Грызун медленно, раздумчиво доложил Иуде, как, будто спрашивая совета, как, будто Иуда ему уже сообщник: – Но вина подали столько… что споили половину Каны… и такое отменное… давно я не пивал такого…
Грызун затряс перед носом Иуды грязным указательным пальцем. И обиженно топнул ногой. – А откуда они его взяли? Скажи!!!
Иуда равнодушно усмехнулся, но Грызун почуял крысиным своим чутким носом, что неравнодушно усмехнулся Иуда.
И ещё рассудительней заговорил Найва, уже советуясь, советуясь…
– А эти уловы… конечно… такое бывало и прежде… но опять этот Иисус… продавал бы себе вино в Кане… Что он тут делает?…
Живой глаз Иуды цепко ощупывал Грызуна, но тот, увлечённый чужим добром, таким близким… таким лакомым, не замечал этого…
И увидев, что уловы эти не выходят у Грызуна из головы, Иуда переспросил насмешливо:
– А что же он делает?
Грызун пренебрежительно отмахнулся. – Да шляется по утрам на холм, городит рыбакам небылицы, а те и поразвесили уши, рады, небось… с рыбой то не больно наговоришься…
Иуда посмотрел на громадный тёмный холм, высотой в триста локтей, к склону которого прилепился и которым славился Капернаум, а Грызун с удовольствием захихикал собственной шутке. Но Иуда не разделил с ним веселье. Повернув голову к Грызуну живой стороной, он слушал внимательно и серьёзно, возможно услышав, в словах Найвы Грызуна то, что пропустил, говоря их, сам Найва…
Иуда думал, Грызуна он больше не слушал, он забыл о Грызуне. А тот говорил важно и рассудительно, уже не таясь, окончательно и бесповоротно приняв Иуду в сообщники. – Я вот что скажу тебе, Искариот… этим бродягой надо попользоваться, и крепко! Пока он в наших краях…
Иуда медленно перевёл на Грызуна свой мёртво-живой взгляд. Тот усмехнулся, горделиво расправил тощую грудь. – А рыбы теперь ловят так много, что я тоже торгую… а как же! Чем Найва хуже других?
– Чего ты хочешь, Найва? – внезапно спросил Иуда.
Хитро улыбаясь, Грызун окончательно осмелел. – Я хочу, чтобы ты продавал со мной рыбу, Иуда! Перебьём рыбакам цену… Меня они… – поморщился, потёр спину, – не очень-то жалуют… но я всё продумал! Две меры, на глаз не отличишь! На лёгких гирях мы будем взвешивать рыбу, на тяжёлых – принимать медь… И серебро, Искариот, серебро!
Иуда вдруг оказался вплотную к Грызуну. Тот не успел ни отойти, ни отдёрнуться. Пальцы Иуды ласково оплели плечо Найвы Грызуна. Грызун дёрнулся. Без успеха.
Громко всхлипнул, Иуда плаксиво прошептал Грызуну в самое ухо: – Откуда в озере столько рыбы, Найва? Скажешь?… Или это мелкий базарный садок в Субботний день? Или рыба теперь послушно плывёт за этим Иисусом, как скот за пастухом на новое пастбище? Или опять хотят обмануть бедного, доверчивого Иуду?
Иуда резко оттолкнул Грызуна.
– Посмотрим, посмотрим…
Грызун болезненно скривился, закряхтел, потирая плечо: – Ну и силища у тебя, Иуда… говорят, Симон, твой отец разгибал подкову… Видно, к тебе перешла его сила…
Иуда кивнул доверительно. – Ты перепутал, Грызун… Моя мать жила с козлом, а у того были рога и копыта… Днём он хорошо бегал, а ночью нравился моей матери…
Иуда огорчённо вздохнул, покачав головой. – Но гнуть подковы он не умел…
Найва Грызун фальшиво, испуганно засмеялся.
– Что ты такое говоришь, Иуда? Как можно так говорить о своей матери?
– Кхе-кхе-хе… Чего ты так испугался Найва, сын ночи и греха? Разве не должен честный Иуда говорить правду? Тяжёлую правду, от которой ноет больное, усталое сердце Иуды…
И Грызун понимающе покачал головой. Восхищённо рассматривал он Иуду, безошибочным своим, воровским чутьём приняв старшинство и опыт Искариота. Облизнулся, предвкушая будущий явный прибыток, спросил заискивающе: – Так почему бы, нам не стать друзьями, Иуда?… Мы бы славно зажили… Город торгует, как никогда! …И на рынке всегда есть, чем поживиться… а ты так умён! Ты так много и сразу видишь…
Найва Грызун перешёл на восторженный шёпот: – …ты слышишь самые тихие слова, такие тихие, что торговцы при тебе боятся думать!
Оглянувшись по сторонам, Грызун почти схватил Иуду за руку, но Иуда ещё быстрее отдёрнул руку. И Грызун хватанул пустоту, едва не упав. И вдруг, прижав руки к груди… захныкал. – Научи меня кидать камни…
Что-то смешалось в голове у Найвы Грызуна, хныканье перешло в досаду, в требование, в угрозу! – Иуда! Научи меня! Слышишь? Научи меня кидать камни!
Найва Грызун уже кричал. И опустевшая улочка метнула его крик вдоль глухих глинобитных заборов. Грызун осёкся под насмешливым взглядом Иуды. Тот неслышно обошёл Грызуна. Лицо Иуды погрузилось в тень, обернулось чернильным пятном уходящей под уклон улочки, растаяла усмешка, а бугристый рыжий затылок вспыхнул короной в убывающем солнце. И голос у чернильного пятна ласков и тих…
– Но ты то не боишься меня, Найва… не боишься…
Грызун ухмыльнулся. Но новые слова Иуды упали, как камни: – И потому я слышу, что ты думаешь!
Ухмылка у Грызуна начала таять.
– Так, так… а зачем Найве помощник? Или Найва знает канавы Вифсаиды и Каны хуже ночных крыс? Или Найве захотелось вдруг поделиться ворованным? Ва-ба! Я понял…
Иуда обрадовано хлопнул Найву по плечу, и тот отшатнулся, едва устояв. – Найве просто не терпится рассказать новому другу о запасных норах!
Грызун изменился в лице, отшагнул, но Иуда, прилипнув к пустоте между ними, не отдалился, и голос его вновь стал притворно испуган… – Или не все скупщики краденого в Галилее выучили лицо Найвы… жалкой базарной крысы?
Иуда ухмыльнулся, кивая собственным домыслам… И на миг прилип к Найве и поделился… спокойно и доверительно: – Ты предашь меня, Найва… Потому что ты крадёшь по субботам… Ты плохой вор…
Найва попятился, но Иуда не отлипал, холодный, скрипучий. – Рыбаки, рыба… Кому ты говоришь? Как только я научу тебя слышать камни, ты тут же захочешь быть лучшим…
Иуда радостно расплылся живой половиной разрубленного лица и приветливо пихнул Найву в плечо: – …И сразу побежишь к судье порассказать о своём беззащитном друге Иуде… и за это получишь драхму… или пару оболов… и спрячешь их в свой вонючий кошель, который украл в Кане на свадьбе у Симона…
Найва Грызун судорожно ухватил сквозь хитон кошелёк, спрятанный на груди.
– …и поднимешь крик о коварном Иуде, о злобном Иуде, о трусливом Иуде, который заставлял тебя торговать объедками на рынке…
Грызун зло отскочил в сторону, зашипел: – Недаром наши говорят, что тебя нельзя верить! Нельзяяяяяя… Ты прячешь за пазухой заговорённые камни… Ты скользкий, как змея! Ты – не наш!!!
Посох и рука Иуды дёрнулись в коротком замахе. Остальной же Иуда остался недвижим. Грызун отшатнулся, дёргано прикрыл лицо, отступил… …быстро скосился по сторонам… никого…
– Будь ты проклят, рыжий иудей! Клянусь потрохами пророков, и на тебя найдётся удавка!
Его всего трясло чёрной злобой, сколько усилий он потратил на обхаживание этого рыжего! Он сжал кулачки, хотел, было добавить брани, но осёкся… …Иуда каменным истуканом смотрел сквозь Грызуна, и живой глаз его смотрел так же, как мёртвый. И Грызун, испуганный неподвижностью Иуды, попятился…
Внезапно Иуда ожил, дёрнул голову, ловя ноздрями вечерний ветер… …Солнце пересекло черту, где крыши, сделанные руками сынов Израиля, прикасались к вечерней синеве, сотворённой для них их Господом. От огромного озера, лежащего под городской стеной, от рыбацких костров потянуло дымком и запахом печёной рыбы.
Иуда довольно кивнул: – Рыбаки поймали и пекут свежую рыбу…
Посмотрел на Грызуна, холодно, равнодушно…
– Я иду к озеру, пропусти…
Найва Грызун сжимал и разжимал кулачки. Снова захотел выплюнуть брань… и снова не решился… Так и не решившись, он отступил обратно к площади… ещё шаг… …Грызун растворился в уличной темноте…
Иуда хрипло засмеялся, но смолк внезапно, на выдохе, как будто лопнул мех с водою. И быстро зашагал. Вот он миновал последний дом, вышел через ворота на дорогу, остановился…
Перед ним, внизу раскинулась чернильная громада Генисаретского озера, отражая закат оранжево-красной кромкой восточного берега. На воде и берегу мерцали рыбацкие огоньки.
Иуда был едва различим. Замер каменным изваянием, едва освещённый почти закатившимся солнцем. Но вот изваяние дрогнуло, бурый бугристый череп последний раз обернулся на Капернаум. Фигура Иуды бесшумно и без остатка слилась с тёмной дорогой, что вела к озеру, вниз, под уклон.
Небо над Галилеей замерцало звёздными светляками. И всё больше выгибалось и вытягивалось в гигантский конус из светло-фиолетового стекла с воронкой посередине. И если бы Господу понадобились бы часы, то он бы забрал себе эти…
Светляки закручивались всё быстрее, лились как песок, всасываясь в воронку. Запас светляков иссякал, чернело фиолетовое стекло, и вот уже не стало видно ни зги…
– Поправь огонь, Андрей, тут снасти запутало… – раздался от мачты из темноты озабоченный голос Симона…
