деньги посетить различные увлекательные мероприятия, а у кого-то они осели в копилке, приближая их владельца к заветной мечте – приобрести самую необходимую вещь на свете.
Мы с Фимой, имея большие финансовые возможности, никогда не баловали детей. Они не носили бриллианты, не ездили на личном лимузине с шофером, а передвигались на общественном транспорте и никогда не задирали нос перед другими детьми из семей с очень даже скромными доходами. С детских лет мы приучали их к труду. Они, как и все здешние ребятишки, получали «ташен гельд» – свои карманные деньги, и это не прихоть родителей, а буква закона. В Германии на каждого ребенка ежемесячно платят пособие в размере 150 евро (почти до 27 лет!), и каждый ребенок обязательно должен иметь средства на свои расходы. Некоторые «детки», еще не вышедшие из возраста получателей детского пособия, но уже имеющие собственных ребятишек, получают вот такую чудную прибавку к бюджету.
Если наши ребята мечтали что-то приобрести, они копили деньги, зарабатывая их своим трудом, а не выпрашивая под различными предлогами у нас с отцом. Лизавета давала для одноклассников уроки немецкого и английского. Олечка развозила на велосипеде рекламу, а иногда и присматривала за детьми. Григорий же, поскольку прекрасно разбирался в компьютерах и технике, помогал даже некоторым нашим пожилым иммигрантам, осваивающим компьютер, не говоря уже о школьных товарищах, и даже писал компьютерные программы. Такой же была и наша Элечка. Трудиться она начала с 14 лет, и за все эти годы не осталось места, где бы она не поработала, обеспечивая прибавку к своим карманным деньгам: и на кассе в магазине, и в доме престарелых, и продавцом-консультантом, и официанткой в кафе. И так же, как Олечка, сидела с детьми, давала уроки одноклассникам и писала, как Лиза, статьи в немецкие газеты и журналы. Даже открыла свою фирму, которая занималась раскруткой различных интересных музыкальных групп. Предприимчивость – наша фамильная черта характера, что в принципе неплохо для сумасшедшей современной жизни. За своих детей я была абсолютно спокойна!
Наша бабушка Софа приехала не с пустыми руками, а ожидались еще гостинцы из Санкт-Петербурга и от Эльки, которая всегда имела при себе подарки не только для ребят, но и для нас, взрослых. Эта привычка у Элечки с детства. Она очень щедрая девочка. Однажды на мой очередной день рождения сама на свои первые заработанные деньги свозила меня в Париж. Эту незабываемую поездку я вспоминаю до сих пор.
Ужин прошел в восторгах, разговорах и рассказах про школьную жизнь и жизнь вообще. Объектом усиленного внимания, конечно же, стал папа. Я видела, как Ефим соскучился по детям, и подумала, что, может, стоит родить еще одного ребенка, потому как у нас с ним от нашей огромной любви, хоть теперь и с трещинкой, получаются такие чудесные, замечательные дети. Мои мысли прервал голос сына:
– Папа, а у меня есть братишка, да? А на кого он похож?
Мы растерялись. Никогда не думала, что эта тема возникнет вот так вдруг за общим столом. Видела, как сердито посмотрела на наивного братца Лиза, давая понять, что он сболтнул лишнее. Гришка, по-моему, и сам испугался заданного им вопроса.
– На кого похож? – Фима взял себя в руки. – На тебя, сынок, похож… на тебя.
Григорий храбро выступил еще раз, показывая старшей сестре свою независимость.
– А он к нам приедет? Я бы с ним играл!
– Он еще маленький, сынок, как подрастет – обязательно к нам приедет, – спокойно ответил Ефим.
Только этого еще не хватало! Никогда он здесь не появится, и никогда мой Гриша не будет иметь к нему отношения! Я молча встала и вышла в кухню. По выражению лица Фимы поняла: он догадался, о чем я думаю. Минут через двадцать вернулась. Детей за столом не было. В Гришиной комнате полным ходом шла разборка. Слышался разъяренный голос Лизаветы.
– Ты что, дурак? – спрашивала она сердито. – Зачем задаешь тупые вопросы?! Этот мальчишка не из нашей семьи, какой он тебе брат?
Григорий слабо, но логично оправдывался:
– Но ведь мой папа – это и его папа, значит, он мой братик.
– Почем ты знаешь, наш папа – это его отец или нет?! – задохнулась от ярости Лиза. – Замолчи и лучше не лезь не в свои дела, понял?!
– А он всегда так, – мстительно поддакнула Олька, – вечно сует нос, куда не следует!
